Неточные совпадения
Они повергались пред ним, плакали, целовали
ноги его, целовали землю, на которой он стоит, вопили, бабы протягивали к нему детей
своих, подводили больных кликуш.
На что великий святитель подымает перст и отвечает: «Рече безумец в сердце
своем несть Бог!» Тот как был, так и в
ноги: «Верую, кричит, и крещенье принимаю».
— Не беспокойтесь, прошу вас, — привстал вдруг с
своего места на
свои хилые
ноги старец и, взяв за обе руки Петра Александровича, усадил его опять в кресла. — Будьте спокойны, прошу вас. Я особенно прошу вас быть моим гостем, — и с поклоном, повернувшись, сел опять на
свой диванчик.
— Дмитрий Федорович! — завопил вдруг каким-то не
своим голосом Федор Павлович, — если бы только вы не мой сын, то я в ту же минуту вызвал бы вас на дуэль… на пистолетах, на расстоянии трех шагов… через платок! через платок! — кончил он, топая обеими
ногами.
Став на колени, старец поклонился Дмитрию Федоровичу в
ноги полным, отчетливым, сознательным поклоном и даже лбом
своим коснулся земли.
Он расписался, я эту подпись в книге потом видел, — встал, сказал, что одеваться в мундир идет, прибежал в
свою спальню, взял двухствольное охотничье
свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю, снял с правой
ноги сапог, ружье упер в грудь, а
ногой стал курок искать.
— Его, главное, надо теперь убедить в том, что он со всеми нами на равной
ноге, несмотря на то, что он у нас деньги берет, — продолжал в
своем упоении Алеша, — и не только на равной, но даже на высшей
ноге…
Они били, секли, пинали ее
ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий
своим ангельским крепким сном, еще может в эти лета научиться проситься), — за это обмазывали ей все лицо ее калом и заставляли ее есть этот кал, и это мать, мать заставляла!
Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу
свою и покорно положили ее к
ногам нашим.
Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут
свою свободу к
ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас».
Но тогда-то и приползет к нам зверь, и будет лизать
ноги наши, и обрызжет их кровавыми слезами из глаз
своих.
— Сатана, изыди, сатана, изыди! — повторял он с каждым крестом. — Извергая извергну! — возопил он опять. Был он в
своей грубой рясе, подпоясанной вервием. Из-под посконной рубахи выглядывала обнаженная грудь его, обросшая седыми волосами.
Ноги же совсем были босы. Как только стал он махать руками, стали сотрясаться и звенеть жестокие вериги, которые носил он под рясой. Отец Паисий прервал чтение, выступил вперед и стал пред ним в ожидании.
Больной Самсонов, в последний год лишившийся употребления
своих распухших
ног, вдовец, тиран
своих взрослых сыновей, большой стотысячник, человек скаредный и неумолимый, подпал, однако же, под сильное влияние
своей протеже, которую сначала было держал в ежовых рукавицах и в черном теле, «на постном масле», как говорили тогда зубоскалы.
Ходить старик из-за распухших
ног своих почти совсем уже не мог и только изредка поднимался со
своих кожаных кресел, и старуха, придерживая его под руки, проводила его раз-другой по комнате.
Он опять выхватил из кармана
свою пачку кредиток, снял три радужных, бросил на прилавок и спеша вышел из лавки. Все за ним последовали и, кланяясь, провожали с приветствиями и пожеланиями. Андрей крякнул от только что выпитого коньяку и вскочил на сиденье. Но едва только Митя начал садиться, как вдруг пред ним совсем неожиданно очутилась Феня. Она прибежала вся запыхавшись, с криком сложила пред ним руки и бухнулась ему в
ноги...
Да я
своих дочерей тебе даром подыму, не то что за такую сумму, полегли только спать теперь, так я их
ногой в спину напинаю да для тебя петь заставлю.
— Нет, и я, и я пойду смотреть, — воскликнул Калганов, самым наивным образом отвергая предложение Грушеньки посидеть с ним. И все направились смотреть. Максимов действительно
свой танец протанцевал, но, кроме Мити, почти ни в ком не произвел особенного восхищения. Весь танец состоял в каких-то подпрыгиваниях с вывертыванием в стороны
ног, подошвами кверху, и с каждым прыжком Максимов ударял ладонью по подошве. Калганову совсем не понравилось, а Митя даже облобызал танцора.
Вот вдруг я сижу одна, то есть нет, я тогда уж лежала, вдруг я лежу одна, Михаил Иванович и приходит и, представьте, приносит
свои стишки, самые коротенькие, на мою больную
ногу, то есть описал в стихах мою больную
ногу.
— Подождите-с, — проговорил он наконец слабым голосом и вдруг, вытащив из-под стола
свою левую
ногу, начал завертывать на ней наверх панталоны.
Нога оказалась в длинном белом чулке и обута в туфлю. Не торопясь, Смердяков снял подвязку и запустил в чулок глубоко
свои пальцы. Иван Федорович глядел на него и вдруг затрясся в конвульсивном испуге.
Остановясь, он различил в
ногах своих поверженного им мужичонку, все так же лежавшего на том же самом месте, без чувств и без движения.
За обиду
свою Митей, ударившим его тогда по лицу и сбившим его с
ног, он заметил, что не сердится и давно простил.
Старик, поклонявшийся деньгам, как Богу, тотчас же приготовил три тысячи рублей лишь за то только, чтоб она посетила его обитель, но вскоре доведен был и до того, что за счастье почел бы положить к
ногам ее
свое имя и все
свое состояние, лишь бы согласилась стать законною супругой его.
«Он падал мне в
ноги и целовал мои
ноги, — сообщал нам сам подсудимый в ту минуту, когда еще не сознавал некоторой для себя невыгоды в таком сообщении, — это курица в падучей болезни», — выразился он про него
своим характерным языком.
Он едва взглянул на вошедшего Алешу, да и ни на кого не хотел глядеть, даже на плачущую помешанную жену
свою,
свою «мамочку», которая все старалась приподняться на
свои больные
ноги и заглянуть поближе на
своего мертвого мальчика.