Неточные совпадения
Как именно случилось, что девушка с приданым, да еще красивая и, сверх того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже и в прошлом, могла
выйти замуж за такого ничтожного «мозгляка», как все его тогда называли, объяснять слишком
не стану.
Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла
выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный,
не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть,
не произошло бы вовсе.
Федор Павлович, которого она все восемь лет
не видала,
вышел к ней пьяненький.
Надо заметить, что Алеша, живя тогда в монастыре, был еще ничем
не связан, мог
выходить куда угодно хоть на целые дни, и если носил свой подрясник, то добровольно, чтобы ни от кого в монастыре
не отличаться.
Они
вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов, человек лет шестидесяти,
не то что шел, а, лучше сказать, почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое.
Петр Александрович
не договорил и, совсем сконфузившись, хотел было уже
выйти из комнаты.
— Убедительно и вас прошу
не беспокоиться и
не стесняться, — внушительно проговорил ему старец… —
Не стесняйтесь, будьте совершенно как дома. А главное,
не стыдитесь столь самого себя, ибо от сего лишь все и
выходит.
Вы меня сейчас замечанием вашим: «
Не стыдиться столь самого себя, потому что от сего лишь все и
выходит», — вы меня замечанием этим как бы насквозь прочкнули и внутри прочли.
И
выходит, что общество, таким образом, совсем
не охранено, ибо хоть и отсекается вредный член механически и ссылается далеко, с глаз долой, но на его место тотчас же появляется другой преступник, а может, и два другие.
— Молчать! — закричал Дмитрий Федорович, — подождите, пока я
выйду, а при мне
не смейте марать благороднейшую девицу… Уж одно то, что вы о ней осмеливаетесь заикнуться, позор для нее…
Не позволю!
— Это что же он в ноги-то, это эмблема какая-нибудь? — попробовал было разговор начать вдруг почему-то присмиревший Федор Павлович, ни к кому, впрочем,
не осмеливаясь обратиться лично. Они все
выходили в эту минуту из ограды скита.
— Меня
не было, зато был Дмитрий Федорович, и я слышал это своими ушами от Дмитрия же Федоровича, то есть, если хочешь, он
не мне говорил, а я подслушал, разумеется поневоле, потому что у Грушеньки в ее спальне сидел и
выйти не мог все время, пока Дмитрий Федорович в следующей комнате находился.
Он почувствовал про себя, что дрянного Федора Павловича, в сущности, должен бы был он до того
не уважать, что
не следовало бы ему терять свое хладнокровие в келье старца и так самому потеряться, как оно
вышло.
Так и
вышло: они
не ушли, а Федор Павлович назначил им жалованье, небольшое, и жалованье выплачивал.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может
выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как
не надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя хочу!
— Поскорей… Гм.
Не торопись, Алеша: ты торопишься и беспокоишься. Теперь спешить нечего. Теперь мир на новую улицу
вышел. Эх, Алеша, жаль, что ты до восторга
не додумывался! А впрочем, что ж я ему говорю? Это ты-то
не додумывался! Что ж я, балбесина, говорю...
Я тебе рассказывать
не буду, как это все
вышло в подробности, были у него враги действительно, только вдруг в городе чрезмерное охлаждение к нему и ко всей фамилии, все вдруг точно отхлынули.
Испугалась ужасно: «
Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «
Не беспокойтесь, говорю, никому
не скажу, а вы знаете, что я на сей счет могила, а вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него
не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги
выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Скажи, что бить
не будешь и позволишь все мне делать, что я захочу, тогда, может, и
выйду», — смеется.
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время,
не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с,
не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и
не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные
выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них
не простит?
А, стало быть, чем я тут
выйду особенно виноват, если,
не видя ни там, ни тут своей выгоды, ни награды, хоть кожу-то по крайней мере свою сберегу?
— Я, разумеется,
не дам совершиться убийству, как
не дал и сейчас. Останься тут, Алеша, я
выйду походить по двору; у меня голова начала болеть.
Монастырь он обошел кругом и через сосновую рощу прошел прямо в скит. Там ему отворили, хотя в этот час уже никого
не впускали. Сердце у него дрожало, когда он вошел в келью старца: «Зачем, зачем он
выходил, зачем тот послал его „в мир“? Здесь тишина, здесь святыня, а там — смущенье, там мрак, в котором сразу потеряешься и заблудишься…»
Как стал от игумена
выходить, смотрю — один за дверь от меня прячется, да матерой такой, аршина в полтора али больше росту, хвостище же толстый, бурый, длинный, да концом хвоста в щель дверную и попади, а я
не будь глуп, дверь-то вдруг и прихлопнул, да хвост-то ему и защемил.
Тем
не менее очень был рад, когда отворившая ему калитку Марфа Игнатьевна (Григорий, оказалось, расхворался и лежал во флигеле) сообщила ему на его вопрос, что Иван Федорович уже два часа как вышел-с.
«Слава Богу, что он меня про Грушеньку
не спросил, — подумал в свою очередь Алеша,
выходя от отца и направляясь в дом госпожи Хохлаковой, — а то бы пришлось, пожалуй, про вчерашнюю встречу с Грушенькой рассказать».
Как только он прошел площадь и свернул в переулок, чтобы
выйти в Михайловскую улицу, параллельную Большой, но отделявшуюся от нее лишь канавкой (весь город наш пронизан канавками), он увидел внизу пред мостиком маленькую кучку школьников, всё малолетних деток, от девяти до двенадцати лет,
не больше.
— Нисколько. Я как прочел, то тотчас и подумал, что этак все и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду
выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще думать, но я подумал, что лучше вас жены
не найду, а мне старец велит жениться…
— Я высказал только мою мысль, — сказал он. — У всякой другой
вышло бы все это надломленно, вымученно, а у вас — нет. Другая была бы неправа, а вы правы. Я
не знаю, как это мотивировать, но я вижу, что вы искренни в высшей степени, а потому вы и правы…
Я знаю, что это бы
не надо мне вам говорить, что было бы больше достоинства с моей стороны просто
выйти от вас; было бы и
не так для вас оскорбительно.
прибавил он с искривленною улыбкой, доказав, впрочем, совершенно неожиданно, что и он может читать Шиллера до заучивания наизусть, чему прежде
не поверил бы Алеша. Он
вышел из комнаты, даже
не простившись и с хозяйкой, госпожой Хохлаковой. Алеша всплеснул руками.
Она вдруг так быстро повернулась и скрылась опять за портьеру, что Алеша
не успел и слова сказать, — а ему хотелось сказать. Ему хотелось просить прощения, обвинить себя, — ну что-нибудь сказать, потому что сердце его было полно, и
выйти из комнаты он решительно
не хотел без этого. Но госпожа Хохлакова схватила его за руку и вывела сама. В прихожей она опять остановила его, как и давеча.
Милый Алексей Федорович, вы ведь
не знали этого: знайте же, что мы все, все — я, обе ее тетки — ну все, даже Lise, вот уже целый месяц как мы только того и желаем и молим, чтоб она разошлась с вашим любимцем Дмитрием Федоровичем, который ее знать
не хочет и нисколько
не любит, и
вышла бы за Ивана Федоровича, образованного и превосходного молодого человека, который ее любит больше всего на свете.
Время же уходило: мысль об отходившем старце ни на минуту, ни на секунду
не оставляла его с того часа, как он
вышел из монастыря.
Таким образом, увлекшись посторонними соображениями, он развлекся и решил
не «думать» о сейчас наделанной им «беде»,
не мучить себя раскаянием, а делать дело, а там что будет, то и
выйдет.
А Господь один видит, от кого мошенничество-то это вышло-с и по чьему приказу я как мелкая сошка тут действовал-с, —
не по ее ли самой распоряжению да Федора Павловича?
—
Не погибнут, потому что эти двести рублей их все-таки
не минуют. Он все равно возьмет их завтра. Завтра-то уж наверно возьмет, — проговорил Алеша, шагая в раздумье. — Видите ли, Lise, — продолжал он, вдруг остановясь пред ней, — я сам тут сделал одну ошибку, но и ошибка-то
вышла к лучшему.
— Потому, Lise, что если б он
не растоптал, а взял эти деньги, то, придя домой, чрез час какой-нибудь и заплакал бы о своем унижении, вот что
вышло бы непременно.
— Ну, простите, если
не так… Я, может быть, ужасно глупо… Вы сказали, что я холоден, я взял и поцеловал… Только я вижу, что
вышло глупо…
— Алеша, дайте мне вашу руку, что вы ее отнимаете, — промолвила Lise ослабленным от счастья, упавшим каким-то голоском. — Послушайте, Алеша, во что вы оденетесь, как
выйдете из монастыря, в какой костюм?
Не смейтесь,
не сердитесь, это очень, очень для меня важно.
Выйдя от Lise, Алеша
не заблагорассудил пройти к госпоже Хохлаковой и,
не простясь с нею, направился было из дому. Но только что отворил дверь и
вышел на лестницу, откуда ни возьмись пред ним сама госпожа Хохлакова. С первого слова Алеша догадался, что она поджидала его тут нарочно.
Всю жизнь прежде
не знали друг друга, а
выйдут из трактира, сорок лет опять
не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то?
А которые в Бога
не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт
выйдет, все те же вопросы, только с другого конца.
О, по моему, по жалкому, земному эвклидовскому уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого
выходит прямо и просто, что все течет и уравновешивается, — но ведь это лишь эвклидовская дичь, ведь я знаю же это, ведь жить по ней я
не могу же согласиться!
И если бы хоть один такой очутился во главе всей этой армии, «жаждущей власти для одних только грязных благ», то неужели же
не довольно хоть одного такого, чтобы
вышла трагедия?
Отчего
не пришла, когда придет?» — точно я в этом в чем пред ними
выхожу виноват.
Пройдет ночь, наутро и они тоже, как и Федор Павлович, мучительски мучить меня начнут: «Зачем
не пришла, скоро ль покажется», — и точно я опять-таки и пред ними виноват выхожу-с в том, что ихняя госпожа
не явилась.
Вы каждый раз стали под конец возвращаться рано к себе наверх, а вчера так и совсем никуда
не выходили-с, а потому, может, и
не знаете, как они старательно начали теперь запираться на ночь.
Им за голыша, каков есть Дмитрий Федорович,
выходить не стать-с.
Так вот теперь это взямши, рассудите сами, Иван Федорович, что тогда ни Дмитрию Федоровичу, ни даже вам-с с братцем вашим Алексеем Федоровичем уж ничего-то ровно после смерти родителя
не останется, ни рубля-с, потому что Аграфена Александровна для того и
выйдут за них, чтобы все на себя отписать и какие ни на есть капиталы на себя перевести-с.