Неточные совпадения
Рыдания вырвались вдруг из груди Мити. Он
схватил Алешу за
руку.
А Агафья уже подозревала, мои тогдашние слова запомнила, подкралась и вовремя подсмотрела: ворвалась, бросилась на него сзади, обняла, ружье выстрелило вверх в потолок; никого не ранило; вбежали остальные,
схватили его, отняли ружье, за
руки держат…
Но тот поднял обе
руки и вдруг
схватил старика за обе последние космы волос его, уцелевшие на висках, дернул его и с грохотом ударил об пол.
Мальчик молча и задорно ждал лишь одного, что вот теперь Алеша уж несомненно на него бросится; видя же, что тот даже и теперь не бросается, совершенно озлился, как зверенок: он сорвался с места и кинулся сам на Алешу, и не успел тот шевельнуться, как злой мальчишка, нагнув голову и
схватив обеими
руками его левую
руку, больно укусил ему средний ее палец.
У меня инстинктивное предчувствие, что вы, Алеша, брат мой милый (потому что вы брат мой милый), — восторженно проговорила она опять,
схватив его холодную
руку своею горячею
рукой, — я предчувствую, что ваше решение, ваше одобрение, несмотря на все муки мои, подаст мне спокойствие, потому что после ваших слов я затихну и примирюсь — я это предчувствую!
— О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы, не может этого подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и,
схватив его за обе
руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя милую тетушку, так, как сами сумеете это сделать.
Она вдруг так быстро повернулась и скрылась опять за портьеру, что Алеша не успел и слова сказать, — а ему хотелось сказать. Ему хотелось просить прощения, обвинить себя, — ну что-нибудь сказать, потому что сердце его было полно, и выйти из комнаты он решительно не хотел без этого. Но госпожа Хохлакова
схватила его за
руку и вывела сама. В прихожей она опять остановила его, как и давеча.
— Маменька, маменька, голубчик, полно, полно! Не одинокая ты. Все-то тебя любят, все обожают! — и он начал опять целовать у нее обе
руки и нежно стал гладить по ее лицу своими ладонями;
схватив же салфетку, начал вдруг обтирать с лица ее слезы. Алеше показалось даже, что у него и у самого засверкали слезы. — Ну-с, видели-с? Слышали-с? — как-то вдруг яростно обернулся он к нему, показывая
рукой на бедную слабоумную.
И,
схватив Алешу за
руку, он вывел его из комнаты прямо на улицу.
Как увидал он меня в таком виде-с, бросился ко мне: «Папа, кричит, папа!» Хватается за меня, обнимает меня, хочет меня вырвать, кричит моему обидчику: «Пустите, пустите, это папа мой, папа, простите его» — так ведь и кричит: «Простите»; ручонками-то тоже его
схватил, да руку-то ему, эту самую-то
руку его, и целует-с…
Так он и затрясся весь,
схватил мою
руку в свои обе ручки, опять целует.
И, показав ему обе радужные кредитки, которые все время, в продолжение всего разговора, держал обе вместе за уголок большим и указательным пальцами правой
руки, он вдруг с каким-то остервенением
схватил их, смял и крепко зажал в кулаке правой
руки.
И она закрыла
рукой свои глаза. Видно было, что ей очень стыдно сделать это признание. Вдруг она
схватила его
руку и стремительно поцеловала ее три раза.
Митя
схватил было старика за
руку, чтобы потрясть ее, но что-то злобное промелькнуло в глазах того. Митя отнял
руку, но тотчас же упрекнул себя во мнительности. «Это он устал…» — мелькнуло в уме его.
— Нет, гладкой, чистой, на которой пишут. Вот так. — И Митя,
схватив со стола перо, быстро написал на бумажке две строки, сложил вчетверо бумажку и сунул в жилетный карман. Пистолеты вложил в ящик, запер ключиком и взял ящик в
руки. Затем посмотрел на Петра Ильича и длинно, вдумчиво улыбнулся.
Митя, у которого в
руке все еще скомканы были кредитки, очень всеми и особенно панами замеченные, быстро и конфузливо сунул их в карман. Он покраснел. В эту самую минуту хозяин принес откупоренную бутылку шампанского на подносе и стаканы. Митя
схватил было бутылку, но так растерялся, что забыл, что с ней надо делать. Взял у него ее уже Калганов и разлил за него вино.
Наконец она вдруг
схватила его крепко за
руку и с силой притянула к себе.
Он стоял один, в темноте, в углу и вдруг
схватил себя обеими
руками за голову.
«Что с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. Но ее там не было. В голубой комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы — она была там. Она сидела в углу, на сундуке, и, склонившись с
руками и с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко
схватила его за
руку.
Она вскочила и
схватила его обеими
руками за плечи. Митя, немой от восторга, глядел ей в глаза, в лицо, на улыбку ее, и вдруг, крепко обняв ее, бросился ее целовать.
— Митя, отведи меня… возьми меня, Митя, — в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся к ней,
схватил ее на
руки и побежал со своею драгоценною добычей за занавески. «Ну уж я теперь уйду», — подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, притворил за собою обе половинки дверей. Но пир в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку на кровать и впился в ее губы поцелуем.
Его крепко
схватили за
руки: он бился, рвался, понадобилось троих или четверых, чтобы удержать его.
Схватили и ее, и он видел, как она с криком простирала к нему
руки, когда ее увлекали.
— Да помилуйте же, господа! Ну, взял пестик… Ну, для чего берут в таких случаях что-нибудь в
руку? Я не знаю, для чего.
Схватил и побежал. Вот и все. Стыдно, господа, passons, [довольно, право (фр.).] а то, клянусь, я перестану рассказывать!
— Прощайте, Дмитрий Федорович, прощайте! — раздался вдруг голос Калганова, вдруг откуда-то выскочившего. Подбежав к телеге, он протянул Мите
руку. Был он без фуражки. Митя успел еще
схватить и пожать его
руку.
И он опять крепко
схватил Алешу обеими
руками за плечи. Лицо его стало вдруг совсем бледно, так что почти в темноте это было страшно заметно. Губы перекосились, взгляд впился в Алешу.
— Ну, однако, довольно, — отрезал Иван. — Я пойду. Приду завтра. — И тотчас же повернувшись, вышел из комнаты и прошел прямо на лестницу. Катерина Ивановна вдруг с каким-то повелительным жестом
схватила Алешу за обе
руки.
— Нет, не знал. Я все на Дмитрия думал. Брат! Брат! Ах! — Он вдруг
схватил себя за голову обеими
руками. — Слушай: ты один убил? Без брата или с братом?
И он опять стал медленно и как бы в задумчивости оглядывать залу. Но уже все заволновалось. Алеша кинулся было к нему со своего места, но судебный пристав уже
схватил Ивана Федоровича за
руку.
Тут мне приходит в голову одна самая обыкновенная мысль: ну что, если б этот пестик лежал не на виду, не на полке, с которой
схватил его подсудимый, а был прибран в шкаф? — ведь подсудимому не мелькнул бы он тогда в глаза, и он бы убежал без оружия, с пустыми
руками, и вот, может быть, никого бы тогда и не убил.
Она
схватила его за
руки и почти силой усадила на постель, сама села подле и, все не выпуская
рук его, крепко, судорожно сжимала их.
Увидав их, он поднял
руки и так и бросился к ним, пал на колени,
схватил один сапожок и, прильнув к нему губами, начал жадно целовать его, выкрикивая: «Батюшка, Илюшечка, милый батюшка, ножки-то твои где?»