Неточные совпадения
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот, может
быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег
на площади незнакомого в миллион жителей города, и он
ни за
что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому
что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он
сам мигом пристроится, и это не
будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может
быть, напротив, почтут за удовольствие».
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря
на то
что пред волей мужа беспрекословно всю жизнь склонялась, ужасно приставала к нему, например, тотчас после освобождения крестьян, уйти от Федора Павловича в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда же и раз навсегда,
что баба врет, «потому
что всякая баба бесчестна», но
что уходить им от прежнего господина не следует, каков бы он там
сам ни был, «потому
что это ихний таперича долг».
—
Ни на грош. А ты не знал? Да он всем говорит это
сам, то
есть не всем, а всем умным людям, которые приезжают. Губернатору Шульцу он прямо отрезал: credo, [верую (лат.).] да не знаю во
что.
Выйдя от Lise, Алеша не заблагорассудил пройти к госпоже Хохлаковой и, не простясь с нею, направился
было из дому. Но только
что отворил дверь и вышел
на лестницу, откуда
ни возьмись пред ним
сама госпожа Хохлакова. С первого слова Алеша догадался,
что она поджидала его тут нарочно.
Так вот теперь это взямши, рассудите
сами, Иван Федорович,
что тогда
ни Дмитрию Федоровичу,
ни даже вам-с с братцем вашим Алексеем Федоровичем уж ничего-то ровно после смерти родителя не останется,
ни рубля-с, потому
что Аграфена Александровна для того и выйдут за них, чтобы все
на себя отписать и какие
ни на есть капиталы
на себя перевести-с.
— Совершенно верно-с… — пробормотал уже пресекшимся голосом Смердяков, гнусно улыбаясь и опять судорожно приготовившись вовремя отпрыгнуть назад. Но Иван Федорович вдруг, к удивлению Смердякова, засмеялся и быстро прошел в калитку, продолжая смеяться. Кто взглянул бы
на его лицо, тот наверно заключил бы,
что засмеялся он вовсе не оттого,
что было так весело. Да и
сам он
ни за
что не объяснил бы,
что было тогда с ним в ту минуту. Двигался и шел он точно судорогой.
Вспоминаю с удивлением,
что отомщение сие и гнев мой
были мне
самому до крайности тяжелы и противны, потому
что, имея характер легкий, не мог подолгу
ни на кого сердиться, а потому как бы
сам искусственно разжигал себя и стал наконец безобразен и нелеп.
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней как пьяный. «Да пусть же, пусть,
что бы теперь
ни случилось — за минуту одну весь мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в
самом деле
выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле,
на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
Илюша же и говорить не мог. Он смотрел
на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно могла влиять такая минута
на здоровье больного мальчика, то
ни за
что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это, может
быть, лишь один Алеша.
Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в
самого маленького мальчика.
У нас в обществе, я помню, еще задолго до суда, с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое, сложное и психологическое дело
будет отдано
на роковое решение каким-то чиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де поймет тут какой-нибудь такой чиновник, тем более мужик?“ В
самом деле, все эти четыре чиновника, попавшие в состав присяжных,
были люди мелкие, малочиновные, седые — один только из них
был несколько помоложе, — в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие
на мелком жалованье, имевшие, должно
быть, старых жен, которых никуда нельзя показать, и по куче детей, может
быть даже босоногих, много-много
что развлекавшие свой досуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие
ни одной книги.
— Первый крикнувший,
что убил Смердяков,
был сам подсудимый в минуту своего ареста, и, однако, не представивший с
самого первого крика своего и до
самой сей минуты суда
ни единого факта в подтверждение своего обвинения — и не только факта, но даже сколько-нибудь сообразного с человеческим смыслом намека
на какой-нибудь факт.
— Я тебе одно скажу, парень, — начал он не без торжественности. — Примерно, ежели бы у тебя был брат или, скажем, друг, который, значит, с самого сыздетства. Постой, друже, ты собаке колбасу даром не стравляй… сам лучше скушай… этим, брат, ее не подкупишь. Говорю, ежели бы у тебя был
самый что ни на есть верный друг… который сыздетства… То за сколько бы ты его примерно продал?
Неточные совпадения
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай,
что, как бы он знатен
ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил
на то только, чтоб ему одному
было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб
самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь
есть чего бояться?
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время
было такое,
что нельзя
было терять
ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же,
на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому
что умы еще
были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись,
что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась
самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись
на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого
было убеждать, не у кого
было ни о
чем спросить. Слышалось,
что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
Как
ни запуганы
были умы, но потребность освободить душу от обязанности вникать в таинственный смысл выражения"курицын сын"
была настолько сильна,
что изменила и
самый взгляд
на значение Угрюм-Бурчеева.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял
ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил,
что ему хорошо, нигде не больно и
что он чувствует аппетит и силу. Он даже
сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как
ни безнадежен он
был, как
ни очевидно
было при взгляде
на него,
что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.