Неточные совпадения
И когда теперь припомнил «ни
с того ни
с сего» Вельчанинов о том, как старикашка рыдал и закрывался
руками как ребенок, то ему вдруг показалось, что как будто он никогда и не забывал этого.
Вельчанинов только что поймал на улице того самого статского советника и нужного господина, которого он и теперь ловил, чтобы захватить хоть на даче нечаянно, потому что этот чиновник, едва знакомый Вельчанинову, но нужный по делу, и тогда, как и теперь, не давался в
руки и, очевидно, прятался, всеми силами не желая
с своей стороны встретиться
с Вельчаниновым; обрадовавшись, что наконец-таки
с ним столкнулся, Вельчанинов пошел
с ним рядом, спеша, заглядывая ему в глаза и напрягая все силы, чтобы навести седого хитреца на одну тему, на один разговор, в котором тот, может быть, и проговорился бы и выронил бы как-нибудь одно искомое и давно ожидаемое словечко; но седой хитрец был тоже себе на уме, отсмеивался и отмалчивался, — и вот именно в эту чрезвычайно хлопотливую минуту взгляд Вельчанинова вдруг отличил на противуположном тротуаре улицы господина
с крепом на шляпе.
Проговорив это, гость в сильном чувстве развел
руки в обе стороны, держа в левой на отлете свою шляпу
с крепом, и глубоко наклонил свою лысую голову, секунд по крайней мере на десять.
Лиза вышла уже без слез,
с опущенными глазами; отец вел ее за
руку.
— У нас Наталья Васильевна-с не хотела учить ее приседать в знак приветствия, а так на английский манер слегка наклониться и протянуть гостю
руку, — прибавил он в объяснение Вельчанинову, пристально в него всматриваясь.
Но Лиза была чем-то очень озабочена и, забыв свою
руку в
руке гостя, не сводила глаз
с отца.
Но она не успела ничего выговорить далее; Павел Павлович схватил ее за
руку, чуть не за шиворот, и уже
с нескрываемым озлоблением потащил ее в маленькую комнатку. Там опять несколько минут происходило шептанье, слышался заглушенный плач. Вельчанинов хотел было уже идти туда сам, но Павел Павлович вышел к нему и
с искривленной улыбкой объявил, что сейчас она выйдет-с. Вельчанинов старался не глядеть на него и смотрел в сторону.
Сошли вниз, тут расцеловалась
с Лизой Марья Сысоевна, и, только уже усевшись в коляску, Лиза подняла глаза на отца — и вдруг всплеснула
руками и вскрикнула; еще миг, и она бы бросилась к нему из коляски, но лошади уже тронулись.
Мучило ее другое, это видел Вельчанинов; он угадывал, что ей стыдно его, что ей именно стыдно того, что отец так легко ее
с ним отпустил, как будто бросил ее ему на
руки.
Послушайте, знаете, я вам еще скажу: мне раз в Т. вдруг четыре тысячи рублей понадобились, и он мне выдал их в одну минуту, безо всякого документа,
с искреннею радостью, что мог угодить, и ведь я же взял тогда, я ведь из
рук его взял, я деньги брал от него, слышите, брал как у друга!
— Не может быть! — прошептал Вельчанинов в недоумении. Она вдруг бросилась целовать ему
руки; она плакала, едва переводя дыхание от рыданий, просила и умоляла его, но он ничего не мог понять из ее истерического лепета. И навсегда потом остался ему памятен, мерещился наяву и снился во сне этот измученный взгляд замученного ребенка, в безумном страхе и
с последней надеждой смотревший на него.
— Непременно, непременно, уж как и не понять-с! —
с чрезвычайною готовностью подхватил Павел Павлович, быстро махая
рукой в знак того, что и напоминать бы не надо.
Мысль связать и привезти Павла Павловича в
руках овладела им вдруг до крайнего нетерпения. «Ничем, ничем не чувствую я теперь себя пред ним виноватым! — говорил он Клавдии Петровне, прощаясь
с нею. — Отрекаюсь от всех моих вчерашних низких, плаксивых слов, которые здесь говорил!» — прибавил он в негодовании.
— Чтоб возблагодарить-с, за гостеприимство возблагодарить! Слишком понимаю-с! Алексей Иванович, дорогой, совершенный, — ухватил он его вдруг за
руку обеими своими
руками и
с пьяным чувством, чуть не со слезами, как бы испрашивая прощения, выкрикивал: — Алексей Иванович, не кричите, не кричите! Умри я, провались я сейчас пьяный в Неву — что ж из того-с, при настоящем значении дел-с? А к господину Погорельцеву и всегда поспеем-с…
— Вы пьяны, а потому я не понимаю, в каком смысле вы говорите, — заметил он строго, — и объясниться всегда
с вами готов; даже рад поскорей… Я и ехал… Но прежде всего знайте, что я принимаю меры: вы сегодня должны у меня ночевать! Завтра утром я вас беру, и мы едем. Я вас не выпущу! — завопил он опять, — я вас скручу и в
руках привезу!.. Удобен вам этот диван? — указал он ему, задыхаясь, на широкий и мягкий диван, стоявший напротив того дивана, на котором спал он сам, у другой стены.
Поспорил он раз
с Голубенко, полковником, в собрании, в присутствии дам и дамы его сердца, и счел себя оскорбленным, но обиду скушал и затаил; а Голубенко тем временем даму сердца его отбил и
руку ей предложил.
— Да что ж вино-с… — немного как бы смутился Павел Павлович, однако подошел к столу и стал допивать свой давно уже налитый последний стакан. Может, он уже и много пил перед этим, так что теперь
рука его дрожала, и он расплескал часть вина на пол, на рубашку и на жилет, но все-таки допил до дна, — точно как будто и не мог оставить невыпитым, и, почтительно поставив опорожненный стакан на стол, покорно пошел к своей постели раздеваться.
— А не лучше ли… не ночевать? — проговорил он вдруг
с чего-то, уже сняв один сапог и держа его в
руках.
Павла Павловича подводили к этому заведению две дамы совершенно пьяного; одна из дам придерживала его под
руку, а сзади сопутствовал им один рослый и размашистый претендент, кричавший во все горло и страшно грозивший Павлу Павловичу какими-то ужасами. Он кричал, между прочим, что тот его «эксплуатировал и отравил ему жизнь». Дело, кажется, шло о каких-то деньгах; дамы очень трусили и спешили. Завидев Вельчанинова, Павел Павлович кинулся к нему
с распростертыми
руками и закричал, точно его резали...
При виде атлетической фигуры Вельчанинова претендент мигом стушевался; торжествующий Павел Павлович простер ему вслед свой кулак и завопил в знак победы; тут Вельчанинов яростно схватил его за плечи и, сам не зная для чего, стал трясти обеими
руками, так что у того зубы застучали. Павел Павлович тотчас же перестал кричать и
с тупоумным пьяным испугом смотрел на своего истязателя. Вероятно не зная, что
с ним делать далее, Вельчанинов крепко нагнул его и посадил на тротуарную тумбу.
Усмехнулся ли он спьяна своею скверною длинною улыбкой, или у него скривилось что-то в лице, — Вельчанинов не мог разобрать, но мгновение спустя Павел Павлович поднял
с усилием свою дрожавшую правую
руку, чтоб перекреститься; крест, однако ж, не сложился, и дрожавшая
рука опустилась.
— А знаешь ты, — произнес он гораздо тверже, почти как не пьяный, — нашу русскую…….? (И он проговорил самое невозможное в печати ругательство.) Ну так и убирайся к ней! — Затем
с силою рванулся из
рук Вельчанинова, оступился и чуть не упал. Дамы подхватили его и в этот раз уже побежали, визжа и почти волоча Павла Павловича за собою. Вельчанинов не преследовал.
Но Вельчанинов все еще отказывался, и тем упорнее, что ощущал в себе одну какую-то тяжелую, злобную мысль. Эта злая мысль уже давно зашевелилась в нем,
с самого начала, как только Павел Павлович возвестил о невесте: простое ли это было любопытство, или какое-то совершенно еще неясное влечение, но его тянуло — согласиться. И чем больше тянуло, тем более он оборонялся. Он сидел, облокотясь на
руку, и раздумывал. Павел Павлович юлил около него и упрашивал.
— Вы вот усмехнулись давеча, Алексей Иванович, на то, что пятнадцать лет; а ведь мне это-то и в голову стукнуло, — именно, что вот в гимназию еще ходит,
с мешочком на
руке, в котором тетрадки и перушки, хе-хе!
Оказалось потом, что и действительно Павел Павлович увидал ее в первый раз
с клеенчатым мешочком в
руках; но теперь уже она его не носила.
Дарил он под предлогом «приятного удовольствия, ощущенного им в предыдущий раз по поводу спетого Надеждой Федосеевной приятного романса за фортепьянами…» Он сбился, не докончил и стоял как потерянный, протягивая и втыкая в
руку Надежды Федосеевны футляр
с браслетом, который та не хотела брать, и, покраснев от стыда и гнева, отводила свои
руки назад.
В саду под конец Вельчанинов совершенно уже успел сойтись
с Надей; она уже не выглядывала, как давеча, исподлобья и отложила, кажется, мысль его осматривать подробнее, а хохотала, прыгала, взвизгивала и раза два даже схватила его за
руку; она была счастлива ужасно, на Павла же Павловича продолжала не обращать ни малейшего внимания, как бы не замечая его.
Рыженькая (Настя) бежала сломя голову, точно бог знает что случилось, и махала
руками. Прибежали наконец все за пруд, совсем на другой конец сада. Когда дошел сюда и Вельчанинов, то увидел, что Катерина Федосеевна сильно спорила со всеми девицами и особенно
с Надей и
с Марьей Никитишной.
В этом романсе напряжение страсти идет, возвышаясь и увеличиваясь
с каждым стихом,
с каждым словом; именно от силы этого необычайного напряжения малейшая фальшь, малейшая утрировка и неправда, которые так легко сходят
с рук в опере, — тут погубили и исказили бы весь смысл.
Вельчанинов ясно видел, что еще минута, и этот господин может решиться на что-нибудь в десять раз еще нелепее; он взял его поскорее за
руку и, не обращая внимания на всеобщее недоумение, вывел на балкон и даже сошел
с ним несколько шагов в сад, в котором уже почти совсем стемнело.
— Неужели вы так думаете-с? — проникнутым голосом проговорил Павел Павлович, как-то странно сложив перед собою
руки, пальцы в пальцы, и держа их перед грудью. Вельчанинов не ответил ему и пошел шагать но комнате. «Лиза? Лиза?» — стонало в его сердце.
В последний бывший
с ним назад тому
с год припадок, после десятичасовой и наконец унявшейся боли, он до того вдруг обессилел, что, лежа в постели, едва мог двигать
рукой, и доктор позволил ему в целый день всего только несколько чайных ложек слабого чаю и щепоточку размоченного в бульоне хлеба, как грудному ребенку.
— Это гретые тарелки-с, раскаленные-с! — говорил он чуть не в восторге, накладывая разгоряченную и обернутую в салфетку тарелку на больную грудь Вельчанинова. — Других припарок нет-с, и доставать долго-с, а тарелки, честью клянусь вам-с, даже и всего лучше будут-с; испытано на Петре Кузьмиче-с, собственными глазами и руками-с. Умереть ведь можно-с. Пейте чай, глотайте, — нужды нет, что обожжетесь; жизнь дороже… щегольства-с…
Какая мысль направила его первое движение и была ли у него в то мгновение хоть какая-нибудь мысль, — но как будто кто-то подсказал ему, что надо делать: он схватился
с постели, бросился
с простертыми вперед
руками, как бы обороняясь и останавливая нападение, прямо в ту сторону, где спал Павел Павлович.
Руки его разом столкнулись
с другими, уже распростертыми над ним
руками, и он крепко схватил их; кто-то, стало быть, уже стоял над ним, нагнувшись.
Он стал искать ощупью, правой
рукой, — придерживая раненой левой убийцу, — шнура
с оконной занавески и долго не мог найти, но наконец захватил и сорвал
с окна.
Наконец, скрутив и связав Павлу Павловичу
руки назад, Вельчанинов бросил его на полу; встал, отдернул
с окна занавеску и приподнял стору.
Он сидел, неловко выпрямляясь в креслах от связанных назад
рук,
с исказившимся и измученным, позеленевшим лицом, и изредка вздрагивал.
Вельчанинов налил ему и стал его поить из своих
рук. Павел Павлович накинулся
с жадностью на воду; глотнув раза три, он приподнял голову, очень пристально посмотрел в лицо стоявшему перед ним со стаканом в
руке Вельчанинову, но не сказал ничего и принялся допивать. Напившись, он глубоко вздохнул. Вельчанинов взял свою подушку, захватил свое верхнее платье и отправился в другую комнату, заперев Павла Павловича в первой комнате на замок.
Павел Павлович воротился уже от дверей, захватил со стола футляр
с браслетом, сунул его в карман и вышел на лестницу. Вельчанинов стоял в дверях, чтоб запереть за ним. Взгляды их в последний раз встретились; Павел Павлович вдруг приостановился, оба секунд
с пять поглядели друг другу в глаза — точно колебались; наконец, Вельчанинов слабо махнул на него
рукой.
Чувство необычайной, огромной радости овладело им; что-то кончилось, развязалось; какая-то ужасная тоска отошла и рассеялась совсем. Так ему казалось. Пять недель продолжалась она. Он поднимал
руку, смотрел на смоченное кровью полотенце и бормотал про себя: «Нет, уж теперь совершенно все кончилось!» И во все это утро, в первый раз в эти три недели, он почти и не подумал о Лизе, — как будто эта кровь из порезанных пальцев могла «поквитать» его даже и
с этой тоской.
Ужасно хотелось ему
с кем-нибудь встретиться,
с кем-нибудь заговорить, хоть
с незнакомым, и только это навело его наконец на мысль о докторе и о том, что
руку надо бы перевязать как следует.
Объятия и слезы всепрощения даже и порядочным людям в наш век даром
с рук не сходят, а не то что уж таким, как мы
с вами, Павел Павлович!
Но он так скоро явился
с повинною, а вместе
с тем и
с таким вновь возрожденным и самоуверенным видом, что «все» тотчас же ему простили его минутное отпадение; даже те из них,
с которыми он перестал было кланяться, первые же и узнали его и протянули ему
руку, и притом без всяких докучных вопросов, — как будто он все время был где-то далеко в отлучке по своим домашним делам, до которых никому из них нет дела, и только что сейчас воротился.
Улан бормотал: «балдарю, балдарю!» — и хотел было протянуть Вельчанинову
руку, но вместо того вдруг вздумал улечься на стульях и протянулся на них
с ногами.
— Да ведь мы
с ним друзья, друзья
с детства! — восклицал он удивленной даме, фамильярно и покровительственно обхватив правой
рукой плечи улыбавшегося бледной улыбкой Павла Павловича. — Не говорил он вам об Вельчанинове?
— Так не приедете-с? — чуть не в отчаянии в последний раз шептал Павел Павлович и даже
руки сложил перед ним, как в старину, ладошками.