Неточные совпадения
Алеша запомнил в тот миг и лицо своей матери: он говорил, что оно
было исступленное, но прекрасное, судя по тому,
сколько мог он припомнить.
Миленькое, смеющееся личико Lise сделалось
было вдруг серьезным, она приподнялась в креслах,
сколько могла, и, смотря на старца, сложила пред ним свои ручки, но не вытерпела и вдруг рассмеялась…
— Я иду из положения, что это смешение элементов, то
есть сущностей церкви и государства, отдельно взятых,
будет, конечно, вечным, несмотря на то, что оно невозможно и что его никогда нельзя
будет привести не только в нормальное, но и в сколько-нибудь согласимое состояние, потому что ложь лежит в самом основании дела.
— Ну-с, признаюсь, вы меня теперь несколько ободрили, — усмехнулся Миусов, переложив опять ногу на ногу. —
Сколько я понимаю, это, стало
быть, осуществление какого-то идеала, бесконечно далекого, во втором пришествии. Это как угодно. Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и проч. Что-то даже похожее на социализм. А то я думал, что все это серьезно и что церковь теперь, например,
будет судить уголовщину и приговаривать розги и каторгу, а пожалуй, так и смертную казнь.
Там вам сочтут, Дмитрий Федорович, по самым же распискам вашим, письмам и договорам,
сколько у вас
было,
сколько вы истребили и
сколько у вас остается!
В переднем углу помещалось несколько икон, пред которыми на ночь зажигалась лампадка… не столько из благоговения,
сколько для того, чтобы комната на ночь
была освещена.
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том,
сколько отдал человек веры,
сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно:
есть Бог или нет? Я в последний раз!
Он говорил и учил
сколько мог, голос его, хоть и слабый,
был еще довольно тверд.
— Что ж? Ведь я когда кончу там, то опять приду, и мы опять можем говорить
сколько вам
будет угодно. А мне очень хотелось бы видеть поскорее Катерину Ивановну, потому что я во всяком случае очень хочу как можно скорей воротиться сегодня в монастырь.
— Достанет, достанет! — воскликнул Алеша, — Катерина Ивановна вам пришлет еще,
сколько угодно, и знаете ли, у меня тоже
есть деньги, возьмите
сколько вам надо, как от брата, как от друга, потом отдадите…
Это именно вот в таком виде он должен
был все это унижение почувствовать, а тут как раз я эту ошибку сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег
сколько угодно.
Сколько ни стараться
Стану удаляться,
Жизнью наслажда-а-аться
И в столице жить!
Не
буду тужить.
Совсем не
буду тужить,
Совсем даже не намерен тужить!
— Идите, — говорю, — объявите людям. Все минется, одна правда останется. Дети поймут, когда вырастут,
сколько в великой решимости вашей
было великодушия.
И
сколько же
было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять лет немыслимы
были и которые вдруг появлялись, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле?
— Веселимся, — продолжает сухенький старичок, —
пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь,
сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело свое!.. А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его?
А девки все,
сколько их ни
есть, вшивые.
— Слухам, пане, может сто, може двесьце,
сколько ставить
будешь.
— Не можете ли по крайней мере объявить: какой величины
была сумма в руках ваших, когда вы вошли с ней к господину Перхотину, то
есть сколько именно рублей?
— Может
быть, и заявил. Довольно, господа, не скажу
сколько.
Твердо и не обинуясь показал, что месяц назад не могло
быть истрачено менее трех тысяч, что здесь все мужики покажут, что слышали о трех тысячах от самого «Митрий Федорыча»: «Одним цыганкам
сколько денег перебросали.
— Больше тысячи пошло на них, Митрий Федорович, — твердо опроверг Трифон Борисович, — бросали зря, а они подымали. Народ-то ведь этот вор и мошенник, конокрады они, угнали их отселева, а то они сами, может, показали бы,
скольким от вас поживились. Сам я в руках у вас тогда сумму видел — считать не считал, вы мне не давали, это справедливо, а на глаз, помню, многим больше
было, чем полторы тысячи… Куды полторы! Видывали и мы деньги, могим судить…
На его взгляд, денег
было у Мити в руках «не знаю
сколько».
На прямой вопрос Николая Парфеновича: не заметил ли он,
сколько же именно денег
было в руках у Дмитрия Федоровича, так как он ближе всех мог видеть у него в руках деньги, когда получал от него взаймы, — Максимов самым решительным образом ответил, что денег
было «двадцать тысяч-с».
На вопросы о вчерашних деньгах она заявила, что не знает,
сколько их
было, но слышала, как людям он много раз говорил вчера, что привез с собой три тысячи.
И однако, он очень, очень не прочь
был пошалить при всяком удобном случае, пошалить как самый последний мальчишка, и не столько пошалить,
сколько что-нибудь намудрить, начудесить, задать «экстрафеферу», шику, порисоваться.
У него дома, в углу на стене, еще с прошлого года
была сделана карандашом черточка, которою он отметил свой рост, и с тех пор каждые два месяца он с волнением подходил опять мериться: на
сколько успел вырасти?
Новая штука состояла в том, чтобы неподвижно стоящей и протянувшей свой нос собаке положить на самый нос лакомый кусочек говядины. Несчастный пес, не шевелясь, должен
был простоять с куском на носу
сколько велит хозяин, не двинуться, не шевельнуться, хоть полчаса. Но Перезвона выдержали только самую маленькую минутку.
— А пороху я тебе, Илюша, теперь
сколько угодно
буду носить. Мы теперь сами порох делаем. Боровиков узнал состав: двадцать четыре части селитры, десять серы и шесть березового угля, все вместе столочь, влить воды, смешать в мякоть и протереть через барабанную шкуру — вот и порох.
А главное, кто ж теперь не в аффекте, вы, я — все в аффекте, и
сколько примеров: сидит человек,
поет романс, вдруг ему что-нибудь не понравилось, взял пистолет и убил кого попало, а затем ему все прощают.
Я, разумеется, и не претендовала на его частые визиты, зная,
сколько у него теперь и без того хлопот, — vous comprenez, cette affaire et la mort terrible de votre papa, [вы понимаете, это дело и ужасная смерть вашего отца (фр.).] — только вдруг узнаю, что он
был опять, только не у меня, а у Lise, это уже дней шесть тому, пришел, просидел пять минут и ушел.
— Это он, он! — подтвердил Митя нахмурившись, — это он! Эти корреспонденции… я ведь знаю… то
есть сколько низостей
было уже написано, про Грушу, например!.. И про ту тоже, про Катю… Гм!
Просто сумбур начался; главное — суеверие, сплетни; сплетен ведь и у нас столько же,
сколько у вас, даже капельку больше, а, наконец, и доносы, у нас ведь тоже
есть такое одно отделение, где принимают известные «сведения».
Сколько, например, надо
было погубить душ и опозорить честных репутаций, чтобы получить одного только праведного Иова, на котором меня так зло поддели во время оно!
— Может
быть, знаете, однако,
сколько у вас на руке пальцев?
Это
была та же самая стремительная Катя, которая кинулась тогда к молодому развратнику, чтобы спасти отца; та же самая Катя, которая давеча, пред всею этою публикой, гордая и целомудренная, принесла себя и девичий стыд свой в жертву, рассказав про «благородный поступок Мити», чтобы только лишь сколько-нибудь смягчить ожидавшую его участь.
— Первый крикнувший, что убил Смердяков,
был сам подсудимый в минуту своего ареста, и, однако, не представивший с самого первого крика своего и до самой сей минуты суда ни единого факта в подтверждение своего обвинения — и не только факта, но даже сколько-нибудь сообразного с человеческим смыслом намека на какой-нибудь факт.
И
сколько бы ни уходило домов, он все
будет думать: „Еще осталось много домов“.
Конечно, в высокоталантливой обвинительной речи мы услышали все строгий анализ характера и поступков подсудимого, строгое критическое отношение к делу, а главное, выставлены
были такие психологические глубины для объяснения нам
сути дела, что проникновение в эти глубины не могло бы вовсе состояться при сколько-нибудь намеренно и злостно предубежденном отношении к личности подсудимого.