Неточные совпадения
Федор Павлович не взял в этот раз ни гроша, потому что генеральша рассердилась, ничего не дала и, сверх того, прокляла их обоих; но он и не рассчитывал
на этот раз взять, а прельстился лишь замечательною красотой невинной девочки и, главное, ее невинным
видом, поразившим его, сладострастника и доселе порочного любителя лишь грубой женской красоты.
Прибавлю еще, что Иван Федорович имел тогда
вид посредника и примирителя между отцом и затеявшим тогда большую ссору и даже формальный иск
на отца старшим братом своим, Дмитрием Федоровичем.
Кроме длинных и мясистых мешочков под маленькими его глазами, вечно наглыми, подозрительными и насмешливыми, кроме множества глубоких морщинок
на его маленьком, но жирненьком личике, к острому подбородку его подвешивался еще большой кадык, мясистый и продолговатый, как кошелек, что придавало ему какой-то отвратительно сладострастный
вид.
Знаете, благословенный отец, вы меня
на натуральный-то
вид не вызывайте, не рискуйте… до натурального
вида я и сам не дойду.
— То есть в двух словах, — упирая
на каждое слово, проговорил опять отец Паисий, — по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший
вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации.
Почти черные волосы ее, чрезвычайно густые, закурчавленные как у барана, держались
на голове ее в
виде как бы какой-то огромной шапки.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я
на сей счет могила, а вот что хотел я вам только
на сей счет тоже в
виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты
на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Он с видимым удовольствием обращался к Григорию, отвечая, в сущности,
на одни лишь вопросы Федора Павловича и очень хорошо понимая это, но нарочно делая
вид, что вопросы эти как будто задает ему Григорий.
Григорий остолбенел и смотрел
на оратора, выпучив глаза. Он хоть и не понимал хорошо, что говорят, но что-то из всей этой дребедени вдруг понял и остановился с
видом человека, вдруг стукнувшегося лбом об стену. Федор Павлович допил рюмку и залился визгливым смехом.
Мне вот что от вас нужно: мне надо знать ваше собственное, личное последнее впечатление о нем, мне нужно, чтобы вы мне рассказали в самом прямом, неприкрашенном, в грубом даже (о, во сколько хотите грубом!)
виде — как вы сами смотрите
на него сейчас и
на его положение после вашей с ним встречи сегодня?
(Говоря «вот тут», Дмитрий Федорович ударял себя кулаком по груди и с таким странным
видом, как будто бесчестие лежало и сохранялось именно тут
на груди его, в каком-то месте, в кармане может быть, или
на шее висело зашитое.)
Так как отцу Паисию монашек сообщил просьбу Ракитина раньше, чем Алеше, то Алеше, придя
на место, осталось лишь, прочтя письмецо, сообщить его тотчас же отцу Паисию в
виде лишь документа.
Нос тоже за ночь сильно припух, и
на нем тоже образовалось несколько хоть и незначительных подтеков пятнами, но решительно придававших всему лицу какой-то особенно злобный и раздраженный
вид.
Рассердившись почему-то
на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду и при всех вывел в этом унизительном
виде на улицу и
на улице еще долго вел, и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это, бежал все подле и плакал вслух и просил за отца и бросался ко всем и просил, чтобы защитили, а все смеялись.
Весь тот день мало со мной говорил, совсем молчал даже, только заметил я: глядит, глядит
на меня из угла, а все больше к окну припадает и делает
вид, будто бы уроки учит, а я вижу, что не уроки у него
на уме.
— Алексей Федорович… я… вы… — бормотал и срывался штабс-капитан, странно и дико смотря
на него в упор с
видом решившегося полететь с горы, и в то же время губами как бы и улыбаясь, — я-с… вы-с… А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг прошептал он быстрым, твердым шепотом, речь уже не срывалась более.
Это именно вот в таком
виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как раз я эту ошибку сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет
на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
— Я говорил, вас жалеючи.
На вашем месте, если бы только тут я, так все бы это тут же бросил… чем у такого дела сидеть-с… — ответил Смердяков, с самым открытым
видом смотря
на сверкающие глаза Ивана Федоровича. Оба помолчали.
А старик и впрямь, видно, хотел ему что-то поскорей сообщить, для чего нарочно и вышел встретить его в залу; услышав же такую любезность, остановился молча и с насмешливым
видом проследил сынка глазами
на лестницу в мезонин до тех пор, пока тот скрылся из
виду.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в
виде повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам,
на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть
на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
Отцы и учители, берегите веру народа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу, видел и удивлялся, видел, несмотря даже
на смрад грехов и нищий
вид народа нашего.
Так что же человек: смотрит
на меня и все не может представить, что я, прежний барин его, офицер, пред ним теперь в таком
виде и в такой одежде: заплакал даже.
— Да что это у тебя за минута, и какая такая там «весть», можно спросить, аль секрет? — с любопытством ввернул опять Ракитин, изо всей силы делая
вид, что и внимания не обращает
на щелчки, которые в него летели беспрерывно.
Восторженный ли
вид капитана, глупое ли убеждение этого «мота и расточителя», что он, Самсонов, может поддаться
на такую дичь, как его «план», ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец» пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, — не знаю, что именно побудило тогда старика, но в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги, и бессмысленно восклицал, что он пропал, — в ту минуту старик посмотрел
на него с бесконечною злобой и придумал над ним посмеяться.
У Мити при
виде Грушеньки пропадала ревность, и
на мгновение он становился доверчив и благороден, даже сам презирал себя за дурные чувства.
Этот Трифон Борисыч был плотный и здоровый мужик, среднего роста, с несколько толстоватым лицом,
виду строгого и непримиримого, с мокринскими мужиками особенно, но имевший дар быстро изменять лицо свое
на самое подобострастное выражение, когда чуял взять выгоду.
Он смотрел
на всех робко и радостно, часто и нервно хихикая, с благодарным
видом виноватой собачонки, которую опять приласкали и опять впустили.
— Ктура годзина, пане? (который час?) — обратился со скучающим
видом пан с трубкой к высокому пану
на стуле. Тот вскинул в ответ плечами: часов у них у обоих не было.
— Ишь зашагал! — презрительно поглядела
на него Грушенька. Митя забеспокоился, к тому же заметил, что пан
на диване с раздражительным
видом поглядывает
на него.
И, нагнувшись над ним в умилении, она поцеловала его лоб. Калганов в один миг открыл глаза, взглянул
на нее, привстал и с самым озабоченным
видом спросил: где Максимов?
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидали
на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни под каким
видом не позволял стучать к себе.
Стали искать с фонарем у забора и нашли брошенный прямо
на садовую дорожку,
на самом
виду, медный пестик.
— Вы обо всем нас можете спрашивать, — с холодным и строгим
видом ответил прокурор, — обо всем, что касается фактической стороны дела, а мы, повторяю это, даже обязаны удовлетворять вас
на каждый вопрос. Мы нашли слугу Смердякова, о котором вы спрашиваете, лежащим без памяти
на своей постеле в чрезвычайно сильном, может быть, в десятый раз сряду повторявшемся припадке падучей болезни. Медик, бывший с нами, освидетельствовав больного, сказал даже нам, что он не доживет, может быть, и до утра.
Ввязался и прокурор и опять напомнил, что допрашиваемый, конечно, может не отвечать
на вопросы, если считает для себя это выгоднейшим и т. д., но в
видах того, какой ущерб подозреваемый может сам нанести себе своим умолчанием и особенно ввиду вопросов такой важности, которая…
Например, письмоводитель, очутившийся тоже за занавеской, суетившийся и прислуживавший, обратил внимание Николая Парфеновича
на фуражку, которую тоже ощупали: «Помните Гриденку-писаря-с, — заметил письмоводитель, — летом жалованье ездил получать
на всю канцелярию, а вернувшись, заявил, что потерял в пьяном
виде, — так где же нашли?
Ему внушили, что платье его, как запачканное кровью, должно «примкнуть к собранию вещественных доказательств», оставить же его
на нем они теперь «не имеют даже и права… в
видах того, чем может окончиться дело».
Митя был бледен. Лицо его имело изможденный и измученный
вид, несмотря
на то, что он был до крайности разгорячен.
Митя сидел
на этот раз сбоку, спиной к занавескам, слушал мрачно, имел
вид грустный и усталый, как бы говоривший: «Э, показывайте что хотите, теперь все равно!»
Разумеется, показание пана Муссяловича внесли в протокол в самой полной подробности.
На том панов и отпустили. О факте же передержки в картах почти и не упомянули; Николай Парфенович им слишком был и без того благодарен и пустяками не хотел беспокоить, тем более что все это пустая ссора в пьяном
виде за картами и более ничего. Мало ли было кутежа и безобразий в ту ночь… Так что деньги, двести рублей, так и остались у панов в кармане.
Она вошла со строгим и угрюмым лицом, с
виду почти спокойным, и тихо села
на указанный ей стул напротив Николая Парфеновича.
Строгий
вид ее, прямой и серьезный взгляд и спокойная манера произвели весьма благоприятное впечатление
на всех.
Входя в комнату, Грушенька лишь как бы мельком глянула
на Митю, в свою очередь с беспокойством
на нее поглядевшего, но
вид ее в ту же минуту и его успокоил.
После первых необходимых вопросов и увещаний Николай Парфенович, хоть и несколько запинаясь, но сохраняя самый вежливый, однако же,
вид, спросил ее: «В каких отношениях состояла она к отставному поручику Дмитрию Федоровичу Карамазову?»
На что Грушенька тихо и твердо произнесла...
Митя был спокоен и даже имел совсем ободрившийся
вид, но лишь
на минуту.
— Всех убьет, только стоит навести, — и Красоткин растолковал, куда положить порох, куда вкатить дробинку, показал
на дырочку в
виде затравки и рассказал, что бывает откат. Дети слушали со страшным любопытством. Особенно поразило их воображение, что бывает откат.
Илюша смолчал, но пристально-пристально посмотрел еще раз
на Колю. Алеша, поймав взгляд Коли, изо всех сил опять закивал ему, но тот снова отвел глаза, сделав
вид, что и теперь не заметил.
Между бровями
на лбу появилась небольшая вертикальная морщинка, придававшая милому лицу ее
вид сосредоточенной в себе задумчивости, почти даже суровой
на первый взгляд.
Видите, голубчик мой, — госпожа Хохлакова вдруг приняла какой-то игривый
вид, и
на устах ее замелькала милая, хотя и загадочная улыбочка, — видите, я подозреваю… вы меня простите, Алеша, я вам как мать… о нет, нет, напротив, я к вам теперь как к моему отцу… потому что мать тут совсем не идет…
Он оглянулся во все стороны, быстро вплоть подошел к стоявшему пред ним Алеше и зашептал ему с таинственным
видом, хотя по-настоящему их никто не мог слышать: старик сторож дремал в углу
на лавке, а до караульных солдат ни слова не долетало.
— C’est charmant, [Это восхитительно (фр.).] приживальщик. Да я именно в своем
виде. Кто ж я
на земле, как не приживальщик? Кстати, я ведь слушаю тебя и немножко дивлюсь: ей-богу, ты меня как будто уже начинаешь помаленьку принимать за нечто и в самом деле, а не за твою только фантазию, как стоял
на том в прошлый раз…