Неточные совпадения
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие
слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто
может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы
были так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
— На дуэль! — завопил опять старикашка, задыхаясь и брызгая с каждым
словом слюной. — А вы, Петр Александрович Миусов, знайте, сударь, что,
может быть, во всем вашем роде нет и не
было выше и честнее — слышите, честнее — женщины, как эта, по-вашему, тварь, как вы осмелились сейчас назвать ее! А вы, Дмитрий Федорович, на эту же «тварь» вашу невесту променяли, стало
быть, сами присудили, что и невеста ваша подошвы ее не стоит, вот какова эта тварь!
И хотя он отлично знал, что с каждым будущим
словом все больше и нелепее
будет прибавлять к сказанному уже вздору еще такого же, — но уж сдержать себя не
мог и полетел как с горы.
Любил книгу Иова, добыл откуда-то список
слов и проповедей «Богоносного отца нашего Исаака Сирина», читал его упорно и многолетно, почти ровно ничего не понимал в нем, но за это-то,
может быть, наиболее ценил и любил эту книгу.
— А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не
могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих
слов о том, что «два гада
поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Алеша понял с первого взгляда на нее, с первых
слов, что весь трагизм ее положения относительно столь любимого ею человека для нее вовсе не тайна, что она,
может быть, уже знает все, решительно все.
Кроме всего этого, он заметил с первых же
слов ее, что она в каком-то сильном возбуждении,
может быть очень в ней необычайном, — возбуждении, похожем почти даже на какой-то восторг.
— Мельком,
может быть, нечаянно, ошибся в
слове, не то
слово поставил, какое надо?
Но если он особенно настаивал на этом
слове, если особенно поручал вам не забыть передать мне этот поклон, — то, стало
быть, он
был в возбуждении, вне себя,
может быть?
Может быть, удивляетесь моим
словам,
может быть, не верите мне?
Знатоки русской женской красоты
могли бы безошибочно предсказать, глядя на Грушеньку, что эта свежая, еще юношеская красота к тридцати годам потеряет гармонию, расплывется, самое лицо обрюзгнет, около глаз и на лбу чрезвычайно быстро появятся морщиночки, цвет лица огрубеет, побагровеет
может быть, — одним
словом, красота на мгновение, красота летучая, которая так часто встречается именно у русской женщины.
Теперь вдруг прямое и упорное уверение госпожи Хохлаковой, что Катерина Ивановна любит брата Ивана и только сама, нарочно, из какой-то игры, из «надрыва», обманывает себя и сама себя мучит напускною любовью своею к Дмитрию из какой-то будто бы благодарности, — поразило Алешу: «Да,
может быть, и в самом деле полная правда именно в этих
словах!» Но в таком случае каково же положение брата Ивана?
Он знал, однако, со
слов Катерины Ивановны, что отставной штабс-капитан человек семейный: «Или спят все они, или,
может быть, услыхали, что я пришел, и ждут, пока я отворю; лучше я снова постучусь к ним», — и он постучал.
— Вы не веруете, что с вами? — тихо и осторожно проговорила Lise. Но Алеша не ответил на это.
Было тут, в этих слишком внезапных
словах его нечто слишком таинственное и слишком субъективное,
может быть и ему самому неясное, но уже несомненно его мучившее.
Если бы возможно
было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех
словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся,
могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно
были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
Обещанию же этому, да и всякому
слову отходящего старца, отец Паисий веровал твердо, до того, что если бы видел его и совсем уже без сознания и даже без дыхания, но имел бы его обещание, что еще раз восстанет и простится с ним, то не поверил бы,
может быть, и самой смерти, все ожидая, что умирающий очнется и исполнит обетованное.
Этого как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя,
может быть, ни с кем во всю жизнь свою не сказал менее
слов, как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
— «Да неужто, — спрашивает юноша, — и у них Христос?» — «Как же
может быть иначе, — говорю ему, — ибо для всех
слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к
слову, Богу славу
поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие.
«То-то вот и
есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не вводить их в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами себя в свете устроили, что поступить так
было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах,
слова мои
могут что-нибудь теперь для них значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
По слухам ли каким или из каких-нибудь
слов Грушеньки, но он заключил тоже, что старик,
может быть, предпочел бы его для Грушеньки Федору Павловичу.
Но Петр Ильич на этот раз уперся как мул: выслушав отказ, он чрезвычайно настойчиво попросил еще раз доложить и передать именно «в этих самых
словах», что он «по чрезвычайно важному делу, и они,
может быть, сами
будут потом сожалеть, если теперь не примут его».
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не
могла послать!), а я… это
было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну, одним
словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех тысяч, то
есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
— Ваше превосходительство, ваше превосходительство… неужели?.. — начал
было он и не договорил, а лишь всплеснул руками в отчаянии, хотя все еще с последнею мольбой смотря на доктора, точно в самом деле от теперешнего
слова доктора
мог измениться приговор над бедным мальчиком.
— Не от меня теперь за-ви-сит, — нетерпеливо проговорил доктор, — и, однако же, гм, — приостановился он вдруг, — если б вы, например,
могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас и нимало не медля (
слова «сейчас и нимало не медля» доктор произнес не то что строго, а почти гневно, так что штабс-капитан даже вздрогнул) в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий…
могло бы,
может быть, произойти…
Потому-то мне и надо
было тогда ваше согласие, чтобы вы меня ничем не
могли припереть-с, потому что где же у вас к тому доказательство, я же вас всегда
мог припереть-с, обнаружив, какую вы жажду имели к смерти родителя, и вот вам
слово — в публике все бы тому поверили и вам
было бы стыдно на всю вашу жизнь.
Духи не замерзают, но уж когда воплотился, то…
словом, светренничал, и пустился, а ведь в пространствах-то этих, в эфире-то, в воде-то этой, яже бе над твердию, — ведь это такой мороз… то
есть какое мороз — это уж и морозом назвать нельзя,
можешь представить: сто пятьдесят градусов ниже нуля!
Я подхожу близко к той катастрофе, которая, разразившись внезапно, действительно,
может быть, погубила Митю. Ибо я уверен, да и все тоже, все юристы после так говорили, что не явись этого эпизода, преступнику по крайней мере дали бы снисхождение. Но об этом сейчас. Два
слова лишь прежде о Грушеньке.
Тут
могло быть произнесено одно какое-нибудь такое
слово Федором Павловичем,
мог вырваться какой-нибудь такой крик — и подсудимый
мог вдруг удостовериться, что Светловой тут нет.
В этом месте защитника прервал довольно сильный аплодисмент. В самом деле, последние
слова свои он произнес с такою искренне прозвучавшею нотой, что все почувствовали, что,
может быть, действительно ему
есть что сказать и что то, что он скажет сейчас,
есть и самое важное. Но председатель, заслышав аплодисмент, громко пригрозил «очистить» залу суда, если еще раз повторится «подобный случай». Все затихло, и Фетюкович начал каким-то новым, проникновенным голосом, совсем не тем, которым говорил до сих пор.
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое
слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен
был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не
мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Насчет же «Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил назвать Христа Богом, а назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не
могло быть высказано с трибуны истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от обвинений, «опасных для моей личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих
словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы.
Какое-то чувство уже ненависти и гадливого презрения прозвучало в этих
словах. А между тем она же его предала. «Что ж,
может, потому, что так чувствует себя пред ним виноватой, и ненавидит его минутами», — подумал про себя Алеша. Ему хотелось, чтоб это
было только «минутами». В последних
словах Кати он заслышал вызов, но не поднял его.
Голубчики мои, — дайте я вас так назову — голубчиками, потому что вы все очень похожи на них, на этих хорошеньких сизых птичек, теперь, в эту минуту, как я смотрю на ваши добрые, милые лица, — милые мои деточки,
может быть, вы не поймете, что я вам скажу, потому что я говорю часто очень непонятно, но вы все-таки запомните и потом когда-нибудь согласитесь с моими
словами.