Неточные совпадения
Понимаешь ли ты, что от иного восторга можно
убить себя; но я не закололся, а только поцеловал шпагу и вложил ее опять
в ножны, — о чем, впрочем, мог бы тебе и не упоминать.
— А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред
собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить
в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну,
убить его, а?
— А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? — горестно восклицал Алеша. — С таким адом
в груди и
в голове разве это возможно? Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть… а если нет, то
убьешь себя сам, а не выдержишь!
«Слава Богу, кричу, не
убили человека!» — да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх,
в лес и пустил: «Туда, кричу, тебе и дорога!» Оборотился к противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять
в себя заставил.
«Это ясно, это ясно! — повторял прокурор
в чрезвычайном возбуждении, — это точь-в-точь у подобных сорванцов так и делается: завтра
убью себя, а пред смертью кутеж».
— Камень
в огород! И камень низкий, скверный! Не боюсь! О господа, может быть, вам слишком подло мне же
в глаза говорить это! Потому подло, что я это сам говорил вам. Не только хотел, но и мог
убить, да еще на
себя добровольно натащил, что чуть не
убил! Но ведь не
убил же его, ведь спас же меня ангел-хранитель мой — вот этого-то вы и не взяли
в соображение… А потому вам и подло, подло! Потому что я не
убил, не
убил, не
убил! Слышите, прокурор: не
убил!
— Ну,
в таком случае отца черт
убил! — сорвалось вдруг у Мити, как будто он даже до сей минуты спрашивал все
себя: «Смердяков или не Смердяков?»
— Ну и решился
убить себя. Зачем было оставаться жить: это само
собой в вопрос вскакивало. Явился ее прежний, бесспорный, ее обидчик, но прискакавший с любовью после пяти лет завершить законным браком обиду. Ну и понял, что все для меня пропало… А сзади позор, и вот эта кровь, кровь Григория… Зачем же жить? Ну и пошел выкупать заложенные пистолеты, чтобы зарядить и к рассвету
себе пулю
в башку всадить…
— Как эксперта. Хотят вывести, что брат сумасшедший и
убил в помешательстве,
себя не помня, — тихо улыбнулся Алеша, — только брат не согласится на это.
— Знаете, Алеша, знаете, я бы хотела… Алеша, спасите меня! — вскочила она вдруг с кушетки, бросилась к нему и крепко обхватила его руками. — Спасите меня, — почти простонала она. — Разве я кому-нибудь
в мире скажу, что вам говорила? А ведь я правду, правду, правду говорила! Я
убью себя, потому что мне все гадко! Я не хочу жить, потому что мне все гадко! Мне все гадко, все гадко! Алеша, зачем вы меня совсем, совсем не любите! — закончила она
в исступлении.
— Ты говорил это
себе много раз, когда оставался один
в эти страшные два месяца, — по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне
себя, как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. — Ты обвинял
себя и признавался
себе, что убийца никто как ты. Но
убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это сказать.
— И я тоже подумал тогда, минутку одну, что и на меня тоже рассчитываете, — насмешливо осклабился Смердяков, — так что тем самым еще более тогда
себя предо мной обличили, ибо если предчувствовали на меня и
в то же самое время уезжали, значит, мне тем самым точно как бы сказали: это ты можешь
убить родителя, а я не препятствую.
Р. S. Проклятие пишу, а тебя обожаю! Слышу
в груди моей. Осталась струна и звенит. Лучше сердце пополам!
Убью себя, а сначала все-таки пса. Вырву у него три и брошу тебе. Хоть подлец пред тобой, а не вор! Жди трех тысяч. У пса под тюфяком, розовая ленточка. Не я вор, а вора моего
убью. Катя, не гляди презрительно: Димитрий не вор, а убийца! Отца
убил и
себя погубил, чтобы стоять и гордости твоей не выносить. И тебя не любить.
Воротился к
себе на кровать, лег да и думаю
в страхе: «Вот коли убит Григорий Васильевич совсем, так тем самым очень худо может произойти, а коли не убит и очнется, то оченно хорошо это произойдет, потому они будут тогда свидетелем, что Дмитрий Федорович приходили, а стало быть, они и
убили, и деньги унесли-с».
— То-то и есть, что
в уме… и
в подлом уме,
в таком же, как и вы, как и все эти… р-рожи! — обернулся он вдруг на публику. —
Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он с яростным презрением. — Друг пред другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца. Один гад съедает другую гадину… Не будь отцеубийства — все бы они рассердились и разошлись злые… Зрелищ! «Хлеба и зрелищ!» Впрочем, ведь и я хорош! Есть у вас вода или нет, дайте напиться, Христа ради! — схватил он вдруг
себя за голову.
Она пожертвовала
собою в испуге за него, вдруг вообразив, что он погубил
себя своим показанием, что это он
убил, а не брат, пожертвовала, чтобы спасти его, его славу, его репутацию!
Видите ли, господа присяжные заседатели,
в доме Федора Павловича
в ночь преступления было и перебывало пять человек: во-первых, сам Федор Павлович, но ведь не он же
убил себя, это ясно; во-вторых, слуга его Григорий, но ведь того самого чуть не
убили, в-третьих, жена Григория, служанка Марфа Игнатьевна, но представить ее убийцей своего барина просто стыдно.
Но, не имея ни тени мотивов к убийству из таких, какие имел подсудимый, то есть ненависти, ревности и проч., и проч., Смердяков, без сомнения, мог
убить только лишь из-за денег, чтобы присвоить
себе именно эти три тысячи, которые сам же видел, как барин его укладывал
в пакет.
Напротив, повторяю это, если б он промолчал хоть только об деньгах, а потом
убил и присвоил эти деньги
себе, то никто бы никогда
в целом мире не мог обвинить его по крайней мере
в убийстве для грабежа, ибо денег этих ведь никто, кроме него, не видал, никто не знал, что они существуют
в доме.
«А может быть, падучая была настоящая. Больной вдруг очнулся, услыхал крик, вышел» — ну и что же? Посмотрел да и сказал
себе: дай пойду
убью барина? А почему он узнал, что тут было, что тут происходило, ведь он до сих пор лежал
в беспамятстве? А впрочем, господа, есть предел и фантазиям.
Да, действительно, подозрение важное, и во-первых — тотчас же колоссальные улики, его подтверждающие: один
убивает и берет все труды на
себя, а другой сообщник лежит на боку, притворившись
в падучей, — именно для того, чтобы предварительно возбудить во всех подозрение, тревогу
в барине, тревогу
в Григории.
Но, может быть, это было вовсе не активное сообщество со стороны Смердякова, а, так сказать, пассивное и страдальческое: может быть, запуганный Смердяков согласился лишь не сопротивляться убийству и, предчувствуя, что его же ведь обвинят, что он дал
убить барина, не кричал, не сопротивлялся, — заранее выговорил
себе у Дмитрия Карамазова позволение пролежать это время как бы
в падучей, «а ты там
убивай себе как угодно, моя изба с краю».
Не
в сообщничестве с
собой обвиняет, а его одного: один, дескать, он это сделал, он
убил и ограбил, его рук дело!
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам — заявил про него
в своей речи, именно
в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что
убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с
собою, то никто бы и не узнал
в целом мире, что был пакет, а
в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
Недавно
в Петербурге один молодой человек, почти мальчик, восемнадцати лет, мелкий разносчик с лотка, вошел среди бела дня с топором
в меняльную лавку и с необычайною, типическою дерзостью
убил хозяина лавки и унес с
собою тысячу пятьсот рублей денег.
Вдобавок ко всему последовало полное и чистосердечное признание убийцы
в том, что он
убил и унес с
собою эти самые деньги.
Именно потому, может быть, и соскочил через минуту с забора к поверженному им
в азарте Григорию, что
в состоянии был ощущать чувство чистое, чувство сострадания и жалости, потому что убежал от искушения
убить отца, потому что ощущал
в себе сердце чистое и радость, что не
убил отца.
Он бы
убил себя, это наверно; он не
убил себя именно потому, что «мать замолила о нем», и сердце его было неповинно
в крови отца.
— И вот что еще хотел тебе сказать, — продолжал каким-то зазвеневшим вдруг голосом Митя, — если бить станут дорогой аль там, то я не дамся, я
убью, и меня расстреляют. И это двадцать ведь лет! Здесь уж ты начинают говорить. Сторожа мне ты говорят. Я лежал и сегодня всю ночь судил
себя: не готов! Не
в силах принять! Хотел «гимн» запеть, а сторожевского тыканья не могу осилить! За Грушу бы все перенес, все… кроме, впрочем, побой… Но ее туда не пустят.
Неточные совпадения
Мы отобрали всё, чем он мог
убить себя; мы жили
в нижнем этаже, но нельзя было ничего предвидеть.
В первом письме Марья Николаевна писала, что брат прогнал ее от
себя без вины, и с трогательною наивностью прибавляла, что хотя она опять
в нищете, но ничего не просит, не желает, а что только
убивает ее мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости своего здоровья, и просила брата следить за ним.
Я до сих пор стараюсь объяснить
себе, какого рода чувство кипело тогда
в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая
себя никакой опасности, хотел меня
убить как собаку, ибо раненный
в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса.
— Точно так, ваше превосходительство, участвовавших
в двенадцатом году! — проговоривши это, он подумал
в себе: «Хоть
убей, не понимаю».
— Да ведь как убил-то? Разве так
убивают? Разве так идут
убивать, как я тогда шел! Я тебе когда-нибудь расскажу, как я шел… Разве я старушонку
убил? Я
себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал
себя, навеки!.. А старушонку эту черт
убил, а не я… Довольно, довольно, Соня, довольно! Оставь меня, — вскричал он вдруг
в судорожной тоске, — оставь меня!