Неточные совпадения
Удивляясь, как можно есть такую дрянь, он уничтожал, однако же, все до последней крошки — и каждый раз с таким аппетитом, как будто
перед тем не ел трое суток.
Нанятая им в марте месяце квартира его, которую он так злорадно браковал и ругал, извиняясь сам
перед собою, что «все это на походе» и что он «застрял» в Петербурге нечаянно, через эту «проклятую тяжбу», — эта квартира его была вовсе не так дурна и не неприлична, как он сам отзывался об ней.
Между прочими вскакивавшими в его голову мыслями одна тоже больно уязвила его: он вдруг как бы убедился, что этот господин с крепом был когда-то с ним знаком по-приятельски и теперь, встречая его, над ним смеется, потому что знает какой-нибудь его прежний большой секрет и видит его теперь в таком унизительном положении. Машинально подошел он к окну, чтоб отворить его и дохнуть ночным воздухом, и — и вдруг весь вздрогнул: ему показалось, что
перед ним внезапно совершилось что-то неслыханное и необычайное.
Окна он еще не успел отворить, но поскорей скользнул за угол оконного откоса и притаился: на пустынном противоположном тротуаре он вдруг увидел, прямо
перед домом, господина с крепом на шляпе.
«Он ко мне идет», — быстро промелькнуло у Вельчанинова, и вдруг, стремглав и точно так же на цыпочках, пробежал он в переднюю к дверям и — затих
перед ними, замер в ожидании, чуть-чуть наложив вздрагивавшую правую руку на заложенный им давеча дверной крюк и прислушиваясь изо всей силы к шороху ожидаемых шагов на лестнице.
— А как, однако же, вы переменились! — заговорил опять Вельчанинов, вдруг останавливаясь
перед ним — точно как бы внезапно пораженный этою мыслию. — Ужасно переменились! Чрезвычайно! Совсем другой человек!
— Не пили
перед приходом или раньше?
Потрясающее вчерашнее впечатление при внезапном известии об этой смерти оставило в нем какое-то смятение и даже боль. Это смятение и боль были только заглушены в нем на время одной странной идеей вчера, при Павле Павловиче. Но теперь, при пробуждении, все, что было девять лет назад, предстало вдруг
перед ним с чрезвычайною яркостью.
И вот вдруг, девять лет спустя, все это так внезапно и странно воскресает
перед ним опять после вчерашнего известия о смерти Натальи Васильевны.
— Я не буду, я не буду, — в страхе, торопливо складывая
перед ним руки, повторила Лиза.
— Я не в мамашу, я не в мамашу! — выкрикивала Лиза, в отчаянии ломая свои маленькие руки и как бы оправдываясь
перед отцом в страшном упреке, что она в мамашу. — Папаша, папаша, если вы меня кинете…
Потому что ведь все-таки я же
перед ним виноват!
Милый образ бедного ребенка грустно мелькнул
перед ним. Сердце его забилось сильнее от мысли, что он сегодня же, скоро, через два часа, опять увидит свою Лизу. «Э, что тут говорить! — решил он с жаром, — теперь в этом вся жизнь и вся моя цель! Что там все эти пощечины и воспоминания!.. И для чего я только жил до сих пор? Беспорядок и грусть… а теперь — все другое, все по-другому!»
Это была добрая баба, «баба с благородными чувствами», как выразился о ней Вельчанинов, когда
передавал потом свой разговор с нею Клавдии Петровне.
Похороны были богатые, и поезд провожавших карет был очень длинен, и вот в окошке одной из этих провожавших карет мелькнуло вдруг
перед Вельчаниновым лицо Павла Павловича.
Когда он
передал Клавдии Петровне рассказ Марьи Сысоевны и странную встречу на похоронах, та сильно задумалась: «Я за вас боюсь, — сказала она ему, — вы должны прервать с ним всякие отношения, и чем скорее, тем лучше».
— Я вчера к ней очень присматривалась, — заметила она, остановившись
перед комнатой Лизы, — это гордый и угрюмый ребенок; ей стыдно, что она у нас и что отец ее так бросил; вот в чем вся болезнь, по-моему.
Услышав ответ, Вельчанинов, шагавший по комнате, почти торжественно остановился вдруг
перед Павлом Павловичем...
— Хорошо, пусть так, — помолчал еще немного Вельчанинов, — извиняюсь
перед вами; но согласитесь сами, Павел Павлович, что после всего этого я уже ничем более не считаю себя
перед вами обязанным, то есть я в отношении всего дела говорю, а не про один теперешний случай.
— Да что ж вино-с… — немного как бы смутился Павел Павлович, однако подошел к столу и стал допивать свой давно уже налитый последний стакан. Может, он уже и много пил
перед этим, так что теперь рука его дрожала, и он расплескал часть вина на пол, на рубашку и на жилет, но все-таки допил до дна, — точно как будто и не мог оставить невыпитым, и, почтительно поставив опорожненный стакан на стол, покорно пошел к своей постели раздеваться.
Вся цель его жизни, мелькнувшая
перед ним в таком радостном свете, вдруг померкла в вечной тьме.
— Вся услуга лишь в том, что вы со мной поедете. А потом, когда приедем обратно, я все разверну
перед вами как на исповеди. Алексей Иванович, доверьтесь!
Она особенно выдавалась
перед сестрами своим костюмом и какою-то оригинальною уборкою своих пышных волос.
Одна из сестер подошла посмотреть, и Надя
передала ей футляр, еще и не раскрытый, тем показывая, что сама и глядеть не хочет.
— Вы должны
передать браслет, — неистово накинулся он на Вельчанинова, — уже во имя одних только прав женщины, если вы сами стоите на высоте вопроса…
— Господи, как вы глупы, Предпосылов! — закричала она. — Ступайте вон! Ступайте вон, ступайте вон и не смейте подслушивать, я вам приказала далеко стоять!.. — затопала она на него ножками, и когда уже тот улизнул опять в свои кусты, она все-таки продолжала ходить поперек дорожки, как бы вне себя, взад и вперед, сверкая глазками и сложив
перед собою обе руки ладошками.
— Вы не поверите, как они глупы! — остановилась она вдруг
перед Вельчаниновым. — Вам вот смешно, а мне-то каково!
— Ах, вы милый, ах, вы добрый! — обрадовалась вдруг она,
передавая ему футляр. — Я вам за это целый вечер петь буду, потому что я прекрасно пою, знайте это, а я давеча налгала, что музыки не люблю. Ах, кабы вы еще хоть разочек приехали, как бы я была рада, я бы вам все, все, все рассказала, и много бы кроме того, потому что вы такой добрый, такой добрый, как — как Катя!
Этот романс Вельчанинову удалось слышать в первый раз лет двадцать
перед этим, когда он был еще студентом, от самого Глинки, в доме одного приятеля покойного композитора, на литературно-артистической холостой вечеринке.
Особенно между этими лицами промелькнуло
перед Вельчаниновым лицо Катерины Федосеевны, сделавшееся чуть не прекрасным.
— А ведь и в самом деле Павел Павлович — спасибо ему — напомнил мне о чрезвычайно важном деле, которое я мог упустить, — смеялся Вельчанинов, пожимая руку хозяину, откланиваясь хозяйке и девицам и как бы особенно
перед всеми ими Катерине Федосеевне, что было опять всеми замечено.
Он мог подумать о рыженькой, а между тем досада и раскаяние давно уже томили его душу. Да и во весь этот день, казалось бы так забавно проведенный, — тоска почти не оставляла его.
Перед тем как петь романс, он уже не знал, куда от нее деваться; может, оттого и пропел с таким увлечением.
Ответа не последовало. Вельчанинов зажег свечи, а Павел Павлович тотчас же уселся в кресло. Вельчанинов нахмуренно остановился
перед ним.
— Неужели вы так думаете-с? — проникнутым голосом проговорил Павел Павлович, как-то странно сложив
перед собою руки, пальцы в пальцы, и держа их
перед грудью. Вельчанинов не ответил ему и пошел шагать но комнате. «Лиза? Лиза?» — стонало в его сердце.
— А впрочем, чем же вы хотели сквитаться? — нахмуренно обратился он к нему после довольно продолжительного молчания. Тот все это время провожал его по комнате глазами, держа
перед собою по-прежнему сложенные руки.
— Одно лишь прелестное детство-с! Все подружки-с! Простите меня только за мое глупое поведение сегодня
перед вами, Алексей Иванович; никогда не буду-с; да и более никогда этого не будет.
— Во всякое другое время я, конечно бы, запретил вам называть меня «молодым человеком», но теперь, сами согласитесь, что моя молодость есть мое главное
перед вами преимущество и что вам и очень бы хотелось, например, сегодня, когда вы дарили ваш браслет, быть при этом хоть капельку помоложе.
— Как не может? Разве господин Вельчанинов вам не
передал?
— Мне действительно, — проговорил он хмурясь, — Надежда Федосеевна поручила давеча
передать вам, Павел Павлович, этот футляр. Я не брал, но она — просила… вот он… мне досадно…
Он вынул футляр и положил его в смущении
перед оцепеневшим Павлом Павловичем.
— Почему же вы до сих пор не
передали? — строго обратился молодой человек к Вельчанинову.
Мало того: в случае, если бы я впоследствии захотел на попятный двор и отказался бы выдать этот акт, то, для ее обеспечения, в самый день нашей свадьбы, я выдам ей вексель в сто тысяч рублей на себя, так что в случае моего упорства насчет выдачи акта она сейчас же может
передать мой вексель — и меня под сюркуп!
— И я тоже. Ну-с, Василий… ах да, бишь, Павел Павлович, кончимте-с! — почти смеясь, обратился он к Павлу Павловичу. — Формулирую для вашего понимания еще раз вопрос: согласны ли вы завтра же отказаться официально
перед стариками и в моем присутствии от всяких претензий ваших насчет Надежды Федосеевны?
Вельчанинов налил ему и стал его поить из своих рук. Павел Павлович накинулся с жадностью на воду; глотнув раза три, он приподнял голову, очень пристально посмотрел в лицо стоявшему
перед ним со стаканом в руке Вельчанинову, но не сказал ничего и принялся допивать. Напившись, он глубоко вздохнул. Вельчанинов взял свою подушку, захватил свое верхнее платье и отправился в другую комнату, заперев Павла Павловича в первой комнате на замок.
Напротив, в утешение ему сулила, что она найдет случай
передать ему будущего ребенка, уверяла, что отныне у них другие обязанности, что дружба их теперь навеки закреплена, — одним словом, логики было мало, но цель была все та же: чтоб он избавил ее от любви своей.
Вельчанинов, читая, был бледен, но представил себе и Павла Павловича, нашедшего это письмо и читавшего его в первый раз
перед раскрытым фамильным ящичком черного дерева с перламутровой инкрустацией.
Это был сам Павел Павлович; в удивлении и страхе глядел он на Вельчанинова, оторопев
перед ним, как
перед привидением.
Вельчанинов закурил сигару и стал прохаживаться по галерее
перед воксалом; он знал, что Павел Павлович сейчас опять прибежит к нему поговорить до звонка.
Павел Павлович немедленно явился
перед ним с тревожным вопросом в глазах и во всей физиономии.
— И вам достанется? — все смеялся Вельчанинов. — Но я замечаю, мой бедный друг, что вы-таки трепещете
перед вашей прекрасной супругой, — а?