— О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы, не может этого подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в
состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя милую тетушку, так, как сами сумеете это сделать.
Неточные совпадения
Во-первых, этот Дмитрий Федорович
был один только из трех сыновей Федора Павловича, который рос в убеждении, что он все же имеет некоторое
состояние и когда достигнет совершенных лет, то
будет независим.
Был он одет всегда хорошо и даже изысканно: он уже имел некоторое независимое
состояние и ожидал еще гораздо большего.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может
быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в
состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта.
— Я иду из положения, что это смешение элементов, то
есть сущностей церкви и государства, отдельно взятых,
будет, конечно, вечным, несмотря на то, что оно невозможно и что его никогда нельзя
будет привести не только в нормальное, но и в сколько-нибудь согласимое
состояние, потому что ложь лежит в самом основании дела.
Но одни побои не испугали бы Федора Павловича: бывали высшие случаи, и даже очень тонкие и сложные, когда Федор Павлович и сам бы не в
состоянии, пожалуй,
был определить ту необычайную потребность в верном и близком человеке, которую он моментально и непостижимо вдруг иногда начинал ощущать в себе.
Она
была очень худа лицом, желтая; чрезвычайно впалые щеки ее свидетельствовали с первого раза о ее болезненном
состоянии.
Какою болезнию он заболел, не могу объяснить, говорили, что расстройством сердцебиения, но известно стало, что совет докторов, по настоянию супруги его, свидетельствовал и душевное его
состояние и что вынесли заключение, что помешательство уже
есть.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного
состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что
было главное и что невольно удивляло его.
В последние два дня он
был в таком невообразимом
состоянии, что действительно мог заболеть воспалением в мозгу, как сам потом говорил.
— Знаю, знаю, что вы в горячке, все знаю, вы и не можете
быть в другом
состоянии духа, и что бы вы ни сказали, я все знаю наперед. Я давно взяла вашу судьбу в соображение, Дмитрий Федорович, я слежу за нею и изучаю ее… О, поверьте, что я опытный душевный доктор, Дмитрий Федорович.
Потом слышу, в тот же день он бросался камнями и вам палец укусил, — но, понимаете, в каком он
был состоянии!
— О да, всё… то
есть… почему же вы думаете, что я бы не понял? Там, конечно, много сальностей… Я, конечно, в
состоянии понять, что это роман философский и написан, чтобы провести идею… — запутался уже совсем Коля. — Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, — вдруг оборвал он ни с того ни с сего.
Алеша пожал ей руку. Грушенька все еще плакала. Он видел, что она его утешениям очень мало поверила, но и то уж
было ей хорошо, что хоть горе сорвала, высказалась. Жалко ему
было оставлять ее в таком
состоянии, но он спешил. Предстояло ему еще много дела.
С самого первого взгляда на него Иван Федорович несомненно убедился в полном и чрезвычайном болезненном его
состоянии: он
был очень слаб, говорил медленно и как бы с трудом ворочая языком; очень похудел и пожелтел.
Доктор, выслушав и осмотрев его, заключил, что у него вроде даже как бы расстройства в мозгу, и нисколько не удивился некоторому признанию, которое тот с отвращением, однако, сделал ему. «Галлюцинации в вашем
состоянии очень возможны, — решил доктор, — хотя надо бы их и проверить… вообще же необходимо начать лечение серьезно, не теряя ни минуты, не то
будет плохо».
«Насчет же мнения ученого собрата моего, — иронически присовокупил московский доктор, заканчивая свою речь, — что подсудимый, входя в залу, должен
был смотреть на дам, а не прямо пред собою, скажу лишь то, что, кроме игривости подобного заключения, оно, сверх того, и радикально ошибочно; ибо хотя я вполне соглашаюсь, что подсудимый, входя в залу суда, в которой решается его участь, не должен
был так неподвижно смотреть пред собой и что это действительно могло бы считаться признаком его ненормального душевного
состояния в данную минуту, но в то же время я утверждаю, что он должен
был смотреть не налево на дам, а, напротив, именно направо, ища глазами своего защитника, в помощи которого вся его надежда и от защиты которого зависит теперь вся его участь».
На его взгляд, подсудимый как теперь, так и прежде, находится в совершенно нормальном
состоянии, и хотя действительно он должен
был пред арестом находиться в положении нервном и чрезвычайно возбужденном, но это могло происходить от многих самых очевидных причин: от ревности, гнева, беспрерывно пьяного
состояния и проч.
Что же до того, налево или направо должен
был смотреть подсудимый, входя в залу, то, «по его скромному мнению», подсудимый именно должен
был, входя в залу, смотреть прямо пред собой, как и смотрел в самом деле, ибо прямо пред ним сидели председатель и члены суда, от которых зависит теперь вся его участь, «так что, смотря прямо пред собой, он именно тем самым и доказал совершенно нормальное
состояние своего ума в данную минуту», — с некоторым жаром заключил молодой врач свое «скромное» показание.
«
Был же он положительно не в здравом
состоянии ума, сам мне признавался, что наяву видит видения, встречает на улице разных лиц, которые уже померли, и что к нему каждый вечер ходит в гости сатана», — заключил доктор.
Старик, поклонявшийся деньгам, как Богу, тотчас же приготовил три тысячи рублей лишь за то только, чтоб она посетила его обитель, но вскоре доведен
был и до того, что за счастье почел бы положить к ногам ее свое имя и все свое
состояние, лишь бы согласилась стать законною супругой его.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в каком он
был состоянии духа, в
состоянии, нам известном по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
Он мне сам рассказывал о своем душевном
состоянии в последние дни своего пребывания в доме своего барина, — пояснил Ипполит Кириллович, — но свидетельствуют о том же и другие: сам подсудимый, брат его и даже слуга Григорий, то
есть все те, которые должны
были знать его весьма близко.
Красноречиво до ужаса описывает нам обвинитель страшное
состояние подсудимого в селе Мокром, когда любовь вновь открылась ему, зовя его в новую жизнь, и когда ему уже нельзя
было любить, потому что сзади
был окровавленный труп отца его, а за трупом казнь.