Неточные совпадения
Списавшись с Федором Павловичем и мигом угадав, что от него денег на воспитание его же детей
не вытащишь (хотя тот прямо никогда
не отказывал, а только всегда в этаких случаях тянул, иногда даже изливаясь в чувствительностях), он
принял в сиротах участие лично и особенно полюбил младшего из них, Алексея, так что тот долгое время даже и рос в его семействе.
Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя
принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе
не нашли.
Дмитрий Федорович, никогда у старца
не бывавший и даже
не видавший его, конечно, подумал, что старцем его хотят как бы испугать; но так как он и сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее время, то и
принял вызов.
— В чужой монастырь со своим уставом
не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата
не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец дам
принимает? — обратился он вдруг к монашку.
Именно мне все так и кажется, когда я к людям вхожу, что я подлее всех и что меня все за шута
принимают, так вот «давай же я и в самом деле сыграю шута,
не боюсь ваших мнений, потому что все вы до единого подлее меня!» Вот потому я и шут, от стыда шут, старец великий, от стыда.
Теперь они приехали вдруг опять, хотя и знали, что старец почти уже
не может вовсе никого
принимать, и, настоятельно умоляя, просили еще раз «счастья узреть великого исцелителя».
— Сделайте одолжение, почтенный отец, засвидетельствуйте все мое глубокое уважение отцу игумену и извините меня лично, Миусова, пред его высокопреподобием в том, что по встретившимся внезапно непредвиденным обстоятельствам ни за что
не могу иметь честь
принять участие в его трапезе, несмотря на все искреннейшее желание мое, — раздражительно проговорил монаху Петр Александрович.
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С самого того времени, как архиерея с генералом Пахатовым
принимал, помнишь, такого стола еще
не было. Я там
не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что хотел спросить.
— Чего такого он
не может? — вскричал Федор Павлович, — «никак
не может и ни за что
не может»? Ваше преподобие, входить мне аль нет?
Принимаете сотрапезника?
Ее все любили и нуждались в ней, потому что портниха была знатная: был талант, денег за услуги
не требовала, делала из любезности, но когда дарили —
не отказывалась
принять.
И однако, когда приехала институтка (погостить, а
не навсегда), весь городишко у нас точно обновился, самые знатные наши дамы — две превосходительные, одна полковница, да и все, все за ними, тотчас же
приняли участие, расхватали ее, веселить начали, царица балов, пикников, живые картины состряпали в пользу каких-то гувернанток.
— Нет, сегодня она
не придет, есть
приметы. Наверно
не придет! — крикнул вдруг Митя. — Так и Смердяков полагает. Отец теперь пьянствует, сидит за столом с братом Иваном. Сходи, Алексей, спроси у него эти три тысячи…
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам,
не согласился изменить своей веры и
принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
Алеша машинально
принял маленький розовый конвертик и сунул его, почти
не сознавая, в карман.
Воротясь в другую комнату, в ту самую, в которой поутру старец
принимал гостей, Алеша, почти
не раздеваясь и сняв лишь сапоги, улегся на кожаном, жестком и узком диванчике, на котором он и всегда спал, давно уже, каждую ночь, принося лишь подушку.
Ведь вы меня
примете за скверную насмешницу и письму моему
не поверите.
Никто-то об этом
не узнает, никаких несправедливых сплетен
не может произойти… вот эти двести рублей, и, клянусь, вы должны
принять их, иначе… иначе, стало быть, все должны быть врагами друг другу на свете!
— Послушайте-с, голубчик мой, послушайте-с, ведь если я и
приму, то ведь
не буду же я подлецом? В глазах-то ваших, Алексей Федорович, ведь
не буду,
не буду подлецом? Нет-с, Алексей Федорович, вы выслушайте, выслушайте-с, — торопился он, поминутно дотрогиваясь до Алеши обеими руками, — вы вот уговариваете меня
принять тем, что «сестра» посылает, а внутри-то, про себя-то —
не восчувствуете ко мне презрения, если я приму-с, а?
Если б обрадовался, да
не очень,
не показал этого, фасоны бы стал делать, как другие,
принимая деньги, кривляться, ну тогда бы еще мог снести и
принять, а то он уж слишком правдиво обрадовался, а это-то и обидно.
А стало быть, теперь уж ничего нет легче, как заставить его
принять эти же двести рублей
не далее как завтра, потому что он уж свою честь доказал, деньги швырнул, растоптал…
— Я вчера за обедом у старика тебя этим нарочно дразнил и видел, как у тебя разгорелись глазки. Но теперь я вовсе
не прочь с тобой переговорить и говорю это очень серьезно. Я с тобой хочу сойтись, Алеша, потому что у меня нет друзей, попробовать хочу. Ну, представь же себе, может быть, и я
принимаю Бога, — засмеялся Иван, — для тебя это неожиданно, а?
Итак,
принимаю Бога, и
не только с охотой, но, мало того,
принимаю и премудрость его, и цель его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к Богу» и которое есть само Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность.
Но вот тут-то и запятая, этого-то я и
не могу
принять.
—
Прими хоть последнее, — рассмеялся Иван, — если уж тебя так разбаловал современный реализм и ты
не можешь вынести ничего фантастического — хочешь qui pro quo, то пусть так и будет.
И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того
принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь
не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.
Осмотрев больного тщательно (это был самый тщательный и внимательный доктор во всей губернии, пожилой и почтеннейший старичок), он заключил, что припадок чрезвычайный и «может грозить опасностью», что покамест он, Герценштубе, еще
не понимает всего, но что завтра утром, если
не помогут теперешние средства, он решится
принять другие.
Да и
не хоромы же строить для сего дела, а просто к себе в избу
прими;
не страшись,
не изгадят они твою избу, ведь всего-то на час один собираешь.
Общество городское было разнообразное, многолюдное и веселое, гостеприимное и богатое,
принимали же меня везде хорошо, ибо был я отроду нрава веселого, да к тому же и слыл
не за бедного, что в свете значит немало.
Потом уж я твердо узнал, что
принял он вызов мой как бы тоже из ревнивого ко мне чувства: ревновал он меня и прежде, немножко, к жене своей, еще тогда невесте; теперь же подумал, что если та узнает, что он оскорбление от меня перенес, а вызвать на поединок
не решился, то чтобы
не стала она невольно презирать его и
не поколебалась любовь ее.
— Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во аде. Пострадать хочу.
Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдешь, да назад
не воротишься. Теперь
не только ближнего моего, но и детей моих любить
не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание мое, и
не осудят меня! Господь
не в силе, а в правде.
Почему
не быть слуге моему как бы мне родным, так что
приму его наконец в семью свою и возрадуюсь сему?
Но когда и это
не помогло, посоветовал,
не оставляя поста и молитвы,
принять одного лекарства.
—
Принимай, Ракитка, долг, небось
не откажешься, сам просил. — И швырнула ему кредитку.
— Господи,
прими меня во всем моем беззаконии, но
не суди меня.
Но Петр Ильич уже выбежал, а то бы она его так скоро
не выпустила. Впрочем, госпожа Хохлакова произвела на него довольно приятное впечатление, даже несколько смягчившее тревогу его о том, что он втянулся в такое скверное дело. Вкусы бывают чрезвычайно многоразличны, это известно. «И вовсе она
не такая пожилая, — подумал он с приятностью, — напротив, я бы
принял ее за ее дочь».
С прокурором был знаком еще отдаленнее, но к супруге прокурора, нервной и фантастической даме, иногда хаживал с самыми почтительными, однако, визитами, и даже сам
не совсем понимая, зачем к ней ходит, и она всегда ласково его
принимала, почему-то интересуясь им до самого последнего времени.
Я объяснюсь точнее: вы объявили нам наконец вашу тайну, по словам вашим столь «позорную», хотя в сущности — то есть, конечно, лишь относительно говоря — этот поступок, то есть именно присвоение чужих трех тысяч рублей, и, без сомнения, лишь временное, — поступок этот, на мой взгляд по крайней мере, есть лишь в высшей степени поступок легкомысленный, но
не столь позорный,
принимая, кроме того, во внимание и ваш характер…
Когда подписан был протокол, Николай Парфенович торжественно обратился к обвиняемому и прочел ему «Постановление», гласившее, что такого-то года и такого-то дня, там-то, судебный следователь такого-то окружного суда, допросив такого-то (то есть Митю) в качестве обвиняемого в том-то и в том-то (все вины были тщательно прописаны) и
принимая во внимание, что обвиняемый,
не признавая себя виновным во взводимых на него преступлениях, ничего в оправдание свое
не представил, а между тем свидетели (такие-то) и обстоятельства (такие-то) его вполне уличают, руководствуясь такими-то и такими-то статьями «Уложения о наказаниях» и т. д., постановил: для пресечения такому-то (Мите) способов уклониться от следствия и суда, заключить его в такой-то тюремный замок, о чем обвиняемому объявить, а копию сего постановления товарищу прокурора сообщить и т. д., и т. д.
Принимаю казнь
не за то, что убил его, а за то, что хотел убить и, может быть, в самом деле убил бы…
Таким образом, теперешняя минута была важная; во-первых, надо было себя в грязь лицом
не ударить, показать независимость: «А то подумает, что мне тринадцать лет, и
примет меня за такого же мальчишку, как и эти.
С тех пор рука ее
не оскудевала, а сам штабс-капитан, подавленный ужасом при мысли, что умрет его мальчик, забыл свой прежний гонор и смиренно
принимал подаяние.
—
Не горяча? — торопливо и деловито осведомился Коля,
принимая кусок, — нет,
не горяча, а то собаки
не любят горячего. Смотрите же все, Илюшечка, смотри, да смотри же, смотри, старик, что же ты
не смотришь? Я привел, а он
не смотрит!
Видите, голубчик мой, — госпожа Хохлакова вдруг
приняла какой-то игривый вид, и на устах ее замелькала милая, хотя и загадочная улыбочка, — видите, я подозреваю… вы меня простите, Алеша, я вам как мать… о нет, нет, напротив, я к вам теперь как к моему отцу… потому что мать тут совсем
не идет…
Я ничего
не знаю… и вот вдруг меня как бы озарило, и я начинаю, к удивлению,
примечать.
А Петр Ильич, вы знаете, такой
не робкий, и вдруг
принял самый благородный тон: смотрит на него насмешливо, слушает и извиняется: «Я, говорит,
не знал.
Я вдруг встаю и говорю Михаилу Ивановичу: мне горько вам объявить, но я
не желаю вас более
принимать в моем доме.
— Да. Спасительницей или губительницей Митеньки ей явиться? О том молить будет, чтоб озарило ее душу. Сама еще, видите ли,
не знает, приготовиться
не успела. Тоже меня за няньку
принимает, хочет, чтоб я ее убаюкал!
— Все здесь-с, все три тысячи, хоть
не считайте.
Примите‑с, — пригласил он Ивана, кивая на деньги. Иван опустился на стул. Он был бледен как платок.
— Почему, почему я убийца? О Боже! —
не выдержал наконец Иван, забыв, что всё о себе отложил под конец разговора. — Это все та же Чермашня-то? Стой, говори, зачем тебе было надо мое согласие, если уж ты
принял Чермашню за согласие? Как ты теперь-то растолкуешь?
И что бы ты ни говорил на меня на суде, что бы ты ни свидетельствовал —
принимаю и
не боюсь тебя; сам все подтвержу!