Неточные совпадения
— Неужели вы действительно такого убеждения о последствиях иссякновения у
людей веры в бессмертие
души их? — спросил вдруг старец Ивана Федоровича.
Чтоб из низости
душоюМог подняться
человек,
С древней матерью-землею
Он вступи в союз навек.
Кончил он опять со своим давешним злым и юродливым вывертом. Алеша почувствовал, однако, что ему уж он доверяет и что будь на его месте другой, то с другим этот
человек не стал бы так «разговаривать» и не сообщил бы ему того, что сейчас ему сообщил. Это ободрило Алешу, у которого
душа дрожала от слез.
На скамейке у ворот сидел и прохлаждался вечерним воздухом лакей Смердяков, и Иван Федорович с первого взгляда на него понял, что и в
душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого-то
человека и не может вынести его
душа.
Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою
душу не верить в людскую помощь, в
людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его.
Но до тех пор надо все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен
человек вдруг пример показать и вывести
душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого.
«Господи! — мыслю про себя, — о почтении
людей думает в такую минуту!» И до того жалко мне стало его тогда, что, кажись, сам бы разделил его участь, лишь бы облегчить его. Вижу, он как исступленный. Ужаснулся я, поняв уже не умом одним, а живою
душой, чего стоит такая решимость.
«Чего же ты плачешь, — говорю ему, — незабвенный ты
человек, лучше повеселись за меня
душой, милый, ибо радостен и светел путь мой».
Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи
людей покидают жизнь свою на сей земле и
души их становятся пред Господом — и сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она не взяла ножа, не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат
душу… без них горе было бы слишком тяжело у
людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее… А?.. что читают?»
Прокурор же, то есть товарищ прокурора, но которого у нас все звали прокурором, Ипполит Кириллович, был у нас
человек особенный, нестарый, всего лишь лет тридцати пяти, но сильно наклонный к чахотке, присем женатый на весьма толстой и бездетной даме, самолюбивый и раздражительный, при весьма солидном, однако, уме и даже доброй
душе.
— Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших
душ. Мы тут трое сошлись
люди благородные, и пусть все у нас так и будет на взаимном доверии образованных и светских
людей, связанных дворянством и честью. Во всяком случае, позвольте мне считать вас за лучших друзей моих в эту минуту жизни моей, в эту минуту унижения чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?
— Не напрасно, господа, не напрасно! — вскипел опять Митя, хотя и, видимо облегчив
душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять добреть с каждым словом. — Вы можете не верить преступнику или подсудимому, истязуемому вашими вопросами, но благороднейшему
человеку, господа, благороднейшим порывам
души (смело это кричу!) — нет! этому вам нельзя не верить… права даже не имеете… но —
— Именно не заметил, это вы прекрасно, прокурор, — одобрил вдруг и Митя. Но далее пошла история внезапного решения Мити «устраниться» и «пропустить счастливых мимо себя». И он уже никак не мог, как давеча, решиться вновь разоблачать свое сердце и рассказывать про «царицу
души своей». Ему претило пред этими холодными, «впивающимися в него, как клопы»,
людьми. А потому на повторенные вопросы заявил кратко и резко...
И не претендуйте на нас, что мы «холодные циники и насмешливые
люди», которые не в состоянии верить благородным порывам вашей
души…
— Господа, благодарю вас, я ведь так и знал, что вы все-таки же честные и справедливые
люди, несмотря ни на что. Вы сняли бремя с
души… Ну, что же мы теперь будем делать? Я готов.
— Кто это мне под голову подушку принес? Кто был такой добрый
человек! — воскликнул он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог знает какое благодеяние оказали ему. Добрый
человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся
душа его как бы сотряслась от слез. Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно.
А игра в войну у молодых
людей, в рекреационное время, или там в разбойники — это ведь тоже зарождающееся искусство, зарождающаяся потребность искусства в юной
душе, и эти игры иногда даже сочиняются складнее, чем представления на театре, только в том разница, что в театр ездят смотреть актеров, а тут молодежь сами актеры.
И странное дело: хотя был твердо убежден в преступлении Мити, но со времени заключения его все как-то более и более смотрел на него мягче: «С хорошею, может быть,
душой был
человек, а вот пропал, как швед, от пьянства и беспорядка!» Прежний ужас сменился в сердце его какою-то жалостью.
— С Михаилом-то подружился? Нет, не то чтоб. Да и чего, свинья! Считает, что я… подлец. Шутки тоже не понимают — вот что в них главное. Никогда не поймут шутки. Да и сухо у них в
душе, плоско и сухо, точно как я тогда к острогу подъезжал и на острожные стены смотрел. Но умный
человек, умный. Ну, Алексей, пропала теперь моя голова!
Можно возродить и воскресить в этом каторжном
человеке замершее сердце, можно ухаживать за ним годы и выбить наконец из вертепа на свет уже
душу высокую, страдальческое сознание, возродить ангела, воскресить героя!
Прежде меня только изгибы инфернальные томили, а теперь я всю ее
душу в свою
душу принял и через нее сам
человеком стал!
Господа присяжные, эти
души, эти на вид жестокосердые, буйные и безудержные
люди, как мой клиент, бывают, и это чаще всего, чрезвычайно нежны сердцем, только этого не выказывают.
Душа расширится и узрит, как Бог милосерд и как
люди прекрасны и справедливы.
И хоть будь они там все до единого машинисты необъятные какие али что — черт с ними, не мои они
люди, не моей
души!