И Анисья, в свою очередь, поглядев однажды только, как Агафья Матвеевна царствует в кухне, как соколиными очами, без бровей, видит каждое неловкое движение неповоротливой Акулины; как гремит приказаниями вынуть, поставить, подогреть, посолить, как на рынке
одним взглядом и много-много прикосновением пальца безошибочно решает, сколько курице месяцев от роду, давно ли уснула рыба, когда сорвана с гряд петрушка или салат, — она с удивлением и почтительною боязнью возвела на нее глаза и решила, что она, Анисья,
миновала свое назначение, что поприще ее —
не кухня Обломова, где торопливость ее, вечно бьющаяся, нервическая лихорадочность движений устремлена только на то, чтоб подхватить на лету уроненную Захаром тарелку или стакан, и где опытность ее и тонкость соображений подавляются мрачною завистью и грубым высокомерием мужа.
Неправильность и шаткость устоев, на которых зиждется общественный строй, — вот где кроется источник этой обязательности, и потому она
не может
миновать ни
одного общественного слоя, ни
одного возраста человеческой жизни.
Единственное место, которого ни
один москвич
не миновал, — это бани. И мастеровой человек, и вельможа, и бедный, и богатый
не могли жить без торговых бань.
Я помню, что никто из нас
не сказал на это ни
одного слова, и, я думаю, старшим могло показаться, что известие
не произвело на детей никакого впечатления. Мы тихо вышли из комнаты и сели за стол. Но никто из нас
не радовался, что отцовская гроза
миновала. Мы чувствовали какую-то другую грозу, неведомую и мрачную…