Неточные совпадения
«Вот бы штука была, — сказал
господин Голядкин вполголоса, — вот бы штука была, если б я сегодня манкировал в чем-нибудь, если б вышло, например, что-нибудь не так, — прыщик там какой-нибудь вскочил посторонний или произошла бы
другая какая-нибудь неприятность; впрочем, покамест недурно; покамест все идет хорошо».
«Однако что же это такое? — подумал
господин Голядкин. — Да где же Петрушка?» Все еще сохраняя тот же костюм, заглянул он
другой раз за перегородку. Петрушки опять не нашлось за перегородкой, а сердился, горячился и выходил из себя лишь один поставленный там на полу самовар, беспрерывно угрожая сбежать, и что-то с жаром, быстро болтал на своем мудреном языке, картавя и шепелявя
господину Голядкину, — вероятно, то, что, дескать, возьмите же меня, добрые люди, ведь я совершенно поспел и готов.
Господину Голядкину показалось даже, что
другой кликнул его громко по имени, что, разумеется, было весьма неприлично на улице.
Господин Голядкин, все еще улыбаясь, поспешил заметить, что ему кажется, что он, как и все, что он у себя, что развлечения у него, как и у всех… что он, конечно, может ездить в театр, ибо тоже, как и все, средства имеет, что днем он в должности, а вечером у себя, что он совсем ничего; даже заметил тут же мимоходом, что он, сколько ему кажется, не хуже
других, что он живет дома, у себя на квартире, и что, наконец, у него есть Петрушка. Тут
господин Голядкин запнулся.
— Я говорю, чтоб вы меня извинили, Крестьян Иванович, в том, что я, сколько мне кажется, не мастер красно говорить, — сказал
господин Голядкин полуобиженным тоном, немного сбиваясь и путаясь. — В этом отношении я, Крестьян Иванович, не так, как
другие, — прибавил он с какою-то особенною улыбкою, — и много говорить не умею; придавать слогу красоту не учился. Зато я, Крестьян Иванович, действую; зато я действую, Крестьян Иванович!
— Нет, Крестьян Иванович, мы лучше это оставим теперь, — отвечал
господин Голядкин, опустив глаза в землю, — лучше отложим все это в сторону, до времени… до
другого времени, Крестьян Иванович, до более удобного времени, когда все обнаружится, и маска спадет с некоторых лиц, и кое-что обнажится.
— Тут даже, чтоб не уронить себя и снизойти до канцелярского юношества, с которым всегда был в должных границах, он попробовал было потрепать одного юношу по плечу; но популярность в этом случае не удалась
господину Голядкину, и, вместо прилично-короткого жеста, вышло что-то совершенно
другое.
— Ну, медведь-то, будто не знаете, кого медведем зовут?.. —
Господин Голядкин засмеялся и отвернулся к приказчику взять с него сдачу. — Я говорю про Андрея Филипповича,
господа, — продолжал он, кончив с приказчиком и на этот раз с весьма серьезным видом обратившись к чиновникам. Оба регистратора значительно перемигнулись
друг с
другом.
Иду, да и только!» Разрешив таким образом свое положение,
господин Голядкин быстро подался вперед, словно пружину какую кто тронул в нем; с двух шагов очутился в буфетной, сбросил шинель, снял свою шляпу, поспешно сунул это все в угол, оправился и огладился; потом… потом двинулся в чайную, из чайной юркнул еще в
другую комнату, скользнул почти незаметно между вошедшими в азарт игроками; потом… потом… тут
господин Голядкин позабыл все, что вокруг него делается, и, прямо как снег на голову, явился в танцевальную залу.
Андрей Филиппович ответил
господину Голядкину таким взглядом, что если б герой наш не был уже убит вполне, совершенно, то был бы непременно убит в
другой раз, — если б это было только возможно.
— Эти два стула, поручик, назначены: один для Клары Олсуфьевны, а
другой для танцующей здесь же княжны Чевчехановой; я их, поручик, теперь для них берегу, — задыхаясь, проговорил
господин Голядкин, обращая умоляющий взор на
господина поручика.
Господин Голядкин покачнулся вперед, сперва один раз, потом
другой, потом поднял ножку, потом как-то пришаркнул, потом как-то притопнул, потом споткнулся… он тоже хотел танцевать с Кларой Олсуфьевной.
Много ли, мало ли продолжалось недоразумение
господина Голядкина, долго ли именно он сидел на тротуарном столбу, — не могу сказать, но только, наконец, маленько очнувшись, он вдруг пустился бежать без оглядки, что силы в нем было; дух его занимался; он споткнулся два раза, чуть не упал, — и при этом обстоятельстве осиротел
другой сапог
господина Голядкина, тоже покинутый своею калошею.
Таинственный человек остановился прямо против дверей квартиры
господина Голядкина, стукнул, и (что, впрочем, удивило бы в
другое время
господина Голядкина) Петрушка, словно ждал и спать не ложился, тотчас отворил дверь и пошел за вошедшим человеком со свечою в руках.
На
другой день, ровно в восемь часов,
господин Голядкин очнулся на своей постели.
Да и, наконец,
господин Голядкин уже давным-давно знал, что у них там что-то приготовляется, что у них там есть кто-то
другой.
Дверь из
другой комнаты вдруг скрипнула тихо и робко, как бы рекомендуя тем, что входящее лицо весьма незначительно, и чья-то фигура, впрочем весьма знакомая
господину Голядкину, застенчиво явилась перед самым тем столом, за которым помещался герой наш.
Сплю ли я, грежу ли я?»
Господин Голядкин попробовал ущипнуть самого себя, даже попробовал вознамериться ущипнуть
другого кого-нибудь…
Когда еда кончилась,
господин Голядкин закурил свою трубочку, предложил
другую, заведенную для приятеля, гостю, — оба уселись
друг против
друга, и гость начал рассказывать свои приключения.
Пунш, наконец, дошел до третьих и четвертых стаканов на брата, и тогда
господин Голядкин стал испытывать два ощущения: одно то, что необыкновенно счастлив, а
другое — что уже не может стоять на ногах.
Как обыкновенно, на
другой день
господин Голядкин проснулся в восемь часов; проснувшись же, тотчас припомнил все происшествия вчерашнего вечера, — припомнил и поморщился.
Сухость тона и резкость отказа поразили
господина Голядкина. «А вот лучше я как-нибудь с
другой стороны… вот я лучше к Антону Антоновичу». К несчастию
господина Голядкина, и Антона Антоновича не оказалось в наличности: он тоже где-то был чем-то занят. «А ведь не без намерения просил уволить себя от объяснений и толков! — подумал герой наш. — Вот куда метил — старая петля! В таком случае я просто дерзну умолять его превосходительство».
Сознав в один миг, что погиб, уничтожился в некотором смысле, что замарал себя и запачкал свою репутацию, что осмеян и оплеван в присутствии посторонних лиц, что предательски поруган тем, кого еще вчера считал первейшим и надежнейшим
другом своим, что срезался, наконец, на чем свет стоит, —
господин Голядкин бросился в погоню за своим неприятелем.
Накинув шинель,
господин Голядкин-младший иронически взглянул на
господина Голядкина-старшего, действуя таким образом открыто и дерзко ему в пику, потом, с свойственною ему наглостью, осмотрелся кругом, посеменил окончательно, — вероятно, чтоб оставить выгодное по себе впечатление, — около чиновников, сказал словцо одному, пошептался о чем-то с
другим, почтительно полизался с третьим, адресовал улыбку четвертому, дал руку пятому и весело юркнул вниз по лестнице.
Минут с десять прошло, покамест
господин Голядкин успел найти
другую свечу и зажечь ее.
И между тем как
господин Голядкин начинал было ломать себе голову над тем, что почему вот именно трудно протестовать хоть бы на такой-то щелчок, — между тем эта же мысль о щелчке незаметно переливалась в какую-нибудь
другую форму, — в форму какой-нибудь известной маленькой или довольно значительной подлости, виденной, слышанной или самим недавно исполненной, — и часто исполненной-то даже и не на подлом основании, даже и не из подлого побуждения какого-нибудь, а так, — иногда, например, по случаю, — из деликатности;
другой раз из ради совершенной своей беззащитности, ну и, наконец, потому… потому, одним словом, уж это
господин Голядкин знал хорошо почему!
И все эти совершенно подобные пускались тотчас же по появлении своем бежать один за
другим, и длинною цепью, как вереница гусей, тянулись и ковыляли за
господином Голядкиным-старшим, так что некуда было убежать от совершенно подобных, так что дух захватывало всячески достойному сожаления
господину Голядкину от ужаса, — так что народилась, наконец, страшная бездна совершенно подобных, — так что вся столица запрудилась, наконец, совершенно подобными, и полицейский служитель, видя таковое нарушение приличия, принужден был взять этих всех совершенно подобных за шиворот и посадить в случившуюся у него под боком будку…
— И его превосходительство тоже-с. — Тут писарь еще
другой раз попридержал свой опять раскрывшийся рот и как-то любопытно и странно посмотрел на
господина Голядкина. Герою нашему по крайней мере так показалось.
— Да, мой
друг,
господину Голядкину.
Иные просто сказали «здравствуйте» и прочь отошли;
другие лишь головою кивнули, кое-кто просто отвернулся и показал, что ничего не заметил, наконец, некоторые, — и что было всего обиднее
господину Голядкину, — некоторые из самой бесчиновной молодежи, ребята, которые, как справедливо выразился о них
господин Голядкин, умеют лишь в орлянку поиграть при случае да где-нибудь потаскаться, — мало-помалу окружили
господина Голядкина, сгруппировались около него и почти заперли ему выход.
Осклабившись, вертясь, семеня, с улыбочкой, которая так и говорила всем: «доброго вечера», втерся он в кучку чиновников, тому пожал руку, этого по плечу потрепал, третьего обнял слегка, четвертому объяснил, по какому именно случаю был его превосходительством употреблен, куда ездил, что сделал, что с собою привез; пятого и, вероятно, своего лучшего
друга чмокнул в самые губки, — одним словом, все происходило точь-в-точь, как во сне
господина Голядкина-старшего.
Напрыгавшись досыта, покончив со всяким по-своему, обделав их всех в свою пользу, нужно ль, не нужно ли было, нализавшись всласть с ними со всеми,
господин Голядкин-младший вдруг, и, вероятно, ошибкой, еще не успев заметить до сих пор своего старейшего
друга, протянул руку и
господину Голядкину-старшему.
В предпоследней комнате встретился с ним только что выходивший от его превосходительства Андрей Филиппович, и хотя тут же в комнате было порядочно всяких
других, совершенно посторонних в настоящую минуту для
господина Голядкина лиц, но герой наш и внимания не хотел обратить на подобное обстоятельство.
— Нет, вы уж, пожалуйста, ничего не надейтесь, — уклончиво отвечал бесчувственный неприятель
господина Голядкина, стоя одною ногою на одной ступеньке дрожек, а
другою изо всех сил порываясь попасть на
другую сторону экипажа, тщетно махая ею по воздуху, стараясь сохранить экилибр и вместе с тем стараясь всеми силами отцепить шинель свою от
господина Голядкина-старшего, за которую тот, с своей стороны, уцепился всеми данными ему природою средствами.
— Голубчик мой, некогда, — отвечал с неучтивою фамильярностью, но под видом душевной доброты, ложно благородный неприятель
господина Голядкина, — в
другое время, поверьте, от полноты души и от чистого сердца; но теперь — вот, право ж, нельзя.
«Знаю,
друг мой, все знаю, — отвечал слабым, тоскливым голосом изнуренный герой наш, — это официальное…» В пакете действительно было предписание
господину Голядкину, за подписью Андрея Филипповича, сдать находившиеся у него на руках дела Ивану Семеновичу.
Петрушка вошел, покачиваясь, держась как-то странно-небрежно и с какой-то холопски-торжественной миной в лице. Видно было, что он что-то задумал, чувствовал себя вполне в своем праве и смотрел совершенно посторонним человеком, то есть чьим-то
другим служителем, но только никак не прежним служителем
господина Голядкина.
Но вдруг
господин Голядкин дернул снурок, остановил карету и попросил умоляющим голосом поворотить назад, не к Измайловскому мосту, а в одну
другую улицу.
Кучер поворотил в
другую улицу, и чрез десять минут новоприобретенный экипаж
господина Голядкина остановился перед домом, в котором квартировал его превосходительство.
Господин Голядкин-младший действительно находился до сих пор в
другой маленькой комнатке и что-то спешно писал; теперь, видно, понадобилось — и он явился, с бумагами под мышкой, подошел к его превосходительству и весьма ловко, в ожидании исключительного к своей особе внимания, успел втереться в разговор и совет, заняв свое место немного по-за спиной Андрея Филипповича и отчасти маскируясь незнакомцем, курящим сигарку.
Господин Голядкин чувствовал и понимал ясно, что его принимают за что-то
другое, а вовсе не так, как бы следовало.
«Хорошая дворянская фамилья, выходцы из Малороссии», — подумал
господин Голядкин и тут же почувствовал, что кто-то весьма дружеским образом налег ему одной рукой на спину; потом и
другая рука налегла ему на спину; подлый близнец
господина Голядкина юлил впереди, показывая дорогу, и герой наш ясно увидел, что его, кажется, направляют к большим дверям кабинета.
— Шинель, шинель, шинель, шинель
друга моего! шинель моего лучшего
друга! — защебетал развратный человек, вырывая из рук одного человека шинель и набрасывая ее, для подлой и неблагоприятной насмешки, прямо на голову
господину Голядкину. Выбиваясь из-под шинели своей,
господин Голядкин-старший ясно услышал смех двух лакеев. Но, не слушая ничего и не внимая ничему постороннему, он уж выходил из передней и очутился на освещенной лестнице.
Господин Голядкин-младший — за ним.
— Я сейчас, мой
друг; я, мой
друг, знаешь, тотчас; я, мой
друг, тотчас же, — отвечал
господин Голядкин трепещущим и изнывающим голосом.
Господина Голядкина вели под руки и, как сказано было выше, прямо на Олсуфия Ивановича — с одной стороны
господин Голядкин-младший, принявший на себя вид чрезвычайно благопристойный и благонамеренный, чему наш герой донельзя обрадовался, с
другой же стороны руководил его Андрей Филиппович с самой торжественной миной в лице.
Почувствовав необходимость схватить его руку и отвести его в сторону,
господин Голядкин убедительнейше попросил
другого Якова Петровича содействовать ему при всех будущих начинаниях и не оставлять его в критическом случае.
Вдруг из
другой комнаты крикнули
господина Голядкина; крик разом пронесся по всей толпе.
Тут
господину Голядкину-старшему показалось, что вероломный
друг его улыбается, что бегло и плутовски мигнул всей окружавшей их толпе, что есть что-то зловещее в лице неблагопристойного
господина Голядкина-младшего, что даже он отпустил гримасу какую-то в минуту иудина своего поцелуя…
Господин Голядкин слышал ясно, как все, что ни было в зале, ринулось вслед за ним, как все теснились, давили
друг друга и все вместе, в голос, начинали повторять за
господином Голядкиным: «что это ничего; что не бойтесь, Яков Петрович, что это ведь старинный
друг и знакомец ваш, Крестьян Иванович Рутеншпиц…» Наконец вышли на парадную, ярко освещенную лестницу; на лестнице была тоже куча народа; с шумом растворились двери на крыльцо, и
господин Голядкин очутился на крыльце вместе с Крестьяном Ивановичем.
Тут Крестьян Иванович с одной стороны, а с
другой — Андрей Филиппович взяли под руки
господина Голядкина и стали сажать в карету; двойник же, по подленькому обыкновению своему, подсаживал сзади.