Неточные совпадения
— Не беспокойтесь, прошу вас, — привстал вдруг с своего места на свои хилые ноги старец и, взяв за обе
руки Петра Александровича, усадил его опять в кресла. — Будьте спокойны, прошу вас. Я особенно прошу вас быть
моим гостем, — и с поклоном, повернувшись, сел опять на свой диванчик.
— Великий старец, изреките, оскорбляю я вас
моею живостью или нет? — вскричал вдруг Федор Павлович, схватившись обеими
руками за ручки кресел и как бы готовясь из них выпрыгнуть сообразно с ответом.
— О, я настоятельно просила, я умоляла, я готова была на колени стать и стоять на коленях хоть три дня пред вашими окнами, пока бы вы меня впустили. Мы приехали к вам, великий исцелитель, чтобы высказать всю нашу восторженную благодарность. Ведь вы Лизу
мою исцелили, исцелили совершенно, а чем? — тем, что в четверг помолились над нею, возложили на нее ваши
руки. Мы облобызать эти
руки спешили, излить наши чувства и наше благоговение!
А Агафья уже подозревала,
мои тогдашние слова запомнила, подкралась и вовремя подсмотрела: ворвалась, бросилась на него сзади, обняла, ружье выстрелило вверх в потолок; никого не ранило; вбежали остальные, схватили его, отняли ружье, за
руки держат…
Мой секрет у вас в
руках; завтра, как придете, не знаю, как и взгляну на вас.
Вот я написала вам любовное письмо, Боже
мой, что я сделала! Алеша, не презирайте меня, и если я что сделала очень дурное и вас огорчила, то извините меня. Теперь тайна
моей, погибшей навеки может быть, репутации в ваших
руках.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки
мои нужны самому, — замахал
рукою старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
У меня инстинктивное предчувствие, что вы, Алеша, брат
мой милый (потому что вы брат
мой милый), — восторженно проговорила она опять, схватив его холодную
руку своею горячею
рукой, — я предчувствую, что ваше решение, ваше одобрение, несмотря на все муки
мои, подаст мне спокойствие, потому что после ваших слов я затихну и примирюсь — я это предчувствую!
— О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы, не может этого подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе
руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все
мое положение, весь теперешний ужас
мой, в полной откровенности с Агашей и щадя милую тетушку, так, как сами сумеете это сделать.
Как увидал он меня в таком виде-с, бросился ко мне: «Папа, кричит, папа!» Хватается за меня, обнимает меня, хочет меня вырвать, кричит
моему обидчику: «Пустите, пустите, это папа
мой, папа, простите его» — так ведь и кричит: «Простите»; ручонками-то тоже его схватил, да руку-то ему, эту самую-то
руку его, и целует-с…
Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют, а
мой Илюшка в ту самую минуту на площади-то-с, как руки-то его целовал, в ту самую минуту всю истину произошел-с.
— Послушайте-с, голубчик
мой, послушайте-с, ведь если я и приму, то ведь не буду же я подлецом? В глазах-то ваших, Алексей Федорович, ведь не буду, не буду подлецом? Нет-с, Алексей Федорович, вы выслушайте, выслушайте-с, — торопился он, поминутно дотрогиваясь до Алеши обеими
руками, — вы вот уговариваете меня принять тем, что «сестра» посылает, а внутри-то, про себя-то — не восчувствуете ко мне презрения, если я приму-с, а?
Она повергается к ногам его: «Если это ты, то воскреси дитя
мое!» — восклицает она, простирая к нему
руки.
Им совершенно тоже известно, что у Федора Павловича конверт большой приготовлен, а в нем три тысячи запечатаны, под тремя печатями-с, обвязано ленточкою и надписано собственною их
рукой: «Ангелу
моему Грушеньке, если захочет прийти», а потом, дня три спустя подписали еще: «и цыпленочку».
Поднялась, подошла ко мне, протянула
руку: «Позвольте мне, говорит, изъяснить вам, что я первая не смеюсь над вами, а, напротив, со слезами благодарю вас и уважение
мое к вам заявляю за тогдашний поступок ваш».
—
Мой Господь победил! Христос победил заходящу солнцу! — неистово прокричал он, воздевая к солнцу
руки, и, пав лицом ниц на землю, зарыдал в голос как малое дитя, весь сотрясаясь от слез своих и распростирая по земле
руки. Тут уж все бросились к нему, раздались восклицания, ответное рыдание… Исступление какое-то всех обуяло.
— Как пропах? Вздор ты какой-нибудь мелешь, скверность какую-нибудь хочешь сказать. Молчи, дурак. Пустишь меня, Алеша, на колени к себе посидеть, вот так! — И вдруг она мигом привскочила и прыгнула смеясь ему на колени, как ласкающаяся кошечка, нежно правою
рукой охватив ему шею. — Развеселю я тебя, мальчик ты
мой богомольный! Нет, в самом деле, неужто позволишь мне на коленках у тебя посидеть, не осердишься? Прикажешь — я соскочу.
— Эх, не секрет, да и сам ты знаешь, — озабоченно проговорила вдруг Грушенька, повернув голову к Ракитину и отклонясь немного от Алеши, хотя все еще продолжая сидеть у него на коленях,
рукой обняв его шею, — офицер едет, Ракитин, офицер
мой едет!
— Это я, я, окаянная, я виновата! — прокричала она раздирающим душу воплем, вся в слезах, простирая ко всем
руки, — это из-за меня он убил!.. Это я его измучила и до того довела! Я и того старичка-покойничка бедного измучила, со злобы
моей, и до того довела! Я виноватая, я первая, я главная, я виноватая!
— Жив? Так он жив! — завопил вдруг Митя, всплеснув
руками. Все лицо его просияло. — Господи, благодарю тебя за величайшее чудо, содеянное тобою мне, грешному и злодею, по молитве
моей!.. Да, да, это по молитве
моей, я молился всю ночь!.. — и он три раза перекрестился. Он почти задыхался.
— Господа, как жаль! Я хотел к ней на одно лишь мгновение… хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта кровь, которая всю ночь сосала мне сердце, и что я уже не убийца! Господа, ведь она невеста
моя! — восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех глазами. — О, благодарю вас, господа! О, как вы возродили, как вы воскресили меня в одно мгновение!.. Этот старик — ведь он носил меня на
руках, господа,
мыл меня в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все покинули, был отцом родным!..
Грушенька плакала, и вот вдруг, когда горе уж слишком подступило к душе ее, она вскочила, всплеснула
руками и, прокричав громким воплем: «Горе
мое, горе!», бросилась вон из комнаты к нему, к своему Мите, и так неожиданно, что ее никто не успел остановить.
Митя рассказал, как он запачкал обшлаг, возясь с Григорием, и ввернул его внутрь еще у Перхотина, когда
мыл у него
руки.
— Помилосердуйте, господа, — всплеснул
руками Митя, — хоть этого-то не пишите, постыдитесь! Ведь я, так сказать, душу
мою разорвал пополам пред вами, а вы воспользовались и роетесь пальцами по разорванному месту в обеих половинах… О Боже!
Теперь, милый Алексей Федорович, на вас все
мои надежды, и, конечно, судьба всей
моей жизни в ваших
руках.
Я ни на йоту не отступаю от сказанного мною сейчас, но уж пусть, так и быть, пусть на минуту и я соглашусь с обвинением, что несчастный клиент
мой обагрил свои
руки в крови отца.
В ваших
руках судьба
моего клиента, в ваших
руках и судьба нашей правды русской.
— Я для чего пришла? — исступленно и торопливо начала она опять, — ноги твои обнять,
руки сжать, вот так до боли, помнишь, как в Москве тебе сжимала, опять сказать тебе, что ты Бог
мой, радость
моя, сказать тебе, что безумно люблю тебя, — как бы простонала она в муке и вдруг жадно приникла устами к
руке его. Слезы хлынули из ее глаз.