Неточные совпадения
И если
кому обязаны были молодые люди своим воспитанием и образованием на всю свою жизнь, то именно этому Ефиму Петровичу, благороднейшему и гуманнейшему человеку, из таких,
какие редко встречаются.
— Черт, у
кого здесь, однако, спросить, в этой бестолковщине… Это нужно бы решить, потому что время уходит, — промолвил он вдруг,
как бы говоря про себя.
— Совсем неизвестно, с чего вы в таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь он, говорят, по глазам узнает,
кто с чем приходит. Да и
как высоко цените вы их мнение, вы, такой парижанин и передовой господин, удивили вы меня даже, вот что!
— Сам не знаю про
какого. Не знаю и не ведаю. Введен в обман, говорили. Слышал, и знаете
кто рассказал? А вот Петр Александрович Миусов, вот что за Дидерота сейчас рассердился, вот он-то и рассказал.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать,
как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и
кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— О,
как вы говорите,
какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и
как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно?
Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
Вот если бы суд принадлежал обществу
как церкви, тогда бы оно знало,
кого воротить из отлучения и опять приобщить к себе.
А Дмитрий Федорович хочет эту крепость золотым ключом отпереть, для чего он теперь надо мной и куражится, хочет с меня денег сорвать, а пока уж тысячи на эту обольстительницу просорил; на то и деньги занимает беспрерывно, и, между прочим, у
кого,
как вы думаете?
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой,
как он, не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от
кого?
Я уже упоминал в начале моего рассказа,
как Григорий ненавидел Аделаиду Ивановну, первую супругу Федора Павловича и мать первого сына его, Дмитрия Федоровича, и
как, наоборот, защищал вторую его супругу, кликушу, Софью Ивановну, против самого своего господина и против всех,
кому бы пришло на ум молвить о ней худое или легкомысленное слово.
«Она сама, низкая, виновата», — говорил он утвердительно, а обидчиком был не
кто иной,
как «Карп с винтом» (так назывался один известный тогда городу страшный арестант, к тому времени бежавший из губернского острога и в нашем городе тайком проживавший).
Еще страшнее,
кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит,
как и в юные беспорочные годы.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от
кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я на сей счет могила, а вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне
как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Ты разве человек, — обращался он вдруг прямо к Смердякову, — ты не человек, ты из банной мокроты завелся, вот ты
кто…» Смердяков,
как оказалось впоследствии, никогда не мог простить ему этих слов.
— Нет, нет, нет, я тебе верю, а вот что: сходи ты к Грушеньке сам аль повидай ее
как; расспроси ты ее скорей,
как можно скорей, угадай ты сам своим глазом: к
кому она хочет, ко мне аль к нему? Ась? Что? Можешь аль не можешь?
Но старшие и опытнейшие из братии стояли на своем, рассуждая, что «
кто искренно вошел в эти стены, чтобы спастись, для тех все эти послушания и подвиги окажутся несомненно спасительными и принесут им великую пользу;
кто же, напротив, тяготится и ропщет, тот все равно
как бы и не инок и напрасно только пришел в монастырь, такому место в миру.
Противник этот был чрезвычайно опасный, несмотря на то, что он,
как молчальник, почти и не говорил ни с
кем ни слова.
Очевидно, этот самый господин и крикнул из-за двери: «
кто таков», так
как другого мужчины в комнате не было.
— «Ну, отвечаю, это
как кто кого обожает, а ты и мала куча, да вонюча».
А Господь один видит, от
кого мошенничество-то это вышло-с и по чьему приказу я
как мелкая сошка тут действовал-с, — не по ее ли самой распоряжению да Федора Павловича?
— Хотя бы я и по знакомству сюда приходил, — начал вновь Смердяков, — но они и здесь меня бесчеловечно стеснили беспрестанным спросом про барина: что, дескать, да
как у них,
кто приходит и
кто таков уходит, и не могу ли я что иное им сообщить? Два раза грозили мне даже смертью.
Я не знаю,
кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре,
как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это?
Приняв «хлебы», ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую
как единоличного существа, так и целого человечества вместе — это: «пред
кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека,
как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред
кем преклониться.
Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее,
как найти того,
кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается.
И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда — ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил
как бы и не любя их вовсе, — и это
кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою!
Столь уважая его, ты поступил,
как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, — и это
кто же, тот, который возлюбил его более самого себя!
Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред
кем преклониться,
кому вручить совесть и
каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей.
Ибо
кому же владеть людьми
как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их.
— К
кому примкнул, к
каким умным людям? — почти в азарте воскликнул Алеша. — Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секретов… Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет!
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует
как согласие,
как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми.
—
Какие знаки?
Кому сообщил? Черт тебя побери, говори яснее!
К самому же Федору Павловичу он не чувствовал в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил:
как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал,
как он должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать — не стучит ли
кто.
Четвертый гость был совсем уже старенький, простенький монашек, из беднейшего крестьянского звания, брат Анфим, чуть ли даже не малограмотный, молчаливый и тихий, редко даже с
кем говоривший, между самыми смиренными смиреннейший и имевший вид человека,
как бы навеки испуганного чем-то великим и страшным, не в подъем уму его.
Этого
как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может быть, ни с
кем во всю жизнь свою не сказал менее слов,
как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Вспоминаю с удивлением, что отомщение сие и гнев мой были мне самому до крайности тяжелы и противны, потому что, имея характер легкий, не мог подолгу ни на
кого сердиться, а потому
как бы сам искусственно разжигал себя и стал наконец безобразен и нелеп.
Но расходившийся старик еще не окончил всего: отойдя шагов двадцать, он вдруг обратился в сторону заходящего солнца, воздел над собою обе руки и —
как бы
кто подкосил его — рухнулся на землю с превеликим криком...
Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул на вопрошавшего отца свои очи, на того,
кому вверил его, умирая, бывший руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный старец его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул рукой,
как бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита.
Чуть только появились Ракитин и Алеша,
как произошел было маленький переполох: слышно было из передней,
как Грушенька быстро вскочила с дивана и вдруг испуганно прокричала: «
Кто там?» Но гостей встретила девушка и тотчас же откликнулась барыне.
— Оставь ты его, Алеша, херувим ты мой, видишь, он
какой, нашел
кому говорить.
«Но что это, что это? Почему раздвигается комната… Ах да… ведь это брак, свадьба… да, конечно. Вот и гости, вот и молодые сидят, и веселая толпа и… где же премудрый архитриклин? Но
кто это?
Кто? Опять раздвинулась комната…
Кто встает там из-за большого стола?
Как… И он здесь? Да ведь он во гробе… Но он и здесь… встал, увидал меня, идет сюда… Господи!..
Вы бы мне эти три тысячи выдали… так
как кто же против вас капиталист в этом городишке… и тем спасли бы меня от… одним словом, спасли бы мою бедную голову для благороднейшего дела, для возвышеннейшего дела, можно сказать… ибо питаю благороднейшие чувства к известной особе, которую слишком знаете и о которой печетесь отечески.
«Должно быть, раньше меня проехал через Воловью, — подумал Дмитрий Федорович, но Смердяков его беспокоил ужасно: —
Как же теперь,
кто сторожить будет,
кто мне передаст?» С жадностью начал он расспрашивать этих женщин, не заметили ль они чего вчера вечером?
«“И только шепчет тишина”, — мелькнул почему-то этот стишок в голове его, — вот только не услышал бы
кто,
как я перескочил; кажется, нет».
— Говорите теперь, где это вас угораздило? Подрались, что ли, с
кем? Не в трактире ли опять,
как тогда? Не опять ли с капитаном,
как тогда, били его и таскали? —
как бы с укоризною припомнил Петр Ильич. —
Кого еще прибили… али убили, пожалуй?
— Знаю; так
как же ты говоришь, что много? Где же много?
Кто такие? — вскинулся Митя в страшной тревоге при неожиданном известии.
— Так вот, сударь, для
кого ад назначен, — стегнул Андрей левую, — а вы у нас, сударь, все одно
как малый ребенок… так мы вас почитаем… И хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит Господь.
Андрей пустил измученную тройку вскачь и действительно с треском подкатил к высокому крылечку и осадил своих запаренных полузадохшихся коней. Митя соскочил с телеги, и
как раз хозяин двора, правда уходивший уже спать, полюбопытствовал заглянуть с крылечка,
кто это таков так подкатил.
— Ну, садись теперь подле, рассказывай,
как ты вчера обо мне услышал, что я сюда поехала; от
кого от первого узнал?
— Митя,
кто это оттуда глядит сюда к нам? — прошептала она вдруг. Митя обернулся и увидел, что в самом деле кто-то раздвинул занавеску и их
как бы высматривает. Да и не один
как будто. Он вскочил и быстро ступил к смотревшему.