Неточные совпадения
Сверх того, этот взгляд вполне выражал независимость господина Голядкина, то есть
говорил ясно, что господин Голядкин совсем ничего, что он сам по
себе, как и все, и что его изба во всяком случае с краю.
А между тем, покамест
говорил это все господин Голядкин, в нем произошла какая-то странная перемена. Серые глаза его как-то странно блеснули, губы его задрожали, все мускулы, все черты лица его заходили, задвигались. Сам он весь дрожал. Последовав первому движению своему и остановив руку Крестьяна Ивановича, господин Голядкин стоял теперь неподвижно, как будто сам не доверяя
себе и ожидая вдохновения для дальнейших поступков.
Всхлипывая, кивая головой и ударяя
себя в грудь правой рукою, а левой схватив тоже за лацкан домашней одежды Крестьяна Ивановича, хотел было он
говорить и в чем-то немедленно объясниться, но не мог и слова сказать.
Дав
себе такое честное слово, господин Голядкин мысленно сказал
себе: «Была не была!» — и, к собственному своему величайшему изумлению, совсем неожиданно начал вдруг
говорить.
Таким образом
говоря и словами
себя облегчая, господин Голядкин отряхнулся немного, стряхнул с
себя снежные хлопья, навалившиеся густою корою ему на шляпу, на воротник, на шинель, на галстук, на сапоги и на все, — но странного чувства, странной темной тоски своей все еще не мог оттолкнуть от
себя, сбросить с
себя.
Существенность за
себя говорила; дело было странное, безобразное, дикое.
Ведь вот, для примера, кстати сказать, слыхали, надеюсь, как их, как бишь их там, да, сиамские близнецы, срослись
себе спинами, так и живут, и едят, и спят вместе; деньги,
говорят, большие берут.
Это недурно; это, стало быть, наиприятнейший оборот дела приняли, —
говорил про
себя герой наш, потирая руки и не слыша под
собою стула от радости.
Что-то униженное, забитое и запуганное выражалось во всех жестах его, так что он, если позволит сравнение, довольно походил в эту минуту на того человека, который, за неимением своего платья, оделся в чужое: рукава лезут наверх, талия почти на затылке, а он то поминутно оправляет на
себе короткий жилетишко, то виляет бочком и сторонится, то норовит куда-нибудь спрятаться, то заглядывает всем в глаза и прислушивается, не
говорят ли чего люди о его обстоятельствах, не смеются ли над ним, не стыдятся ли его, — и краснеет человек, и теряется человек, и страдает амбиция…
— Вот-те и штука!.. — прошептал наш герой, остолбенев на мгновение. — Вот-те и штука! Так вот такое-то здесь обстоятельство!.. — Тут господин Голядкин почувствовал, что у него отчего-то заходили мурашки по телу. — Впрочем, — продолжал он про
себя, пробираясь в свое отделение, — впрочем, ведь я уже давно
говорил о таком обстоятельстве; я уже давно предчувствовал, что он по особому поручению, — именно вот вчера
говорил, что непременно по чьему-нибудь особому поручению употреблен человек…
— Нет-с, знаете ли-с, я, Антон Антонович, говорю-с, про
себя говорю, что я, например, маску надеваю, лишь когда нужда в ней бывает, то есть единственно для карнавала и веселых собраний,
говоря в прямом смысле, но что не маскируюсь перед людьми каждодневно,
говоря в другом, более скрытном смысле-с. Вот что я хотел сказать, Антон Антонович-с.
«Это всё в стачке друг с другом, —
говорил он сам про
себя, — один за другого стоит и один другого на меня натравляет».
Это враги мои
говорят, — отвечал отрывисто тот, кто называл
себя господином Голядкиным, и вместе с словом этим неожиданно освободился из слабых рук настоящего господина Голядкина.
Ну, нет, однако ж, я буду все про то
говорить, из чего же мне хлопотать? из чего мне маяться, биться, мучиться,
себя убивать?
— Да, нет же, нет, Петруша! ты послушай, Петр: ведь я ничего, ведь я тебя не ругаю, что плутом называю. Ведь это я в утешение тебе
говорю, в благородном смысле про это
говорю. Ведь это значит, Петруша, польстить иному человеку, как сказать ему, что он петля этакая, продувной малой, что он малой не промах и никому надуть
себя не позволит. Это любит иной человек… Ну, ну, ничего! ну, скажи же ты мне, Петруша, теперь, без утайки, откровенно, как другу… ну, был ты у чиновника Вахрамеева, и адрес он дал тебе?
Осклабившись, вертясь, семеня, с улыбочкой, которая так и
говорила всем: «доброго вечера», втерся он в кучку чиновников, тому пожал руку, этого по плечу потрепал, третьего обнял слегка, четвертому объяснил, по какому именно случаю был его превосходительством употреблен, куда ездил, что сделал, что с
собою привез; пятого и, вероятно, своего лучшего друга чмокнул в самые губки, — одним словом, все происходило точь-в-точь, как во сне господина Голядкина-старшего.
— Это речь врагов моих, — ответил он, наконец, благоразумно сдерживая
себя, трепещущим голосом. В то же самое время герой наш с беспокойством оглянулся на дверь. Дело в том, что господин Голядкин-младший был, по-видимому, в превосходном расположении духа и в готовности пуститься на разные шуточки, не позволительные в общественном месте и, вообще
говоря, не допускаемые законами света, и преимущественно в обществе высокого тона.
— Ваше превосходительство, — сказал он, — униженно прошу позволения вашего
говорить. — В голосе господина Голядкина-младшего было что-то крайне решительное; все в нем показывало, что он чувствует
себя совершенно в праве своем.
Господи бог мой! да о чем же это я теперь
говорю?» — подумал он, растерявшись совсем и хватая
себя за свою горячую голову…
Герой наш прошел в другую комнату — то же внимание везде; он глухо слышал, как целая толпа теснилась по следам его, как замечали его каждый шаг, как втихомолку все между
собою толковали о чем-то весьма занимательном, качали головами,
говорили, судили, рядили и шептались.