Неточные совпадения
Вероятно, пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула на
господина Голядкина: с просиявшим лицом положил он перед собою на стол раскрытый бумажник и крепко потер
руки в знак величайшего удовольствия.
Надев ливрею, Петрушка, глупо улыбаясь, вошел в комнату
барина. Костюмирован он был странно донельзя. На нем была зеленая, сильно подержанная лакейская ливрея, с золотыми обсыпавшимися галунами, и, по-видимому, шитая на человека, ростом на целый аршин выше Петрушки. В
руках он держал шляпу, тоже с галунами и с зелеными перьями, а при бедре имел лакейский меч в кожаных ножнах.
Только что голубой экипаж успел выехать за ворота, как
господин Голядкин судорожно потер себе
руки и залился тихим, неслышным смехом, как человек веселого характера, которому удалось сыграть славную штуку и которой штуке он сам рад-радехонек.
— Нет-с, не следует, Крестьян Иванович! нет-с, это вовсе не следует! — проговорил
господин Голядкин, привстав с места и хватая Крестьяна Ивановича за правую
руку. — Этого, Крестьян Иванович, здесь вовсе не надобно…
А между тем, покамест говорил это все
господин Голядкин, в нем произошла какая-то странная перемена. Серые глаза его как-то странно блеснули, губы его задрожали, все мускулы, все черты лица его заходили, задвигались. Сам он весь дрожал. Последовав первому движению своему и остановив
руку Крестьяна Ивановича,
господин Голядкин стоял теперь неподвижно, как будто сам не доверяя себе и ожидая вдохновения для дальнейших поступков.
Заметно было, что он готовился к чему-то весьма хлопотливому, чтоб не сказать более, шептал про себя, жестикулировал правой
рукой, беспрерывно поглядывал в окна кареты, так что, смотря теперь на
господина Голядкина, право бы, никто не сказал, что он сбирается хорошо пообедать, запросто, да еще в своем семейном кругу, — сан-фасон, как между порядочными людьми говорится.
Заметив одну женскую фигуру в окне второго этажа,
господин Голядкин послал ей
рукой поцелуй.
Эх ты, фигурант ты этакой! — сказал
господин Голядкин, ущипнув себя окоченевшею
рукою за окоченевшую щеку, — дурашка ты этакой, Голядка ты этакой — фамилия твоя такова!..
— Стыдитесь, сударь, стыдитесь! — проговорил Андрей Филиппович полушепотом, с невыразимою миной негодования, — проговорил, взял за
руку Клару Олсуфьевну и отвернулся от
господина Голядкина.
Клара Олсуфьевна в изумлении не успела отдернуть
руки своей и машинально встала на приглашение
господина Голядкина.
Таинственный человек остановился прямо против дверей квартиры
господина Голядкина, стукнул, и (что, впрочем, удивило бы в другое время
господина Голядкина) Петрушка, словно ждал и спать не ложился, тотчас отворил дверь и пошел за вошедшим человеком со свечою в
руках.
Тот, кто сидел теперь напротив
господина Голядкина, был — ужас
господина Голядкина, был — стыд
господина Голядкина, был — вчерашний кошмар
господина Голядкина, одним словом был сам
господин Голядкин, — не тот
господин Голядкин, который сидел теперь на стуле с разинутым ртом и с застывшим пером в
руке; не тот, который служил в качестве помощника своего столоначальника; не тот, который любит стушеваться и зарыться в толпе; не тот, наконец, чья походка ясно выговаривает: «не троньте меня, и я вас трогать не буду», или: «не троньте меня, ведь я вас не затрогиваю», — нет, это был другой
господин Голядкин, совершенно другой, но вместе с тем и совершенно похожий на первого, — такого же роста, такого же склада, так же одетый, с такой же лысиной, — одним словом, ничего, решительно ничего не было забыто для совершенного сходства, так что если б взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький и кто новенький, кто оригинал и кто копия.
Вообще можно сказать, что гость
господина Голядкина вел себя как благородный нищий в заштопанном фраке и с благородным паспортом в кармане, ненапрактиковавшийся еще как следует протягивать
руку.
Господин Голядкин, под веселую
руку, любил иногда рассказать что-нибудь интересное.
Господин Голядкин и
руки опустил, как говорится.
Вдруг, и почти из-под
руки Андрея Филипповича, стоявшего в то время в самых дверях, юркнул в комнату
господин Голядкин-младший, суетясь, запыхавшись, загонявшись на службе, с важным решительно-форменным видом, и прямо подкатился к
господину Голядкину-старшему, менее всего ожидавшему подобного нападения…
Господин Голядкин-старший остался как бы прикованным к месту, держа в
руках ножичек и как будто приготовляясь что-то скоблить им…
Только что
господин Голядкин решил, что это совсем невозможное дело, как вдруг в комнату влетел
господин Голядкин-младший с бумагами в обеих
руках и под мышкой.
Накинув шинель,
господин Голядкин-младший иронически взглянул на
господина Голядкина-старшего, действуя таким образом открыто и дерзко ему в пику, потом, с свойственною ему наглостью, осмотрелся кругом, посеменил окончательно, — вероятно, чтоб оставить выгодное по себе впечатление, — около чиновников, сказал словцо одному, пошептался о чем-то с другим, почтительно полизался с третьим, адресовал улыбку четвертому, дал
руку пятому и весело юркнул вниз по лестнице.
Это враги мои говорят, — отвечал отрывисто тот, кто называл себя
господином Голядкиным, и вместе с словом этим неожиданно освободился из слабых
рук настоящего
господина Голядкина.
Он с таким чувством и с такою энергией потер себе
руки, когда очнулся после первого изумления, что уже по одному виду
господина Голядкина заключить можно было, что он не уступит.
Господин Голядкин подождал своей очереди и, выждав, скромно протянул свою
руку к пирожку-расстегайчику.
В
руках его был последний кусок десятого расстегая, который он в глазах же
господина Голядкина отправил в свой рот, чмокнув от удовольствия.
Господин Голядкин отдумал, махнул
рукой и воротился на улицу.
— Бездельник ты этакой! — закричал
господин Голядкин. — Разбойник ты этакой! голову ты срезал с меня! Господи, куда же это он письмо-то сбыл с
рук? Ахти, создатель мой, ну, как оно… И зачем я его написал? и нужно было мне его написать! Расскакался, дуралей, я с амбицией! Туда же полез за амбицией! Вот тебе и амбиция, подлец ты этакой, вот и амбиция!.. Ну, ты! куда же ты письмо-то дел, разбойник ты этакой? Кому же ты отдал его?..
Господин Голядкин ломал
руки с отчаяния.
У
господина Голядкина и
руки и ноги оледенели, и дух занялся…
Осклабившись, вертясь, семеня, с улыбочкой, которая так и говорила всем: «доброго вечера», втерся он в кучку чиновников, тому пожал
руку, этого по плечу потрепал, третьего обнял слегка, четвертому объяснил, по какому именно случаю был его превосходительством употреблен, куда ездил, что сделал, что с собою привез; пятого и, вероятно, своего лучшего друга чмокнул в самые губки, — одним словом, все происходило точь-в-точь, как во сне
господина Голядкина-старшего.
Напрыгавшись досыта, покончив со всяким по-своему, обделав их всех в свою пользу, нужно ль, не нужно ли было, нализавшись всласть с ними со всеми,
господин Голядкин-младший вдруг, и, вероятно, ошибкой, еще не успев заметить до сих пор своего старейшего друга, протянул
руку и
господину Голядкину-старшему.
Вероятно, тоже ошибкой, хотя, впрочем, и успев совершенно заметить неблагородного
господина Голядкина-младшего, тотчас же жадно схватил наш герой простертую ему так неожиданно
руку и пожал ее самым крепким, самым дружеским образом, пожал ее с каким-то странным, совсем неожиданным внутренним движением, с каким-то слезящимся чувством.
Факт тот, что
господин Голядкин-старший, в здравом виде, по собственной воле своей, и при свидетелях, торжественно пожал
руку того, кого называл смертельным врагом своим.
Господин Голядкин не только не замечал до сих пор этого последнего обстоятельства, но даже не заметил и не помнил того, каким образом он вдруг очутился в шинели, в калошах и держал свою шляпу в
руках.
Герой наш вздрогнул, заметив в лице врага своего что-то даже вакхическое, и, единственно чтоб только отвязаться, сунул в простертую ему
руку безнравственного два пальца своей
руки; но тут… тут бесстыдство
господина Голядкина-младшего превзошло все ступени.
Вероятно, беспорядок костюма его, несдерживаемое волнение, ходьба, или, лучше сказать, беготня, жестикуляция обеими
руками, может быть, несколько загадочных слов, сказанных на ветер и в забывчивости, — вероятно, все это весьма плохо зарекомендовало
господина Голядкина в мнении всех посетителей; и даже сам половой начинал поглядывать на него подозрительно.
«Знаю, друг мой, все знаю, — отвечал слабым, тоскливым голосом изнуренный герой наш, — это официальное…» В пакете действительно было предписание
господину Голядкину, за подписью Андрея Филипповича, сдать находившиеся у него на
руках дела Ивану Семеновичу.
Они сюда весь свет созовут!» — простонал
господин Голядкин, ломая
руки в отчаянии и бросаясь назад в свою комнату.
«Хорошая дворянская фамилья, выходцы из Малороссии», — подумал
господин Голядкин и тут же почувствовал, что кто-то весьма дружеским образом налег ему одной
рукой на спину; потом и другая
рука налегла ему на спину; подлый близнец
господина Голядкина юлил впереди, показывая дорогу, и герой наш ясно увидел, что его, кажется, направляют к большим дверям кабинета.
— Шинель, шинель, шинель, шинель друга моего! шинель моего лучшего друга! — защебетал развратный человек, вырывая из
рук одного человека шинель и набрасывая ее, для подлой и неблагоприятной насмешки, прямо на голову
господину Голядкину. Выбиваясь из-под шинели своей,
господин Голядкин-старший ясно услышал смех двух лакеев. Но, не слушая ничего и не внимая ничему постороннему, он уж выходил из передней и очутился на освещенной лестнице.
Господин Голядкин-младший — за ним.
Господина Голядкина вели под
руки и, как сказано было выше, прямо на Олсуфия Ивановича — с одной стороны
господин Голядкин-младший, принявший на себя вид чрезвычайно благопристойный и благонамеренный, чему наш герой донельзя обрадовался, с другой же стороны руководил его Андрей Филиппович с самой торжественной миной в лице.
Олсуфий Иванович принял, кажется, весьма хорошо
господина Голядкина и, хотя не протянул ему
руки своей, но по крайней мере, смотря на него, покачал своею седовласою и внушающею всякое уважение головою, — покачал с каким-то торжественно-печальным, но вместе с тем благосклонным видом.
Почувствовав необходимость схватить его
руку и отвести его в сторону,
господин Голядкин убедительнейше попросил другого Якова Петровича содействовать ему при всех будущих начинаниях и не оставлять его в критическом случае.
Все заволновалось, все зашумело, все ринулись к дверям первой залы; героя нашего почти вынесли на
руках, причем твердосердый советник в парике очутился бок о бок с
господином Голядкиным.
Герой наш с недоумением осмотрелся кругом, но его тотчас остановили и указали ему на
господина Голядкина-младшего, который протянул ему
руку.
Неблагопристойная, зловещая радость сияла в лице его; с восторгом он тер свои
руки, с восторгом повертывал кругом свою голову, с восторгом семенил кругом всех и каждого; казалось, готов был тут же начать танцевать от восторга; наконец он прыгнул вперед, выхватил свечку у одного из слуг и пошел вперед, освещая дорогу
господину Голядкину и Крестьяну Ивановичу.
Заложа
руки в боковые карманы своих зеленых форменных брюк, бежал он с довольным видом, подпрыгивая то с одной, то с другой стороны экипажа; иногда же, схватившись за рамку окна и повиснув на ней, просовывал в окно свою голову и, в знак прощания, посылал
господину Голядкину поцелуйчики; но и он стал уставать, все реже и реже появлялся и, наконец, исчез совершенно.