Неточные совпадения
— Но я ее
видел… Стало быть, она… Я узнаю сейчас, где она… Прощай, Алексей! Езопу теперь о
деньгах ни слова, а к Катерине Ивановне сейчас же и непременно: «Кланяться велел, кланяться велел, кланяться! Именно кланяться и раскланяться!» Опиши ей сцену.
— В карман? Да, в карман. Это хорошо… Нет,
видите ли, это все вздор! — вскричал он, как бы вдруг выходя из рассеянности. —
Видите: мы сперва это дело кончим, пистолеты-то, вы мне их отдайте, а вот ваши
деньги… потому что мне очень, очень нужно… и времени, времени ни капли…
Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же начал партию. Партия развеселила его. Сыграл другую и вдруг заговорил с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять
деньги появились, тысяч до трех, сам
видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое с Грушенькой. Это было принято почти с неожиданным любопытством слушателями. И все они заговорили не смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали.
— Господин Перхотин передал нам, что вы, войдя к нему, держали в руках… в окровавленных руках… ваши
деньги… большие
деньги… пачку сторублевых бумажек, и что
видел это и служивший ему мальчик!
— Как же-с,
видим, но мы
денег уже в нем не нашли, он был пустой и валялся на полу, у кровати, за ширмами.
— Больше тысячи пошло на них, Митрий Федорович, — твердо опроверг Трифон Борисович, — бросали зря, а они подымали. Народ-то ведь этот вор и мошенник, конокрады они, угнали их отселева, а то они сами, может, показали бы, скольким от вас поживились. Сам я в руках у вас тогда сумму
видел — считать не считал, вы мне не давали, это справедливо, а на глаз, помню, многим больше было, чем полторы тысячи… Куды полторы! Видывали и мы
деньги, могим судить…
На прямой вопрос Николая Парфеновича: не заметил ли он, сколько же именно
денег было в руках у Дмитрия Федоровича, так как он ближе всех мог
видеть у него в руках
деньги, когда получал от него взаймы, — Максимов самым решительным образом ответил, что
денег было «двадцать тысяч-с».
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть
деньги, чтобы та не
увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею
деньги. Название книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
— Стой, — прервал Иван, — ведь если б он убил, то взял бы
деньги и унес; ведь ты именно так должен был рассуждать? Что ж тебе-то досталось бы после него? Я не
вижу.
Ибо будь человек знающий и привычный, вот как я, например, который эти
деньги сам
видел зараньше и, может, их сам же в тот пакет ввертывал и собственными глазами смотрел, как его запечатывали и надписывали, то такой человек-с с какой же бы стати, если примерно это он убил, стал бы тогда, после убивства, этот пакет распечатывать, да еще в таких попыхах, зная и без того совсем уж наверно, что
деньги эти в том пакете беспременно лежат-с?
Совсем другое тут Дмитрий Федорович: они об пакете только понаслышке знали, его самого не
видели, и вот как достали его примерно будто из-под тюфяка, то поскорее распечатали его тут же, чтобы справиться: есть ли в нем в самом деле эти самые
деньги?
«
Видели ли вы его сами — вы, столь многолетне приближенный к вашему барину человек?» Григорий ответил, что не
видел, да и не слыхал о таких
деньгах вовсе ни от кого, «до самых тех пор, как вот зачали теперь все говорить».
Громко засвидетельствовали, что, во-первых, оба «служили короне» и что «пан Митя» предлагал им три тысячи, чтобы купить их честь, и что они сами
видели большие
деньги в руках его.
Но прочтите, прочтите внимательно, пожалуйста внимательнее, и вы
увидите, что он в письме все описал, все заранее: как убьет отца и где у того
деньги лежат.
Мы не жадны, нет, но, однако же, подавайте нам
денег, больше, больше, как можно больше
денег, и вы
увидите, как великодушно, с каким презрением к презренному металлу мы разбросаем их в одну ночь в безудержном кутеже.
Поколь, дескать, я ношу на себе эти
деньги — „я подлец, но не вор“, ибо всегда могу пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей сказать: „
Видишь, я прокутил половину твоих
денег и доказал тем, что я слабый и безнравственный человек и, если хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого подсудимого), но хоть и подлец, а не вор, ибо если бы был вором, то не принес бы тебе этой половины оставшихся
денег, а присвоил бы и ее, как и первую половину“.
Но, не имея ни тени мотивов к убийству из таких, какие имел подсудимый, то есть ненависти, ревности и проч., и проч., Смердяков, без сомнения, мог убить только лишь из-за
денег, чтобы присвоить себе именно эти три тысячи, которые сам же
видел, как барин его укладывал в пакет.
Но скажут мне, может быть, он именно притворился, чтоб на него, как на больного, не подумали, а подсудимому сообщил про
деньги и про знаки именно для того, чтоб тот соблазнился и сам пришел, и убил, и когда,
видите ли, тот, убив, уйдет и унесет
деньги и при этом, пожалуй, нашумит, нагремит, разбудит свидетелей, то тогда,
видите ли, встанет и Смердяков, и пойдет — ну что же делать пойдет?
Но все эти три лица сами этих
денег, однако, не видали,
видел опять-таки лишь Смердяков, но тут сам собою вопрос: если и правда, что они были и что
видел их Смердяков, то когда он их
видел в последний раз?
Вот тут уж я знаю,
вижу, осязаю
деньги и не могу сказать, что их нет или не было.