Неточные совпадения
Рассказывали, что
молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который,
как известно теперь, подтибрил у нее тогда же, разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила, так что тысячки эти с тех пор решительно
как бы канули для нее в воду.
Превосходное имение его находилось сейчас же на выезде из нашего городка и граничило с землей нашего знаменитого монастыря, с которым Петр Александрович, еще в самых
молодых летах,
как только получил наследство, мигом начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель в реке или порубок в лесу, доподлинно не знаю, но начать процесс с «клерикалами» почел даже своею гражданскою и просвещенною обязанностью.
Молодой человек был поражен, заподозрил неправду, обман, почти вышел из себя и
как бы потерял ум.
И если кому обязаны были
молодые люди своим воспитанием и образованием на всю свою жизнь, то именно этому Ефиму Петровичу, благороднейшему и гуманнейшему человеку, из таких,
какие редко встречаются.
Так
как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то
молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так
как он принужден был все это время кормить и содержать себя сам и в то же время учиться.
Как бы там ни было,
молодой человек не потерялся нисколько и добился-таки работы, сперва уроками в двугривенный, а потом бегая по редакциям газет и доставляя статейки в десять строчек об уличных происшествиях, за подписью «Очевидец».
Вообще судя, странно было, что
молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом, к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал бы, конечно, денег ни за что и ни в
каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят денег.
И вот
молодой человек поселяется в доме такого отца, живет с ним месяц и другой, и оба уживаются
как не надо лучше.
Пить вино и развратничать он не любит, а между тем старик и обойтись без него не может, до того ужились!» Это была правда;
молодой человек имел даже видимое влияние на старика; тот почти начал его иногда
как будто слушаться, хотя был чрезвычайно и даже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…
А что до Дидерота, так я этого «рече безумца» раз двадцать от здешних же помещиков еще в
молодых летах моих слышал,
как у них проживал; от вашей тетеньки, Петр Александрович, Мавры Фоминишны тоже, между прочим, слышал.
А старец уже заметил в толпе два горящие, стремящиеся к нему взгляда изнуренной, на вид чахоточной, хотя и
молодой еще крестьянки. Она глядела молча, глаза просили о чем-то, но она
как бы боялась приблизиться.
Начали «Во лузях», и вдруг Марфа Игнатьевна, тогда еще женщина
молодая, выскочила вперед пред хором и прошлась «русскую» особенным манером, не по-деревенскому,
как бабы, а
как танцевала она, когда была дворовою девушкой у богатых Миусовых на домашнем помещичьем их театре, где обучал актеров танцевать выписанный из Москвы танцмейстер.
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и хотя понял, что это «юродивая»,
как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что
молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы сего впредь не было.
Она задыхалась. Она, может быть, гораздо достойнее, искуснее и натуральнее хотела бы выразить свою мысль, но вышло слишком поспешно и слишком обнаженно. Много было
молодой невыдержки, многое отзывалось лишь вчерашним раздражением, потребностью погордиться, это она почувствовала сама. Лицо ее как-то вдруг омрачилось, выражение глаз стало нехорошо. Алеша тотчас же заметил все это, и в сердце его шевельнулось сострадание. А тут
как раз подбавил и брат Иван.
Милый Алексей Федорович, вы ведь не знали этого: знайте же, что мы все, все — я, обе ее тетки — ну все, даже Lise, вот уже целый месяц
как мы только того и желаем и молим, чтоб она разошлась с вашим любимцем Дмитрием Федоровичем, который ее знать не хочет и нисколько не любит, и вышла бы за Ивана Федоровича, образованного и превосходного
молодого человека, который ее любит больше всего на свете.
Это было очень жалкое создание,
молодая тоже девушка, лет двадцати, но горбатая и безногая, с отсохшими,
как сказали потом Алеше, ногами.
— Ах, это правда, ах, я это ужасно вдруг поняла! Ах, Алеша,
как вы все это знаете? Такой
молодой и уж знает, что в душе… Я бы никогда этого не выдумала…
— Ах, Боже мой,
какая тут низость? Если б обыкновенный светский разговор какой-нибудь и я бы подслушивала, то это низость, а тут родная дочь заперлась с
молодым человеком… Слушайте, Алеша, знайте, я за вами тоже буду подсматривать, только что мы обвенчаемся, и знайте еще, что я все письма ваши буду распечатывать и всё читать… Это уж вы будьте предуведомлены…
— Страшно так и храбро, особенно коли
молодые офицерики с пистолетами в руках один против другого палят за которую-нибудь. Просто картинка. Ах, кабы девиц пускали смотреть, я ужасно
как хотела бы посмотреть.
— А то, что ты такой же точно
молодой человек,
как и все остальные двадцатитрехлетние
молодые люди, такой же
молодой, молоденький, свежий и славный мальчик, ну желторотый, наконец, мальчик! Что, не очень тебя обидел?
— Сам понимаешь, значит, для чего. Другим одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота. Вся
молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. Именно теперь,
как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься. Ты из-за чего все три месяца глядел на меня в ожидании? Чтобы допросить меня: «Како веруеши али вовсе не веруеши?» — вот ведь к чему сводились ваши трехмесячные взгляды, Алексей Федорович, ведь так?
В самом деле, это могла быть
молодая досада
молодой неопытности и
молодого тщеславия, досада на то, что не сумел высказаться, да еще с таким существом,
как Алеша, на которого в сердце его несомненно существовали большие расчеты.
Главное же в том заключалось, что,
как узнал я тогда же, был этот
молодой помещик женихом ее уже давно и что сам же я встречал его множество раз в ихнем доме, но не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами.
Вдруг, смотрю, подымается из среды дам та самая
молодая особа, из-за которой я тогда на поединок вызвал и которую столь недавно еще в невесты себе прочил, а я и не заметил,
как она теперь на вечер приехала.
То-то и есть, что вся любовь, таившаяся в
молодом и чистом сердце его ко «всем и вся», в то время и во весь предшествовавший тому год,
как бы вся временами сосредоточивалась, и может быть даже неправильно, лишь на одном существе преимущественно, по крайней мере в сильнейших порывах сердца его, — на возлюбленном старце его, теперь почившем.
Ракитин удивлялся на их восторженность и обидчиво злился, хотя и мог бы сообразить, что у обоих
как раз сошлось все, что могло потрясти их души так,
как случается это нечасто в жизни. Но Ракитин, умевший весьма чувствительно понимать все, что касалось его самого, был очень груб в понимании чувств и ощущений ближних своих — отчасти по
молодой неопытности своей, а отчасти и по великому своему эгоизму.
«Но что это, что это? Почему раздвигается комната… Ах да… ведь это брак, свадьба… да, конечно. Вот и гости, вот и
молодые сидят, и веселая толпа и… где же премудрый архитриклин? Но кто это? Кто? Опять раздвинулась комната… Кто встает там из-за большого стола?
Как… И он здесь? Да ведь он во гробе… Но он и здесь… встал, увидал меня, идет сюда… Господи!..
В трактире «Столичный город» он уже давно слегка познакомился с одним
молодым чиновником и как-то узнал в трактире же, что этот холостой и весьма достаточный чиновник до страсти любит оружие, покупает пистолеты, револьверы, кинжалы, развешивает у себя по стенам, показывает знакомым, хвалится, мастер растолковать систему револьвера,
как его зарядить,
как выстрелить, и проч.
Начали мыться. Петр Ильич держал кувшин и подливал воду. Митя торопился и плохо было намылил руки. (Руки у него дрожали,
как припомнил потом Петр Ильич.) Петр Ильич тотчас же велел намылить больше и тереть больше. Он
как будто брал какой-то верх над Митей в эту минуту, чем дальше, тем больше. Заметим кстати:
молодой человек был характера неробкого.
— Из города эти, двое господ… Из Черней возвращались, да и остались. Один-то,
молодой, надоть быть родственник господину Миусову, вот только
как звать забыл… а другого, надо полагать, вы тоже знаете: помещик Максимов, на богомолье, говорит, заехал в монастырь ваш там, да вот с родственником этим
молодым господина Миусова и ездит…
— Да
какой же он
молодой, да и не офицер он вовсе; нет, сударь, не ему, а миусовскому племяннику этому, молодому-то… вот только имя забыл.
Она сидела за столом сбоку, в креслах, а рядом с нею, на диване, хорошенький собою и еще очень
молодой Калганов; она держала его за руку и, кажется, смеялась, а тот, не глядя на нее, что-то громко говорил,
как будто с досадой, сидевшему чрез стол напротив Грушеньки Максимову.
Но на этом беленьком личике были прелестные светло-голубые глаза, с умным, а иногда и глубоким выражением, не по возрасту даже, несмотря на то что
молодой человек иногда говорил и смотрел совсем
как дитя и нисколько этим не стеснялся, даже сам это сознавая.
Молодой человек в очках вдруг выдвинулся вперед и, подступив к Мите, начал, хоть и осанисто, но немного
как бы торопясь...
А между тем
как раз у него сидели в эту минуту за ералашем прокурор и наш земский врач Варвинский,
молодой человек, только что к нам прибывший из Петербурга, один из блистательно окончивших курс в Петербургской медицинской академии.
Налево, сбоку от Мити, на месте, где сидел в начале вечера Максимов, уселся теперь прокурор, а по правую руку Мити, на месте, где была тогда Грушенька, расположился один румяный
молодой человек, в каком-то охотничьем
как бы пиджаке, и весьма поношенном, пред которым очутилась чернильница и бумага.
А Калганов забежал в сени, сел в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и плакал, — плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилетний уже
молодой человек. О, он поверил в виновность Мити почти вполне! «Что же это за люди,
какие же после того могут быть люди!» — бессвязно восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии. Не хотелось даже и жить ему в ту минуту на свете. «Стоит ли, стоит ли!» — восклицал огорченный юноша.
Но нашлись там
как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции, другие по соседству — всего
молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Между другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех,
как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил ни с того ни с сего один раздраженный человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще
молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком.
— Непременно! О,
как я кляну себя, что не приходил раньше, — плача и уже не конфузясь, что плачет, пробормотал Коля. В эту минуту вдруг словно выскочил из комнаты штабс-капитан и тотчас затворил за собою дверь. Лицо его было исступленное, губы дрожали. Он стал пред обоими
молодыми людьми и вскинул вверх обе руки.
Ну, все равно
как к старцу Зосиме на исповеди, и это самое верное, это очень подходит: назвала же я вас давеча схимником, — ну так вот этот бедный
молодой человек, ваш друг Ракитин (о Боже, я просто на него не могу сердиться!
А она мне вдруг кричит: «Я ненавижу Ивана Федоровича, я требую, чтобы вы его не принимали, чтобы вы ему отказали от дома!» Я обомлела при такой неожиданности и возражаю ей: с
какой же стати буду я отказывать такому достойному
молодому человеку и притом с такими познаниями и с таким несчастьем, потому что все-таки все эти истории — ведь это несчастье, а не счастие, не правда ли?
В последний год старик
как раз засел за апокрифические Евангелия и поминутно сообщал о своих впечатлениях своему
молодому другу.
Это был какой-то господин или, лучше сказать, известного сорта русский джентльмен, лет уже не
молодых, «qui frisait la cinquantaine», [«под пятьдесят» (фр.).]
как говорят французы, с не очень сильною проседью в темных, довольно длинных и густых еще волосах и в стриженой бородке клином.
— Понимаю, слишком понимаю! — воскликнул Фетюкович,
как бы сам сконфуженный и
как бы стремительно спеша извиниться, — вы,
как и всякий другой, могли быть в свою очередь заинтересованы знакомством
молодой и красивой женщины, охотно принимавшей к себе цвет здешней молодежи, но… я хотел лишь осведомиться: нам известно, что Светлова месяца два назад чрезвычайно желала познакомиться с младшим Карамазовым, Алексеем Федоровичем, и только за то, чтобы вы привели его к ней, и именно в его тогдашнем монастырском костюме, она пообещала вам выдать двадцать пять рублей, только что вы его к ней приведете.
Что же до того, налево или направо должен был смотреть подсудимый, входя в залу, то, «по его скромному мнению», подсудимый именно должен был, входя в залу, смотреть прямо пред собой,
как и смотрел в самом деле, ибо прямо пред ним сидели председатель и члены суда, от которых зависит теперь вся его участь, «так что, смотря прямо пред собой, он именно тем самым и доказал совершенно нормальное состояние своего ума в данную минуту», — с некоторым жаром заключил
молодой врач свое «скромное» показание.
Митю, конечно, остановили, но мнение
молодого врача имело самое решающее действие
как на суд, так и на публику, ибо,
как оказалось потом, все с ним согласились. Впрочем, доктор Герценштубе, спрошенный уже
как свидетель, совершенно неожиданно вдруг послужил в пользу Мити.
Как старожил города, издавна знающий семейство Карамазовых, он дал несколько показаний, весьма интересных для «обвинения», и вдруг,
как бы что-то сообразив, присовокупил...
— О да, я сам был тогда еще
молодой человек… Мне… ну да, мне было тогда сорок пять лет, а я только что сюда приехал. И мне стало тогда жаль мальчика, и я спросил себя: почему я не могу купить ему один фунт… Ну да, чего фунт? Я забыл,
как это называется… фунт того, что дети очень любят,
как это — ну,
как это… — замахал опять доктор руками, — это на дереве растет, и его собирают и всем дарят…
Там
молодой герой, обвешанный крестами за храбрость, разбойнически умерщвляет на большой дороге мать своего вождя и благодетеля и, подговаривая своих товарищей, уверяет, что „она любит его
как родного сына, и потому последует всем его советам и не примет предосторожностей“.
Посмотрите, господа, посмотрите,
как у нас застреливаются
молодые люди: о, без малейших гамлетовских вопросов о том...