Неточные совпадения
Он был в то время даже очень красив собою, строен, средневысокого роста, темно-рус,
с правильным, хотя несколько удлиненным овалом
лица,
с блестящими темно-серыми широко расставленными глазами, весьма задумчивый и по-видимому весьма спокойный.
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что
с первого взгляда на
лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать:
с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово.
Он был довольно высокого роста, со свежим
лицом,
с широкими скулами,
с умными и внимательными узенькими карими глазами.
Раз, много лет уже тому назад, говорю одному влиятельному даже
лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина-с», — в смысле то есть чести, так сказать нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?» Не удержался, вдруг, дай, думаю, полюбезничаю: «Да, говорю, щекотал-с» — ну тут он меня и пощекотал…
Многие из «высших» даже
лиц и даже из ученейших, мало того, некоторые из вольнодумных даже
лиц, приходившие или по любопытству, или по иному поводу, входя в келью со всеми или получая свидание наедине, ставили себе в первейшую обязанность, все до единого, глубочайшую почтительность и деликатность во все время свидания, тем более что здесь денег не полагалось, а была лишь любовь и милость
с одной стороны, а
с другой — покаяние и жажда разрешить какой-нибудь трудный вопрос души или трудный момент в жизни собственного сердца.
— Простите меня… — начал Миусов, обращаясь к старцу, — что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том, что я поверил, что даже и такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного
лица захочет понять свои обязанности… Я не сообразил, что придется просить извинения именно за то, что
с ним входишь…
— Простите, господа, что оставляю вас пока на несколько лишь минут, — проговорил он, обращаясь ко всем посетителям, — но меня ждут еще раньше вашего прибывшие. А вы все-таки не лгите, — прибавил он, обратившись к Федору Павловичу
с веселым
лицом.
— Это я на него, на него! — указала она на Алешу,
с детской досадой на себя за то, что не вытерпела и рассмеялась. Кто бы посмотрел на Алешу, стоявшего на шаг позади старца, тот заметил бы в его
лице быструю краску, в один миг залившую его щеки. Глаза его сверкнули и потупились.
— Она меня просит зайти? К ней меня… Зачем же? —
с глубоким удивлением пробормотал Алеша.
Лицо его вдруг стало совсем озабоченное.
Lise вдруг, совсем неожиданно, покраснела, сверкнула глазками,
лицо ее стало ужасно серьезным, и она
с горячею, негодующею жалобой вдруг заговорила скоро, нервно...
И она вдруг, не выдержав, закрыла
лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом. Старец выслушал ее улыбаясь и
с нежностью благословил; когда же она стала целовать его руку, то вдруг прижала ее к глазам своим и заплакала...
Ракитин, как
лицо мелкое, приглашен быть к обеду не мог, зато были приглашены отец Иосиф и отец Паисий и
с ними еще один иеромонах.
Это был высокий, худощавый, но все еще сильный старик, черноволосый,
с сильною проседью,
с длинным постным и важным
лицом.
— И я, и я
с вами! — выкрикивал он, подпрыгивая, смеясь мелким веселым смешком,
с блаженством в
лице и на все готовый, — возьмите и меня!
Дело было именно в том, чтобы был непременно другой человек, старинный и дружественный, чтобы в больную минуту позвать его, только
с тем чтобы всмотреться в его
лицо, пожалуй переброситься словцом, совсем даже посторонним каким-нибудь, и коли он ничего, не сердится, то как-то и легче сердцу, а коли сердится, ну, тогда грустней.
— Неужто ты меня хотел послать? —
с болезненным выражением в
лице вырвалось у Алеши.
Да и недурна она вовсе была, в русском вкусе — высокая, дебелая, полнотелая,
с глазами прекрасными,
лицо, положим, грубоватое.
—
С чего у тебя припадки-то чаще? — косился он иногда на нового повара, всматриваясь в его
лицо. — Хоть бы ты женился на какой-нибудь, хочешь женю?..
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная
с самых даже высоких
лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Алеша
с самого того времени, как он заговорил о его матери, мало-помалу стал изменяться в
лице.
Тем временем Иван и Григорий подняли старика и усадили в кресла.
Лицо его было окровавлено, но сам он был в памяти и
с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.
Она была очень бела
лицом,
с высоким бледно-розовым оттенком румянца.
Но чудеснейшие, обильнейшие темно-русые волосы, темные соболиные брови и прелестные серо-голубые глаза
с длинными ресницами заставили бы непременно самого равнодушного и рассеянного человека, даже где-нибудь в толпе, на гулянье, в давке, вдруг остановиться пред этим
лицом и надолго запомнить его.
Тем неожиданнее было, когда вдруг
с непостижимою быстротой изменилось разом все
лицо его, доселе гневное и свирепое, сжатые губы раздвинулись и Дмитрий Федорович залился вдруг самым неудержимым, самым неподдельным смехом.
— Нет, не надо, благодарю. Вот этот хлебец возьму
с собой, коли дадите, — сказал Алеша и, взяв трехкопеечную французскую булку, положил ее в карман подрясника. — А коньяку и вам бы не пить, — опасливо посоветовал он, вглядываясь в
лицо старика.
— Вот таких-то эти нежные барышни и любят, кутил да подлецов! Дрянь, я тебе скажу, эти барышни бледные; то ли дело… Ну! кабы мне его молодость, да тогдашнее мое
лицо (потому что я лучше его был собой в двадцать восемь-то лет), так я бы точно так же, как и он, побеждал. Каналья он! А Грушеньку все-таки не получит-с, не получит-с… В грязь обращу!
— Так вы сзади? Они правду, стало быть, говорят про вас, что вы нападаете исподтишка? — обернулся опять Алеша, но на этот раз мальчишка
с остервенением опять пустил в Алешу камнем и уже прямо в
лицо, но Алеша успел заслониться вовремя, и камень ударил его в локоть.
Лицо его было несколько бледно, и Алеша
с беспокойством поглядел на него.
— Я не знаю, о чем вы спросите меня, — выговорил
с зардевшимся
лицом Алеша, — я только знаю, что я вас люблю и желаю вам в эту минуту счастья больше, чем себе самому!.. Но ведь я ничего не знаю в этих делах… — вдруг зачем-то поспешил он прибавить.
— Вы… вы… вы маленький юродивый, вот вы кто! —
с побледневшим уже
лицом и скривившимися от злобы губами отрезала вдруг Катерина Ивановна. Иван Федорович вдруг засмеялся и встал
с места. Шляпа была в руках его.
— Ты ошибся, мой добрый Алеша, — проговорил он
с выражением
лица, которого никогда еще Алеша у него не видел, —
с выражением какой-то молодой искренности и сильного неудержимо откровенного чувства, — никогда Катерина Ивановна не любила меня!
Она была очень худа
лицом, желтая; чрезвычайно впалые щеки ее свидетельствовали
с первого раза о ее болезненном состоянии.
Подле этой дамы у левого окошка стояла молодая девушка
с довольно некрасивым
лицом,
с рыженькими жиденькими волосами, бедно, хотя и весьма опрятно одетая.
Каждая черточка на его
лице ходила и дергалась, глядел же
с чрезвычайным вызовом.
И он почтительно, нежно даже поцеловал у супруги ручку. Девица у окна
с негодованием повернулась к сцене спиной, надменно вопросительное
лицо супруги вдруг выразило необыкновенную ласковость.
Он взял кредитки и
с минуту почти и отвечать не мог, совсем что-то новое промелькнуло в
лице его.
Алеша хотел было обнять его, до того он был доволен. Но, взглянув на него, он вдруг остановился: тот стоял, вытянув шею, вытянув губы,
с исступленным и побледневшим
лицом и что-то шептал губами, как будто желая что-то выговорить; звуков не было, а он все шептал губами, было как-то странно.
— Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять, вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний уже раз обернулся, на этот раз без искривленного смеха в
лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
Тут случилась неожиданность: Алеша вдруг чихнул; на скамейке мигом притихли. Алеша встал и пошел в их сторону. Это был действительно Смердяков, разодетый, напомаженный и чуть ли не завитой, в лакированных ботинках. Гитара лежала на скамейке. Дама же была Марья Кондратьевна, хозяйкина дочка; платье на ней было светло-голубое,
с двухаршинным хвостом; девушка была еще молоденькая и недурная бы собой, но
с очень уж круглым
лицом и со страшными веснушками.
Иван помолчал
с минуту,
лицо его стало вдруг очень грустно.
Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой,
с иссохшим
лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск.
— Э, черт! — вскинулся вдруг Иван Федорович
с перекосившимся от злобы
лицом. — Что ты все об своей жизни трусишь! Все эти угрозы брата Дмитрия только азартные слова и больше ничего. Не убьет он тебя; убьет, да не тебя!
Иван Федорович опять остановился и опять быстро повернулся к Смердякову. Но и
с тем точно что случилось. Вся фамильярность и небрежность его соскочили мгновенно; все
лицо его выразило чрезвычайное внимание и ожидание, но уже робкое и подобострастное: «Не скажешь ли, дескать, еще чего, не прибавишь ли», — так и читалось в его пристальном, так и впившемся в Ивана Федоровича взгляде.
— Совершенно верно-с… — пробормотал уже пресекшимся голосом Смердяков, гнусно улыбаясь и опять судорожно приготовившись вовремя отпрыгнуть назад. Но Иван Федорович вдруг, к удивлению Смердякова, засмеялся и быстро прошел в калитку, продолжая смеяться. Кто взглянул бы на его
лицо, тот наверно заключил бы, что засмеялся он вовсе не оттого, что было так весело. Да и сам он ни за что не объяснил бы, что было тогда
с ним в ту минуту. Двигался и шел он точно судорогой.
Когда Алеша
с тревогой и
с болью в сердце вошел в келью старца, то остановился почти в изумлении: вместо отходящего больного, может быть уже без памяти, каким боялся найти его, он вдруг его увидал сидящим в кресле, хотя
с изможженным от слабости, но
с бодрым и веселым
лицом, окруженного гостями и ведущего
с ними тихую и светлую беседу.
Чудно это, отцы и учители, что, не быв столь похож на него
лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим
с тем духовно, что много раз считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.
Поманил он меня, увидав, подошел я к нему, взял он меня обеими руками за плечи, глядит мне в
лицо умиленно, любовно; ничего не сказал, только поглядел так
с минуту: «Ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня!» Вышел я тогда и пошел играть.
С краской в
лице начал вспоминать, как много раз почти высказывал ей любовь мою, а так как она меня не останавливала и не предупредила, то, стало быть, вывел я, надо мною смеялась.
С вечера возвратившись домой, свирепый и безобразный, рассердился я на моего денщика Афанасия и ударил его изо всей силы два раза по
лицу, так что окровавил ему
лицо.
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его
с размаху прямо в
лицо, а он держит руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает
с каждым ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет — и это человек до того доведен, и это человек бьет человека!