Неточные совпадения
Дело в том, что
это, пожалуй, и деятель, но деятель неопределенный, невыяснившийся.
Пикантное состояло еще и в том, что
дело обошлось увозом, а
это очень прельстило Аделаиду Ивановну.
Вот
это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить
дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Взял он
эту вторую супругу свою, тоже очень молоденькую особу, Софью Ивановну, из другой губернии, в которую заехал по одному мелкоподрядному
делу, с каким-то жидком в компании.
Столь роковой приезд
этот, послуживший началом ко стольким последствиям, для меня долго потом, почти всегда, оставался
делом неясным.
Только впоследствии объяснилось, что Иван Федорович приезжал отчасти по просьбе и по
делам своего старшего брата, Дмитрия Федоровича, которого в первый раз отроду узнал и увидал тоже почти в
это же самое время, в
этот самый приезд, но с которым, однако же, по одному важному случаю, касавшемуся более Дмитрия Федоровича, вступил еще до приезда своего из Москвы в переписку.
Какое
это было
дело, читатель вполне узнает в свое время в подробности.
Но
эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на
этот счет вопросе, становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его, по первому даже спросу, или на доброе
дело, или, может быть, даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил.
К удивлению,
эта плита оказалась
делом Григория.
Исцеление ли было в самом
деле или только естественное улучшение в ходе болезни — для Алеши в
этом вопроса не существовало, ибо он вполне уже верил в духовную силу своего учителя, и слава его была как бы собственным его торжеством.
— Видите ли, мы к
этому старцу по своему
делу, — заметил строго Миусов, — мы, так сказать, получили аудиенцию «у сего лица», а потому хоть и благодарны вам за дорогу, но вас уж не попросим входить вместе.
«Господин исправник, будьте, говорю, нашим, так сказать, Направником!» — «Каким
это, говорит, Направником?» Я уж вижу с первой полсекунды, что
дело не выгорело, стоит серьезный, уперся: «Я, говорю, пошутить желал, для общей веселости, так как господин Направник известный наш русский капельмейстер, а нам именно нужно для гармонии нашего предприятия вроде как бы тоже капельмейстера…» И резонно ведь разъяснил и сравнил, не правда ли?
— О, я настоятельно просила, я умоляла, я готова была на колени стать и стоять на коленях хоть три
дня пред вашими окнами, пока бы вы меня впустили. Мы приехали к вам, великий исцелитель, чтобы высказать всю нашу восторженную благодарность. Ведь вы Лизу мою исцелили, исцелили совершенно, а чем? — тем, что в четверг помолились над нею, возложили на нее ваши руки. Мы облобызать
эти руки спешили, излить наши чувства и наше благоговение!
— Об
этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не есть еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он монаху, — а то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что
дни мои сочтены.
— И то уж много и хорошо, что ум ваш мечтает об
этом, а не о чем ином. Нет-нет да невзначай и в самом
деле сделаете какое-нибудь доброе
дело.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б
это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух
дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта.
Дело в том, что он и прежде с Иваном Федоровичем несколько пикировался в познаниях и некоторую небрежность его к себе хладнокровно не выносил: «До сих пор, по крайней мере, стоял на высоте всего, что есть передового в Европе, а
это новое поколение решительно нас игнорирует», — думал он про себя.
— Я иду из положения, что
это смешение элементов, то есть сущностей церкви и государства, отдельно взятых, будет, конечно, вечным, несмотря на то, что оно невозможно и что его никогда нельзя будет привести не только в нормальное, но и в сколько-нибудь согласимое состояние, потому что ложь лежит в самом основании
дела.
— Да что же
это в самом
деле такое? — воскликнул Миусов, как бы вдруг прорвавшись, — устраняется на земле государство, а церковь возводится на степень государства!
Это не то что ультрамонтанство,
это архиультрамонтанство!
Это папе Григорию Седьмому не мерещилось!
— Нет, за такую, за
эту самую, монахи, за
эту! Вы здесь на капусте спасаетесь и думаете, что праведники! Пескариков кушаете, в
день по пескарику, и думаете пескариками Бога купить!
— Да подожди, подожди, — тревожно прервал Алеша, — из чего ты-то все
это видишь?.. Почему
это тебя так занимает, вот первое
дело?
Эта Марфа Игнатьевна была женщина не только не глупая, но, может быть, и умнее своего супруга, по меньшей мере рассудительнее его в
делах житейских, а между тем она ему подчинялась безропотно и безответно, с самого начала супружества, и бесспорно уважала его за духовный верх.
Дело в том, что родился
этот мальчик шестипалым.
Увидя
это, Григорий был до того убит, что не только молчал вплоть до самого
дня крещения, но и нарочно уходил молчать в сад.
На третий
день приходилось крестить младенца; Григорий к
этому времени уже нечто сообразил.
а я и четверти бутылки не выпил и не Силен. Не Силен, а силён, потому что решение навеки взял. Ты каламбур мне прости, ты многое мне сегодня должен простить, не то что каламбур. Не беспокойся, я не размазываю, я
дело говорю и к
делу вмиг приду. Не стану жида из души тянуть. Постой, как
это…
—
Это ты оттого, что я покраснел, — вдруг заметил Алеша. — Я не от твоих речей покраснел и не за твои
дела, а за то, что я то же самое, что и ты.
Дело-то ведь в том, что старикашка хоть и соврал об обольщении невинностей, но в сущности, в трагедии моей,
это так ведь и было, хотя раз только было, да и то не состоялось.
Не понимал я тогда ничего: я, брат, до самого сюда приезда, и даже до самых последних теперешних
дней, и даже, может быть, до сегодня, не понимал ничего об
этих всех наших с отцом денежных пререканиях.
На другой же
день, как
это тогда случилось, я сказал себе, что случай исчерпан и кончен, продолжения не будет.
— Так
это к Грушеньке! — горестно воскликнул Алеша, всплеснув руками. — Да неужто же Ракитин в самом
деле правду сказал? А я думал, что ты только так к ней походил и кончил.
Но и
этого еще мало, я еще больше тебе могу привесть: я знаю, что у него уж
дней пять как вынуты три тысячи рублей, разменены в сотенные кредитки и упакованы в большой пакет под пятью печатями, а сверху красною тесемочкой накрест перевязаны.
— Ее. У
этих шлюх, здешних хозяек, нанимает каморку Фома. Фома из наших мест, наш бывший солдат. Он у них прислуживает, ночью сторожит, а
днем тетеревей ходит стрелять, да тем и живет. Я у него тут и засел; ни ему, ни хозяйкам секрет не известен, то есть что я здесь сторожу.
— Он. Величайший секрет. Даже Иван не знает ни о деньгах, ни о чем. А старик Ивана в Чермашню посылает на два, на три
дня прокатиться: объявился покупщик на рощу срубить ее за восемь тысяч, вот и упрашивает старик Ивана: «помоги, дескать, съезди сам» денька на два, на три, значит.
Это он хочет, чтобы Грушенька без него пришла.
— А я насчет того-с, — заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если
этого похвального солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему, не было бы греха и в том, если б и отказаться при
этой случайности от Христова примерно имени и от собственного крещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых
дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
Спор кончился, но странное
дело, столь развеселившийся Федор Павлович под конец вдруг нахмурился. Нахмурился и хлопнул коньячку, и
это уже была совсем лишняя рюмка.
— Нельзя наверно угадать. Ничем, может быть: расплывется
дело.
Эта женщина — зверь. Во всяком случае, старика надо в доме держать, а Дмитрия в дом не пускать.
— Не только говорил, но
это, может быть, всего сильнее убивало его. Он говорил, что лишен теперь чести и что теперь уже все равно, — с жаром ответил Алеша, чувствуя всем сердцем своим, как надежда вливается в его сердце и что в самом
деле, может быть, есть выход и спасение для его брата. — Но разве вы… про
эти деньги знаете? — прибавил он и вдруг осекся.
Аграфена Александровна, ангел мой! — крикнула она вдруг кому-то, смотря в другую комнату, — подите к нам,
это милый человек,
это Алеша, он про наши
дела все знает, покажитесь ему!
— Но Боже! — вскрикнула вдруг Катерина Ивановна, всплеснув руками, — он-то! Он мог быть так бесчестен, так бесчеловечен! Ведь он рассказал
этой твари о том, что было там, в тогдашний роковой, вечно проклятый, проклятый
день! «Приходили красу продавать, милая барышня!» Она знает! Ваш брат подлец, Алексей Федорович!
— Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том
дне, а та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же больше
этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно, того быть не могло.
Предполагалось, разумеется, что все
это должно совершаться свободно и искренно, от всей души, во имя вольного смирения и спасительного назидания, но на
деле, как оказывалось, происходило иногда и весьма неискренно, а, напротив, выделанно и фальшиво.
Он поклонился вчера старцу, стоя около госпожи Хохлаковой, и, указывая ему на «исцелевшую» дочь
этой дамы, проникновенно спросил его: «Как дерзаете вы делать такие
дела?»
Ел он, как говорили (да оно и правда было), всего лишь по два фунта хлеба в три
дня, не более; приносил ему их каждые три
дня живший тут же на пасеке пасечник, но даже и с
этим прислуживавшим ему пасечником отец Ферапонт тоже редко когда молвил слово.
— Вот таких-то
эти нежные барышни и любят, кутил да подлецов! Дрянь, я тебе скажу,
эти барышни бледные; то ли
дело… Ну! кабы мне его молодость, да тогдашнее мое лицо (потому что я лучше его был собой в двадцать восемь-то лет), так я бы точно так же, как и он, побеждал. Каналья он! А Грушеньку все-таки не получит-с, не получит-с… В грязь обращу!
—
Это оттого, что ваш палец в воде. Ее нужно сейчас же переменить, потому что она мигом нагреется. Юлия, мигом принеси кусок льду из погреба и новую полоскательную чашку с водой. Ну, теперь она ушла, я о
деле: мигом, милый Алексей Федорович, извольте отдать мне мое письмо, которое я вам прислала вчера, — мигом, потому что сейчас может прийти маменька, а я не хочу…
— Ах, Lise,
это только шутки с твоей стороны, но что, если бы ты в самом
деле заснула! — воскликнула госпожа Хохлакова.
— Lise, ты с ума сошла. Уйдемте, Алексей Федорович, она слишком капризна сегодня, я ее раздражать боюсь. О, горе с нервною женщиной, Алексей Федорович! А ведь в самом
деле она, может быть, при вас спать захотела. Как
это вы так скоро нагнали на нее сон, и как
это счастливо!
Но
дело это считал Алеша отчаянным и последним.
Теперь вдруг прямое и упорное уверение госпожи Хохлаковой, что Катерина Ивановна любит брата Ивана и только сама, нарочно, из какой-то игры, из «надрыва», обманывает себя и сама себя мучит напускною любовью своею к Дмитрию из какой-то будто бы благодарности, — поразило Алешу: «Да, может быть, и в самом
деле полная правда именно в
этих словах!» Но в таком случае каково же положение брата Ивана?