Неточные совпадения
— Вся мысль моей статьи в том, что в древние
времена, первых трех веков христианства, христианство
на земле являлось лишь церковью и было лишь церковь.
Опять-таки и то взямши, что никто в наше
время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека
на всей
земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду
на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в то же
время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до
земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во
время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и раз только
на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Раз, в бесконечном бытии, не измеримом ни
временем, ни пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его
на земле, способность сказать себе: «Я есмь, и я люблю».
Ибо зрит ясно и говорит себе уже сам: «Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет в любви моей, не будет и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой (то есть вновь даром земной жизни, прежней и деятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенею теперь,
на земле ее пренебрегши; нет уже жизни, и
времени более не будет!
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в то же
время мог как-нибудь увериться, что это было «в последний раз» и что соперник его с этого часа уже исчезнет, уедет
на край
земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник.
Неточные совпадения
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и кричать. Очевидно было, что у него уже начинало занимать дыхание. Наконец столбы, поддерживавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыма разом рухнуло
на землю, прикрыло человека и закрутилось. Рдеющая точка
на время опять превратилась в темную; все инстинктивно перекрестились…
Еще во
времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении
на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Было то
время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая
землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и
на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
— Эх ты, Софрон! Разве нельзя быть в одно
время и
на ярмарке и купить
землю? Ну, я был
на ярмарке, а приказчик мой тут без меня и купил.
Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что подошедший в это
время к окну индейский петух — окно же было очень близко от
земли — заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро
на своем странном языке, вероятно «желаю здравствовать»,
на что Чичиков сказал ему дурака.