Неточные совпадения
Но таким образом
еще усложняется первоначальное мое затруднение: если уж я,
то есть сам биограф, нахожу, что и одного-то романа, может быть, было бы для такого скромного и неопределенного героя излишне,
то каково же являться с двумя и чем объяснить такую с моей стороны заносчивость?
Как именно случилось, что девушка с приданым, да
еще красивая и, сверх
того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже и в прошлом, могла выйти замуж за такого ничтожного «мозгляка», как все его тогда называли, объяснять слишком не стану.
Ведь знал же я одну девицу,
еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же,
тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за
того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег,
то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Пикантное состояло
еще и в
том, что дело обошлось увозом, а это очень прельстило Аделаиду Ивановну.
Об этом я теперь распространяться не стану,
тем более что много
еще придется рассказывать об этом первенце Федора Павловича, а теперь лишь ограничиваюсь самыми необходимыми о нем сведениями, без которых мне и романа начать невозможно.
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович,
то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем,
то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть
еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь
то, что он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как бы
еще с десяти лет проникнувшим в
то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно, и проч., и проч.
А между
тем он вступил в этот дом
еще в таких младенческих летах, в каких никак нельзя ожидать в ребенке расчетливой хитрости, пронырства или искусства заискать и понравиться, уменья заставить себя полюбить.
Чистые в душе и сердце мальчики, почти
еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и солдаты, мало
того, солдаты-то многого не знают и не понимают из
того, что уже знакомо в этом роде столь юным
еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
Скверно
тем только, что русизм ужасный, француженок совсем
еще нет, а могли бы быть, средства знатные.
Надо заметить, что Алеша, живя тогда в монастыре, был
еще ничем не связан, мог выходить куда угодно хоть на целые дни, и если носил свой подрясник,
то добровольно, чтобы ни от кого в монастыре не отличаться.
Он ужасно интересовался узнать брата Ивана, но вот
тот уже жил два месяца, а они хоть и виделись довольно часто, но все
еще никак не сходились: Алеша был и сам молчалив и как бы ждал чего-то, как бы стыдился чего-то, а брат Иван, хотя Алеша и подметил вначале на себе его длинные и любопытные взгляды, кажется, вскоре перестал даже и думать о нем.
Так как все
еще продолжались его давние споры с монастырем и все
еще тянулась тяжба о поземельной границе их владений, о каких-то правах рубки в лесу и рыбной ловли в речке и проч.,
то он и поспешил этим воспользоваться под предлогом
того, что сам желал бы сговориться с отцом игуменом: нельзя ли как-нибудь покончить их споры полюбовно?
— Да
еще же бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно
тем, что я теперь с вами, Федор Павлович…
— Федор Павлович, в последний раз условие, слышите. Ведите себя хорошо, не
то я вам отплачу, — успел
еще раз пробормотать Миусов.
— А вот далекая! — указал он на одну
еще вовсе не старую женщину, но очень худую и испитую, не
то что загоревшую, а как бы всю почерневшую лицом. Она стояла на коленях и неподвижным взглядом смотрела на старца. Во взгляде ее было что-то как бы исступленное.
Причитания утоляют тут лишь
тем, что
еще более растравляют и надрывают сердце.
— Об этом, конечно, говорить
еще рано. Облегчение не есть
еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и было,
то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он монаху, — а
то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между
тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были так добры, что допустили нас сегодня
еще раз вас видеть,
то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
Тот наконец ему ответил, но не свысока-учтиво, как боялся
еще накануне Алеша, а скромно и сдержанно, с видимою предупредительностью и, по-видимому, без малейшей задней мысли.
Во многих случаях, казалось бы, и у нас
то же; но в
том и дело, что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх
того,
еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником, как с милым и все
еще дорогим сыном своим, а сверх
того, есть и сохраняется, хотя бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но все же живущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
Правда, — усмехнулся старец, — теперь общество христианское пока
еще само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают,
то и пребывает все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти
еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь.
И что по расчету человеческому может быть
еще и весьма отдаленно,
то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях.
— Отрезав это, Дмитрий Федорович
еще раз поклонился, затем, вдруг обернувшись в сторону своего «батюшки», сделал и
тому такой же почтительный и глубокий поклон.
— Если не может решиться в положительную,
то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца; и в этом вся мука его. Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть». Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас
еще на земле, и да благословит Бог пути ваши!
— Зачем живет такой человек! — глухо прорычал Дмитрий Федорович, почти уже в исступлении от гнева, как-то чрезвычайно приподняв плечи и почти от
того сгорбившись, — нет, скажите мне, можно ли
еще позволить ему бесчестить собою землю, — оглядел он всех, указывая на старика рукой. Он говорил медленно и мерно.
— Петр Александрович, как же бы я посмел после
того, что случилось! Увлекся, простите, господа, увлекся! И, кроме
того, потрясен! Да и стыдно. Господа, у иного сердце как у Александра Македонского, а у другого — как у собачки Фидельки. У меня — как у собачки Фидельки. Обробел! Ну как после такого эскапада да
еще на обед, соусы монастырские уплетать? Стыдно, не могу, извините!
— Почему же нет? К
тому же я особенно приглашен игуменом
еще вчерашнего дня.
Что предрекал, да
еще с такою точностию, старец,
то должно было случиться несомненно, Алеша веровал
тому свято.
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у
того стол. С самого
того времени, как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола
еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что хотел спросить.
А Грушенька ни
тому, ни другому; пока
еще виляет да обоих дразнит, высматривает, который выгоднее, потому хоть у папаши можно много денег тяпнуть, да ведь зато он не женится, а пожалуй, так под конец ожидовеет и запрет кошель.
Ведь я наверно знаю, что Митенька сам и вслух, на прошлой неделе
еще, кричал в трактире пьяный, с цыганками, что недостоин невесты своей Катеньки, а брат Иван — так вот
тот достоин.
Наконец отец ее помер, и она
тем самым стала всем богомольным лицам в городе
еще милее, как сирота.
Купчиха Кондратьева, одна зажиточная вдова, даже так распорядилась, что в конце
еще апреля завела Лизавету к себе, с
тем чтоб ее и не выпускать до самых родов.
— Одного тебя, да
еще одну «подлую», в которую влюбился, да с
тем и пропал.
Разве она может, сравнив нас обоих, любить такого, как я, да
еще после всего
того, что здесь произошло?
Что же касается Ивана,
то ведь я же понимаю, с каким проклятием должен он смотреть теперь на природу, да
еще при его-то уме!
Мало
того, я вот что
еще знаю: теперь, на днях только, всего только, может быть, вчера, он в первый раз узнал серьезно (подчеркни: серьезно), что Грушенька-то в самом деле, может быть, не шутит и за меня замуж захочет прыгнуть.
А коли я уже разжалован,
то каким же манером и по какой справедливости станут спрашивать с меня на
том свете как с христианина за
то, что я отрекся Христа, тогда как я за помышление только одно,
еще до отречения, был уже крещения моего совлечен?
А коли я именно в
тот же самый момент это все и испробовал и нарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а
та не давила,
то как же, скажите, я бы в
то время не усомнился, да
еще в такой страшный час смертного великого страха?
И без
того уж знаю, что царствия небесного в полноте не достигну (ибо не двинулась же по слову моему гора, значит, не очень-то вере моей там верят, и не очень уж большая награда меня на
том свете ждет), для чего же я
еще сверх
того и безо всякой уже пользы кожу с себя дам содрать?
—
Тот ему как доброму человеку привез: «Сохрани, брат, у меня назавтра обыск». А
тот и сохранил. «Ты ведь на церковь, говорит, пожертвовал». Я ему говорю: подлец ты, говорю. Нет, говорит, не подлец, а я широк… А впрочем, это не он… Это другой. Я про другого сбился… и не замечаю. Ну, вот
еще рюмочку, и довольно; убери бутылку, Иван. Я врал, отчего ты не остановил меня, Иван… и не сказал, что вру?
— Держи, держи его! — завопил он и ринулся вслед за Дмитрием Федоровичем. Григорий меж
тем поднялся с полу, но был
еще как бы вне себя. Иван Федорович и Алеша побежали вдогонку за отцом. В третьей комнате послышалось, как вдруг что-то упало об пол, разбилось и зазвенело: это была большая стеклянная ваза (не из дорогих) на мраморном пьедестале, которую, пробегая мимо, задел Дмитрий Федорович.
Тем временем Иван и Григорий подняли старика и усадили в кресла. Лицо его было окровавлено, но сам он был в памяти и с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все
еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.
К
тому же
еще велел передать Катерине Ивановне и только что происшедшую у отца сцену.
Красота Катерины Ивановны
еще и прежде поразила Алешу, когда брат Дмитрий, недели три
тому назад, привозил его к ней в первый раз представить и познакомить, по собственному чрезвычайному желанию Катерины Ивановны.
— А коли так,
то он
еще не погиб! Он только в отчаянии, но я
еще могу спасти его. Стойте: не передавал ли он вам что-нибудь о деньгах, о трех тысячах?
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о
том, что сейчас было у него с отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за деньгами, что
тот ворвался, избил отца и после
того особенно и настоятельно
еще раз подтвердил ему, Алеше, идти «кланяться»… — Он пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
Эта тетка, знаешь, сама самовластная, это ведь родная сестра московской
той генеральши, она поднимала
еще больше
той нос, да муж был уличен в казнокрадстве, лишился всего, и имения, и всего, и гордая супруга вдруг понизила тон, да с
тех пор и не поднялась.
Что старец отходил, в
том не было сомнения для Алеши, хотя мог прожить
еще и день и два.