Неточные совпадения
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда
на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его
совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и
совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не
на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет
на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви
на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
«А ведь идет
на обед как ни в чем не бывало! — подумал он. — Медный лоб и карамазовская
совесть».
Есть три силы, единственные три силы
на земле, могущие навеки победить и пленить
совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет.
Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек
на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить
совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей.
Нарочно сделал сие для успокоения
совести насчет кражи, и, замечательно,
на время, и даже долгое, действительно успокоился — сам передавал мне это.
Что означало это битье себя по груди по этому месту и
на что он тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей груди, «с того места груди» позор, который он носил
на ней и который так давил его
совесть.
— Слава тебе Господи! — проговорила она горячим, проникновенным голосом и, еще не садясь
на место и обратившись к Николаю Парфеновичу, прибавила: — Как он теперь сказал, тому и верьте! Знаю его: сболтнуть что сболтнет, али для смеху, али с упрямства, но если против
совести, то никогда не обманет. Прямо правду скажет, тому верьте!
Был, дескать, здесь у вас
на земле один такой мыслитель и философ, «все отвергал, законы,
совесть, веру», а главное — будущую жизнь.
Председатель начал было с того, что он свидетель без присяги, что он может показывать или умолчать, но что, конечно, все показанное должно быть по
совести, и т. д., и т. д. Иван Федорович слушал и мутно глядел
на него; но вдруг лицо его стало медленно раздвигаться в улыбку, и только что председатель, с удивлением
на него смотревший, кончил говорить, он вдруг рассмеялся.
Они мучаются от своей «виновности» в чем-то и перед кем-то, мучаются угрызениями
совести, часто, даже безо всякого основания, преувеличивают и даже сами выдумывают
на себя разные вины и преступления.
Но этого он не прибавил:
на одно
совести хватило, а
на другое нет?
Эта страстная жажда даже могла
на миг подавить не только страх ареста, но и самые угрызения
совести!
«
На одно-де хватило
совести, а
на другое нет».
Она страдала за свое «предательство»
на суде, и Алеша предчувствовал, что
совесть тянет ее повиниться, именно перед ним, перед Алешей, со слезами, со взвизгами, с истерикой, с битьем об пол.
Неточные совпадения
Пускай народу ведомо, // Что целые селения //
На попрошайство осенью, // Как
на доходный промысел, // Идут: в народной
совести // Уставилось решение, // Что больше тут злосчастия, // Чем лжи, — им подают.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет
совести, //
На шее — нет креста!
Ты дай нам слово верное //
На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По
совести, по разуму, // По правде отвечать, // Не то с своей заботушкой // К другому мы пойдем…»
Совесть злодея осилила, // Шайку свою распустил, // Роздал
на церкви имущество, // Нож под ракитой зарыл.
Пришел и сам Ермил Ильич, // Босой, худой, с колодками, // С веревкой
на руках, // Пришел, сказал: «Была пора, // Судил я вас по
совести, // Теперь я сам грешнее вас: // Судите вы меня!» // И в ноги поклонился нам.