Неточные совпадения
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что
когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как
бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький сын.
Явясь по двадцатому году к отцу, положительно в вертеп грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь молча удалялся,
когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения кому
бы то ни было.
Особенно же дрожало у него сердце, и весь как
бы сиял он,
когда старец выходил к толпе ожидавших его выхода у врат скита богомольцев из простого народа, нарочно, чтобы видеть старца и благословиться у него, стекавшегося со всей России.
В эти секунды,
когда вижу, что шутка у меня не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают, почти как
бы судорога делается; это у меня еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал.
Ведь если б я только был уверен,
когда вхожу, что все меня за милейшего и умнейшего человека сейчас же примут, — Господи! какой
бы я тогда был добрый человек!
Но предрекаю, что в ту даже самую минуту,
когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как
бы от нее удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего.
Но о нем почти как
бы и забыли, и
когда старец вступил опять в келью, то застал самый оживленный общий разговор между своими гостями.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда,
когда церковь станет на место государства, тогда трудно было
бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
Даже
когда он волновался и говорил с раздражением, взгляд его как
бы не повиновался его внутреннему настроению и выражал что-то другое, иногда совсем не соответствующее настоящей минуте.
Есть у старых лгунов, всю жизнь свою проактерствовавших, минуты,
когда они до того зарисуются, что уже воистину дрожат и плачут от волнения, несмотря на то, что даже в это самое мгновение (или секунду только спустя) могли
бы сами шепнуть себе: «Ведь ты лжешь, старый бесстыдник, ведь ты актер и теперь, несмотря на весь твой „святой“ гнев и „святую“ минуту гнева».
Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть в монастырь к началу обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось сердце, и он остановился на месте: пред ним как
бы снова прозвучали слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.
— Нет, нет, я шучу, извини. У меня совсем другое на уме. Позволь, однако: кто
бы тебе мог такие подробности сообщить, и от кого
бы ты мог о них слышать. Ты не мог ведь быть у Катерины Ивановны лично,
когда он про тебя говорил?
Но одни побои не испугали
бы Федора Павловича: бывали высшие случаи, и даже очень тонкие и сложные,
когда Федор Павлович и сам
бы не в состоянии, пожалуй, был определить ту необычайную потребность в верном и близком человеке, которую он моментально и непостижимо вдруг иногда начинал ощущать в себе.
С тех пор многие годы он ни разу о своем ребенке не упомянул, да и Марфа Игнатьевна ни разу при нем про ребенка своего не вспоминала, а
когда с кем случалось говорить о своем «деточке», то говорила шепотом, хотя
бы тут и не было Григория Васильевича.
— А хотя
бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою,
когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и, главное, как
бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это
когда уже они оба вышли из кельи старца.
Вчера было глупость мне в голову пришла,
когда я тебе на сегодня велел приходить: хотел было я через тебя узнать насчет Митьки-то, если б ему тысячку, ну другую, я
бы теперь отсчитал, согласился ли
бы он, нищий и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять, да без Грушки и уже от нее совсем отказаться, а?
— Что ж? Ведь я
когда кончу там, то опять приду, и мы опять можем говорить сколько вам будет угодно. А мне очень хотелось
бы видеть поскорее Катерину Ивановну, потому что я во всяком случае очень хочу как можно скорей воротиться сегодня в монастырь.
Промелькнула и еще одна мысль — вдруг и неудержимо: «А что, если она и никого не любит, ни того, ни другого?» Замечу, что Алеша как
бы стыдился таких своих мыслей и упрекал себя в них,
когда они в последний месяц, случалось, приходили ему.
Служим мы ей, а ей это тягостно: «Не стою я того, не стою, недостойная я калека, бесполезная», — а еще
бы она не стоила-с,
когда она всех нас своею ангельскою кротостью у Бога вымолила, без нее, без ее тихого слова, у нас был
бы ад-с, даже Варю и ту смягчила.
Если
бы все было как на сцене, в балете, где нищие,
когда они появляются, приходят в шелковых лохмотьях и рваных кружевах и просят милостыню, грациозно танцуя, ну тогда еще можно любоваться ими.
А я тебе, с своей стороны, за это тоже одно обещание дам:
когда к тридцати годам я захочу «бросить кубок об пол», то, где б ты ни был, я таки приду еще раз переговорить с тобою… хотя
бы даже из Америки, это ты знай.
Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво
бы, что пришла она в такую минуту,
когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не зная на что, многого, слишком многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить ни в ожиданиях, ни даже в желаниях своих.
— Если
бы я даже эту самую штуку и мог-с, то есть чтобы притвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному человеку, то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей от смерти; ибо
когда я в болезни лежу, то хотя
бы Аграфена Александровна пришла к ихнему родителю, не могут они тогда с больного человека спросить: «Зачем не донес?» Сами постыдятся.
— Как же
бы я посмел над вами смеяться, и до смеху ли,
когда такой страх? Предчувствую, что будет падучая, предчувствие такое имею, от страху от одного и придет-с.
А лечат они этим секретным лекарством Григория Васильевича раза по три в год-с,
когда у того поясница отнимается вся-с, вроде как
бы с ним паралич-с, раза по три в год-с.
— Как же
бы я так подвел-с… и для чего подводить,
когда все тут от Дмитрия Федоровича одного и зависит-с, и от одних его мыслей-с… Захотят они что учинить — учинят-с, а нет, так не я же нарочно их приведу, чтобы к родителю их втолкнуть.
Наконец чемодан и сак были готовы: было уже около девяти часов,
когда Марфа Игнатьевна взошла к нему с обычным ежедневным вопросом: «Где изволите чай кушать, у себя аль сойдете вниз?» Иван Федорович сошел вниз, вид имел почти что веселый, хотя было в нем, в словах и в жестах его, нечто как
бы раскидывающееся и торопливое.
Когда старик бывал рад, то всегда начинал экспансивничать, но на этот раз он как
бы сдерживался.
За полгода до кончины своей,
когда уже минуло ему семнадцать лет, повадился он ходить к одному уединенному в нашем городе человеку, как
бы политическому ссыльному, высланному из Москвы в наш город за вольнодумство.
И сколько тайн разрешенных и откровенных: восстановляет Бог снова Иова, дает ему вновь богатство, проходят опять многие годы, и вот у него уже новые дети, другие, и любит он их — Господи: «Да как мог
бы он, казалось, возлюбить этих новых,
когда тех прежних нет,
когда тех лишился?
Когда вышли мы офицерами, то готовы были проливать свою кровь за оскорбленную полковую честь нашу, о настоящей же чести почти никто из нас и не знал, что она такое есть, а узнал
бы, так осмеял
бы ее тотчас же сам первый.
А насмешников вопросить
бы самих: если у нас мечта, то
когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа?
«Он и всех-то нас святее и исполняет труднейшее, чем по уставу, — сказали
бы тогда иноки, — а что в церковь не ходит, то, значит, сам знает,
когда ему ходить, у него свой устав».
Когда уже стало сильно смеркаться, проходивший сосновою рощей из скита к монастырю Ракитин вдруг заметил Алешу, лежавшего под деревом лицом к земле, недвижимого и как
бы спящего.
Когда Федор Павлович Карамазов, связавшийся первоначально с Грушенькой по поводу одного случайного «гешефта», кончил совсем для себя неожиданно тем, что влюбился в нее без памяти и как
бы даже ум потеряв, то старик Самсонов, уже дышавший в то время на ладан, сильно подсмеивался.
Смеется, должно быть, с другою надо мной, и уж я ж его, думаю, только
бы увидеть его, встретить
когда: то уж я ж ему отплачу, уж я ж ему отплачу!» Ночью в темноте рыдаю в подушку и все это передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой его утоляю: «Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!» Так, бывало, и закричу в темноте.
Алеша ничего не ответил, точно и не слыхал; он шел подле Ракитина скоро, как
бы ужасно спеша; он был как
бы в забытьи, шел машинально. Ракитина вдруг что-то укололо, точно ранку его свежую тронули пальцем. Совсем не того ждал он давеча,
когда сводил Грушеньку с Алешей; совсем иное случилось, а не то, чего
бы ему очень хотелось.
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее к Кузьме Самсонову, куда будто
бы ей ужасно надо было идти «деньги считать», и
когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
Страшная, неистовая злоба закипела вдруг в сердце Мити: «Вот он, его соперник, его мучитель, мучитель его жизни!» Это был прилив той самой внезапной, мстительной и неистовой злобы, про которую, как
бы предчувствуя ее, возвестил он Алеше в разговоре с ним в беседке четыре дня назад,
когда ответил на вопрос Алеши: «Как можешь ты говорить, что убьешь отца?»
Она как была, сидя на сундуке,
когда он вбежал, так и осталась теперь, вся трепещущая и, выставив пред собою руки, как
бы желая защититься, так и замерла в этом положении.
Феня… тут один забор (он глядел на нее, как
бы загадывая ей загадку), один высокий забор и страшный на вид, но… завтра на рассвете,
когда «взлетит солнце», Митенька через этот забор перескочит…
«А
когда он воротился, — с волнением прибавила Феня, — и я призналась ему во всем, то стала я его расспрашивать: отчего у вас, голубчик Дмитрий Федорович, в крови обе руки», то он будто
бы ей так и ответил, что эта кровь — человеческая и что он только что сейчас человека убил, — «так и признался, так мне во всем тут и покаялся, да вдруг и выбежал как сумасшедший.
Я
бы, впрочем, и не стал распространяться о таких мелочных и эпизодных подробностях, если б эта сейчас лишь описанная мною эксцентрическая встреча молодого чиновника с вовсе не старою еще вдовицей не послужила впоследствии основанием всей жизненной карьеры этого точного и аккуратного молодого человека, о чем с изумлением вспоминают до сих пор в нашем городке и о чем, может быть, и мы скажем особое словечко,
когда заключим наш длинный рассказ о братьях Карамазовых.
Когда же исполнял свою должность, то становился необыкновенно важен, как
бы до святыни понимая свое значение и свои обязанности.
Тут Марфа Игнатьевна закричала сама и начала было звать мужа, но вдруг сообразила, что ведь Григория-то на кровати,
когда она вставала, как
бы и не было.
Изменился и весь тон его: это сидел уже опять равный всем этим людям человек, всем этим прежним знакомым его, вот точно так, как если
бы все они сошлись вчера,
когда еще ничего не случилось, где-нибудь в светском обществе.
— И вообще, если
бы вы начали вашу повесть со систематического описания всего вашего вчерашнего дня с самого утра? Позвольте, например, узнать: зачем вы отлучались из города и
когда именно поехали и приехали… и все эти факты…
— Э, господа, не надо
бы мелочи: как,
когда и почему, и почему именно денег столько, а не столько, и вся эта гамазня… ведь эдак в трех томах не упишешь, да еще эпилог потребуется!
Ясно, точно, как
бы отчеканивая, передал он о чувствах, волновавших его в те мгновения в саду,
когда ему так ужасно хотелось узнать: у отца ли Грушенька или нет?