И ведь знает человек, что никто не
обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, — знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…
— Пистолеты? Подожди, голубчик, я их дорогой в лужу выброшу, — ответил Митя. — Феня, встань, не лежи ты предо мной. Не погубит Митя, впредь никого уж не погубит этот глупый человек. Да вот что, Феня, — крикнул он ей, уже усевшись, —
обидел я тебя давеча, так прости меня и помилуй, прости подлеца… А не простишь, все равно! Потому что теперь уже все равно! Трогай, Андрей, живо улетай!
Неточные совпадения
И ведь заметь себе: не только Митю не
обидит, но даже по гроб одолжит.
— Нет, я ничего о деньгах не прибавлю, я не стану тебя
обижать.
В самом деле, ее как будто все даже любили, даже мальчишки ее не дразнили и не
обижали, а мальчишки у нас, особенно в школе, народ задорный.
Да и был он уверен вполне, что отец кого другого, а его
обидеть не захочет.
Алеша уверен был, что его и на всем свете никто и никогда
обидеть не захочет, даже не только не захочет, но и не может.
— А испугался, испугался-таки давеча, испугался? Ах ты, голубчик, да я ль тебя
обидеть могу. Слушай, Иван, не могу я видеть, как он этак смотрит в глаза и смеется, не могу. Утроба у меня вся начинает на него смеяться, люблю его! Алешка, дай я тебе благословение родительское дам.
— Не сердитесь на брата! Перестаньте его
обижать, — вдруг настойчиво произнес Алеша.
— Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты
обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том дне, а та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что же больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно, того быть не могло.
В поручении Катерины Ивановны промелькнуло одно обстоятельство, чрезвычайно тоже его заинтересовавшее: когда Катерина Ивановна упомянула о маленьком мальчике, школьнике, сыне того штабс-капитана, который бежал, плача в голос, подле отца, то у Алеши и тогда уже вдруг мелькнула мысль, что этот мальчик есть, наверное, тот давешний школьник, укусивший его за палец, когда он, Алеша, допрашивал его, чем он его
обидел.
— Мама мне вдруг передала сейчас, Алексей Федорович, всю историю об этих двухстах рублях и об этом вам поручении… к этому бедному офицеру… и рассказала всю эту ужасную историю, как его
обидели, и, знаете, хоть мама рассказывает очень нетолково… она все перескакивает… но я слушала и плакала. Что же, как же, отдали вы эти деньги, и как же теперь этот несчастный?..
— А то, что ты такой же точно молодой человек, как и все остальные двадцатитрехлетние молодые люди, такой же молодой, молоденький, свежий и славный мальчик, ну желторотый, наконец, мальчик! Что, не очень тебя
обидел?
Но вот это-то по преимуществу меня и
обидело: как же это, все почти знали, а я один ничего не знал?
— Знаешь, ты совсем переменился в лице. Никакой этой кротости прежней пресловутой твоей нет. Осердился на кого, что ли?
Обидели?
Но вдруг он тихо и кротко, как тихий и ласковый ребенок, заговорил с Феней, совсем точно и забыв, что сейчас ее так перепугал,
обидел и измучил.
«Да Андрею водки, водки Андрею! — приказал он наскоро, — я
обидел Андрея!» Тут его вдруг тронул за плечо прибежавший вслед за ним Максимов.
«Я его давеча
обидел», — повторял он ослабевшим и умиленным голосом.
Этим только ее и можно было утешить, во все же остальное время она беспрерывно брюзжала и плакалась, что теперь все ее забыли, что ее никто не уважает, что ее
обижают и проч., и проч.
— Что ты, Иван, что ты? — горестно и горячо заступился Алеша. — Это ребенок, ты
обижаешь ребенка! Она больна, она сама очень больна, она тоже, может быть, с ума сходит… Я не мог тебе не передать ее письма… Я, напротив, от тебя хотел что услышать… чтобы спасти ее.
— Тоже не годилось отцу сына в имении его материнском, родовом,
обижать».
На вопрос же прокурора о том, какие у него основания утверждать, что Федор Павлович
обидел в расчете сына, Григорий Васильевич, к удивлению всех, основательных данных совсем никаких не представил, но все-таки стоял на том, что расчет с сыном был «неправильный» и что это точно ему «несколько тысяч следовало доплатить».
Обижу ли я общество, сказав, что это один даже из многих современных отцов?
Обидели мамочку, — начал он вдруг восклицать.
Катерина. Такая уж я зародилась горячая! Я еще лет шести была, не больше, так что сделала!
Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно, я выбежала на Волгу, села в лодку, да и отпихнула ее от берега. На другое утро уж нашли, верст за десять!
Неточные совпадения
— Такую даль мы ехали! // Иди! — сказал Филиппушка. — // Не стану
обижать! —
Крепко
обидел холопа примерного, // Якова верного, // Барин, — холоп задурил!
Г-жа Простакова. Я, братец, с тобою лаяться не стану. (К Стародуму.) Отроду, батюшка, ни с кем не бранивалась. У меня такой нрав. Хоть разругай, век слова не скажу. Пусть же, себе на уме, Бог тому заплатит, кто меня, бедную,
обижает.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто, я не челобитчик. Хлопотать я не люблю, да и боюсь. Сколько меня соседи ни
обижали, сколько убытку ни делали, я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.
— И так это меня
обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то
обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.