Неточные совпадения
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что
когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть
еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Когда умер Ефим Петрович, Алеша два года
еще пробыл в губернской гимназии.
Вероятнее всего, что нет, а уверовал он лишь единственно потому, что желал уверовать и, может быть, уже веровал вполне, в тайнике существа своего, даже
еще тогда,
когда произносил: «Не поверю, пока не увижу».
В эти секунды,
когда вижу, что шутка у меня не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают, почти как бы судорога делается; это у меня
еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал.
Все эти благие намерения
еще более укрепились,
когда они вступили в столовую отца игумена.
Начали «Во лузях», и вдруг Марфа Игнатьевна, тогда
еще женщина молодая, выскочила вперед пред хором и прошлась «русскую» особенным манером, не по-деревенскому, как бабы, а как танцевала она,
когда была дворовою девушкой у богатых Миусовых на домашнем помещичьем их театре, где обучал актеров танцевать выписанный из Москвы танцмейстер.
Собственный же ребеночек порадовал его лишь одною надеждой,
когда Марфа Игнатьевна
еще была беременна.
— А
когда они прибудут, твои три тысячи? Ты
еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты сегодня уже ей откланялся, с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть не могу, дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к отцу пошлю.
— Милый! Молодец! Он кофейку выпьет. Не подогреть ли? Да нет, и теперь кипит. Кофе знатный, смердяковский. На кофе да на кулебяки Смердяков у меня артист, да на уху
еще, правда. Когда-нибудь на уху приходи, заранее дай знать… Да постой, постой, ведь я тебе давеча совсем велел сегодня же переселиться с тюфяком и подушками? Тюфяк-то притащил? хе-хе-хе!..
Вышел же Алеша из дома отца в состоянии духа разбитом и подавленном
еще больше, чем давеча,
когда входил к отцу.
Красота Катерины Ивановны
еще и прежде поразила Алешу,
когда брат Дмитрий, недели три тому назад, привозил его к ней в первый раз представить и познакомить, по собственному чрезвычайному желанию Катерины Ивановны.
Милый Алеша, я вас люблю, люблю
еще с детства, с Москвы,
когда вы были совсем не такой, как теперь, и люблю на всю жизнь.
Промелькнула и
еще одна мысль — вдруг и неудержимо: «А что, если она и никого не любит, ни того, ни другого?» Замечу, что Алеша как бы стыдился таких своих мыслей и упрекал себя в них,
когда они в последний месяц, случалось, приходили ему.
Служим мы ей, а ей это тягостно: «Не стою я того, не стою, недостойная я калека, бесполезная», — а
еще бы она не стоила-с,
когда она всех нас своею ангельскою кротостью у Бога вымолила, без нее, без ее тихого слова, у нас был бы ад-с, даже Варю и ту смягчила.
У него блеснула мысль,
еще когда он прощался с Lise.
— Увидимся
еще, стало быть, в миру-то, встретимся до тридцати-то лет,
когда я от кубка-то начну отрываться.
Если бы все было как на сцене, в балете, где нищие,
когда они появляются, приходят в шелковых лохмотьях и рваных кружевах и просят милостыню, грациозно танцуя, ну тогда
еще можно любоваться ими.
Понимаешь ли ты это,
когда маленькое существо,
еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к «Боженьке», чтобы тот защитил его, — понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана!
У нас по монастырям занимались тоже переводами, списыванием и даже сочинением таких поэм, да
еще когда — в татарщину.
Тогда это не могло быть
еще так видно, ибо будущее было неведомо, но теперь,
когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что все в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более.
А я тебе, с своей стороны, за это тоже одно обещание дам:
когда к тридцати годам я захочу «бросить кубок об пол», то, где б ты ни был, я таки приду
еще раз переговорить с тобою… хотя бы даже из Америки, это ты знай.
О Катерине Ивановне он почти что и думать забыл и много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо помнил, как
еще вчера утром,
когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в душе своей тогда же шепнул про себя: «А ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь».
— Ну, с Богом, с Богом! — повторял он с крыльца. — Ведь приедешь
еще когда в жизни-то? Ну и приезжай, всегда буду рад. Ну, Христос с тобою!
«Матушка, не плачь, голубушка, — говорит, бывало, — много
еще жить мне, много веселиться с вами, а жизнь-то, жизнь-то веселая, радостная!» — «Ах, милый, ну какое тебе веселье,
когда ночь горишь в жару да кашляешь, так что грудь тебе чуть не разорвет».
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту,
когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим
еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я
еще дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
— «А
когда, — воскликнул я ему тут с горестию, — сие сбудется, и сбудется ли
еще когда-нибудь?
Еще в первый месяц брака стала его смущать беспрерывная мысль: «Вот жена любит меня, ну что, если б она узнала?»
Когда стала беременна первым ребенком и поведала ему это, он вдруг смутился: «Даю жизнь, а сам отнял жизнь».
Даже и теперь
еще это так исполнимо, но послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей,
когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а, напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой по Евангелию.
Запомни
еще: на каждый день и
когда лишь можешь, тверди про себя: «Господи, помилуй всех днесь пред тобою представших».
Когда вошли к ней Ракитин и Алеша, были уже полные сумерки, но комнаты
еще не были освещены.
И с этими словами вдруг вышел из кухни. А Феня выхода этого испугалась чуть не больше
еще, чем
когда он давеча вбежал и бросился на нее.
Я бы, впрочем, и не стал распространяться о таких мелочных и эпизодных подробностях, если б эта сейчас лишь описанная мною эксцентрическая встреча молодого чиновника с вовсе не старою
еще вдовицей не послужила впоследствии основанием всей жизненной карьеры этого точного и аккуратного молодого человека, о чем с изумлением вспоминают до сих пор в нашем городке и о чем, может быть, и мы скажем особое словечко,
когда заключим наш длинный рассказ о братьях Карамазовых.
Когда же де Петр Ильич, все
еще не хотевший верить ему, пригрозил, что он пойдет и кому-нибудь расскажет, чтобы пресечь самоубийство, то сам-де Митя, осклабляясь, ответил ему: «Не успеешь».
— Э, господа, не надо бы мелочи: как,
когда и почему, и почему именно денег столько, а не столько, и вся эта гамазня… ведь эдак в трех томах не упишешь, да
еще эпилог потребуется!
— Шутки в сторону, — проговорил он мрачно, — слушайте: с самого начала, вот почти
еще тогда,
когда я выбежал к вам давеча из-за этой занавески, у меня мелькнула уж эта мысль: «Смердяков!» Здесь я сидел за столом и кричал, что не повинен в крови, а сам все думаю: «Смердяков!» И не отставал Смердяков от души. Наконец теперь подумал вдруг то же: «Смердяков», но лишь на секунду: тотчас же рядом подумал: «Нет, не Смердяков!» Не его это дело, господа!
— Позвольте же повторить вопрос в таком случае, — как-то подползая, продолжал Николай Парфенович. — Откуда же вы могли разом достать такую сумму,
когда, по собственному признанию вашему,
еще в пять часов того дня…
Митя рассказал, как он запачкал обшлаг, возясь с Григорием, и ввернул его внутрь
еще у Перхотина,
когда мыл у него руки.
Он ясно и настойчиво передал нам, очнувшись, на расспросы наши, что в то
еще время,
когда, выйдя на крыльцо и заслышав в саду некоторый шум, он решился войти в сад чрез калитку, стоявшую отпертою, то, войдя в сад,
еще прежде чем заметил вас в темноте убегающего, как вы сообщили уже нам, от отворенного окошка, в котором видели вашего родителя, он, Григорий, бросив взгляд налево и заметив действительно это отворенное окошко, заметил в то же время, гораздо ближе к себе, и настежь отворенную дверь, про которую вы заявили, что она все время, как вы были в саду, оставалась запертою.
— Да-с, но ведь заметил он отпертую дверь не
когда очнулся от раны, а
еще прежде того,
когда только он входил в сад из флигеля.
— Но опять вы забываете то обстоятельство, — все так же сдержанно, но как бы уже торжествуя, заметил прокурор, — что знаков и подавать было не надо, если дверь уже стояла отпертою,
еще при вас,
еще когда вы находились в саду…
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и
еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни,
когда я… ну, одним словом,
когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
Верите ли, господа, не то, не то меня мучило больше всего в эту ночь, что я старика слугу убил и что грозила Сибирь, и
еще когда? —
когда увенчалась любовь моя и небо открылось мне снова!
Простите, господа, я потому так кричу, что у меня была эта мысль
еще так недавно,
еще всего только третьего дня, именно
когда я ночью с Лягавым возился, и потом вчера, да, и вчера, весь день вчера, я помню это, до самого этого случая…
— Говорили, Митрий Федорович. При Андрее говорили. Вот он тут сам, Андрей,
еще не уехал, призовите его. А там в зале,
когда хор потчевали, так прямо закричали, что шестую тысячу здесь оставляете, — с прежними то есть, оно так понимать надо. Степан да Семен слышали, да Петр Фомич Калганов с вами тогда рядом стоял, может, и они тоже запомнили…
— И заметил ты, Смуров, что в средине зимы, если градусов пятнадцать или даже восемнадцать, то кажется не так холодно, как например теперь, в начале зимы,
когда вдруг нечаянно ударит мороз, как теперь, в двенадцать градусов, да
еще когда снегу мало. Это значит, люди
еще не привыкли. У людей все привычка, во всем, даже в государственных и в политических отношениях. Привычка — главный двигатель. Какой смешной, однако, мужик.
— Какой-то слух был, что вы ее отыскиваете и что
когда отыщете ее, то приведете. Смуров что-то говорил в этом роде. Мы, главное, всё стараемся уверить, что Жучка жива, что ее где-то видели. Мальчики ему живого зайчика откуда-то достали, только он посмотрел, чуть-чуть улыбнулся и попросил, чтобы выпустили его в поле. Так мы и сделали. Сию минуту отец воротился и ему щенка меделянского принес, тоже достал откуда-то, думал этим утешить, только хуже
еще, кажется, вышло…
В то самое мгновение,
когда Красоткин отворил дверь и появился в комнате, все, штабс-капитан и мальчики, столпились около постельки больного и рассматривали только что принесенного крошечного меделянского щенка, вчера только родившегося, но
еще за неделю заказанного штабс-капитаном, чтобы развлечь и утешить Илюшечку, все тосковавшего об исчезнувшей и, конечно, уже погибшей Жучке.
И Коля, торопясь, вытащил из своей сумки свою бронзовую пушечку. Торопился он потому, что уж сам был очень счастлив: в другое время так выждал бы,
когда пройдет эффект, произведенный Перезвоном, но теперь поспешил, презирая всякую выдержку: «уж и так счастливы, так вот вам и
еще счастья!» Сам уж он был очень упоен.
— Социалист? — засмеялся Алеша, — да
когда это вы успели? Ведь вам
еще только тринадцать лет, кажется?
Войдя к Лизе, он застал ее полулежащею в ее прежнем кресле, в котором ее возили,
когда она
еще не могла ходить. Она не тронулась к нему навстречу, но зоркий, острый ее взгляд так и впился в него. Взгляд был несколько воспаленный, лицо бледно-желтое. Алеша изумился тому, как она изменилась в три дня, даже похудела. Она не протянула ему руки. Он сам притронулся к ее тонким, длинным пальчикам, неподвижно лежавшим на ее платье, затем молча сел против нее.