Неточные совпадения
В ожидании выхода старца мамаша сидела на стуле, подле кресел дочери, а в двух шагах
от нее стоял
старик монах, не из здешнего монастыря, а захожий из одной дальней северной малоизвестной обители.
— Зачем живет такой человек! — глухо прорычал Дмитрий Федорович, почти уже в исступлении
от гнева, как-то чрезвычайно приподняв плечи и почти
от того сгорбившись, — нет, скажите мне, можно ли еще позволить ему бесчестить собою землю, — оглядел он всех, указывая на
старика рукой. Он говорил медленно и мерно.
— Да ведь и моя, я думаю, мать его мать была, как вы полагаете? — вдруг с неудержимым гневным презрением прорвался Иван.
Старик вздрогнул
от его засверкавшего взгляда. Но тут случилось нечто очень странное, правда на одну секунду: у
старика действительно, кажется, выскочило из ума соображение, что мать Алеши была и матерью Ивана…
— Значит, она там! Ее спрятали там! Прочь, подлец! — Он рванул было Григория, но тот оттолкнул его. Вне себя
от ярости, Дмитрий размахнулся и изо всей силы ударил Григория.
Старик рухнулся как подкошенный, а Дмитрий, перескочив через него, вломился в дверь. Смердяков оставался в зале, на другом конце, бледный и дрожащий, тесно прижимаясь к Федору Павловичу.
— Не раскаиваюсь за твою кровь! — воскликнул он, — берегись,
старик, береги мечту, потому что и у меня мечта! Проклинаю тебя сам и отрекаюсь
от тебя совсем…
Смердяков бросился за водой.
Старика наконец раздели, снесли в спальню и уложили в постель. Голову обвязали ему мокрым полотенцем. Ослабев
от коньяку,
от сильных ощущений и
от побоев, он мигом, только что коснулся подушки, завел глаза и забылся. Иван Федорович и Алеша вернулись в залу. Смердяков выносил черепки разбитой вазы, а Григорий стоял у стола, мрачно потупившись.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою
старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно
от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
— Утром? Я не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы не обедать со
стариком, до того он мне стал противен. Я
от него
от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой еще бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
Кто знает, может быть, этот проклятый
старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых
стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее
от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми.
— А зачем ему к отцу проходить, да еще потихоньку, если, как ты сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, — продолжал Иван Федорович, бледнея
от злобы, — сам же ты это говоришь, да и я все время, тут живя, был уверен, что
старик только фантазирует и что не придет к нему эта тварь. Зачем же Дмитрию врываться к
старику, если та не придет? Говори! Я хочу твои мысли знать.
Когда
старик появился у противоположного входа, сажен за десять
от стула Мити, то тот вдруг вскочил и своими твердыми, фронтовыми, аршинными шагами пошел к нему навстречу.
— Что вам, сударь,
от меня угодно? — проговорил, усевшись наконец,
старик, медленно, раздельно, строго, но вежливо.
Неужели же
старик мог надо мной насмеяться?» Так восклицал Митя, шагая в свою квартиру, и уж, конечно, иначе и не могло представляться уму его, то есть: или дельный совет (
от такого-то дельца) — со знанием дела, со знанием этого Лягавого (странная фамилия!), или — или
старик над ним посмеялся!
Он не договорил того, чем угрожал, но даже сын, часто видавший его во гневе, вздрогнул
от страху. Целый час спустя
старик даже весь трясся
от злобы, а к вечеру заболел и послал за «лекарем».
— Позвольте, видите… я… вы, вероятно, слышали
от здешнего сторожа в той избе: я поручик Дмитрий Карамазов, сын
старика Карамазова, у которого вы изволите рощу торговать…
«Она, может быть, у него за ширмами, может быть уже спит», — кольнуло его в сердце. Федор Павлович
от окна отошел. «Это он в окошко ее высматривал, стало быть, ее нет: чего ему в темноту смотреть?.. нетерпение значит пожирает…» Митя тотчас подскочил и опять стал глядеть в окно.
Старик уже сидел пред столиком, видимо пригорюнившись. Наконец облокотился и приложил правую ладонь к щеке. Митя жадно вглядывался.
— Не давала, не давала! Я ему отказала, потому что он не умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он на меня бросился, а я отскочила… И я вам скажу еще, как человеку,
от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? Но что же мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или лучше бегите, бегите, вам надо бежать и спасти несчастного
старика от ужасной смерти!
Петр Ильич, войдя к исправнику, был просто ошеломлен: он вдруг увидал, что там всё уже знают. Действительно, карты бросили, все стояли и рассуждали, и даже Николай Парфенович прибежал
от барышень и имел самый боевой и стремительный вид. Петра Ильича встретило ошеломляющее известие, что
старик Федор Павлович действительно и в самом деле убит в этот вечер в своем доме, убит и ограблен. Узналось же это только сейчас пред тем следующим образом.
Наконец дело дошло до той точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла
от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как сама сказала, что просидит у
старика до полуночи: «Если я тогда не убил, господа, эту Феню, то потому только, что мне было некогда», — вырвалось вдруг у него в этом месте рассказа.
— Ни одному слову не верите, вот почему! Ведь понимаю же я, что до главной точки дошел:
старик теперь там лежит с проломленною головой, а я — трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг
от окна убегаю… Поэма! В стихах! Можно поверить на слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы, господа!
— Никогда не знал: я и не видел никогда его вовсе, в первый раз теперь вижу, а прежде только
от Смердякова слышал… Он один знал, где у
старика спрятано, а я не знал… — совсем задыхался Митя.
— Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел — для тебя,
старик, для тебя. Она у него стояла даром,
от брата ему досталась, я и выменял ему на книжку, из папина шкафа: «Родственник Магомета, или Целительное дурачество». Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда еще цензуры не было, а Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил…
Старика передернуло
от ее улыбки, и губы его задрожали
от благодарного плача.
Но почему же я не могу предположить, например, хоть такое обстоятельство, что
старик Федор Павлович, запершись дома, в нетерпеливом истерическом ожидании своей возлюбленной вдруг вздумал бы,
от нечего делать, вынуть пакет и его распечатать: „Что, дескать, пакет, еще, пожалуй, и не поверит, а как тридцать-то радужных в одной пачке ей покажу, небось сильнее подействует, потекут слюнки“, — и вот он разрывает конверт, вынимает деньги, а конверт бросает на пол властной рукой хозяина и уж, конечно, не боясь никакой улики.
Он мог очнуться и встать
от глубокого сна (ибо он был только во сне: после припадков падучей болезни всегда нападает глубокий сон) именно в то мгновение, когда
старик Григорий, схватив за ногу на заборе убегающего подсудимого, завопил на всю окрестность: «Отцеубивец!» Крик-то этот необычайный, в тиши и во мраке, и мог разбудить Смердякова, сон которого к тому времени мог быть и не очень крепок: он, естественно, мог уже час тому как начать просыпаться.