Неточные совпадения
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь,
говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я
на сей счет могила, а вот что хотел я вам только
на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты
на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Он мне об той, об Катьке, вдруг сейчас и
говорит: такая-де она и сякая, доктора из Москвы
на суд для меня выписала, чтобы спасти меня, выписала, адвоката самого первого, самого ученого тоже выписала.
— Ну, так и я тогда же подумала! Лжет он мне, бесстыжий, вот что! И приревновал он теперь меня, чтобы потом
на меня свалить. Ведь он дурак, ведь он не умеет концов хоронить, откровенный он ведь такой… Только я ж ему, я ж ему! «Ты,
говорит, веришь, что я убил», — это мне-то он
говорит, мне-то, это меня-то он тем попрекнул! Бог с ним! Ну постой, плохо этой Катьке будет от меня
на суде! Я там одно такое словечко скажу… Я там уж все скажу!
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то
суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал
на обеих ручках, а потом распял
на стене, прибил гвоздями и распял, а потом
на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро!
Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и
на него любовался. Это хорошо!
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул
на него Митя, — ах, ты про
суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках
говорили, вот все про этот
суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра
суд, только я не про
суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты
на меня с такою критикой в лице смотришь?
Сходи к ней, Алеша, попроси ее, чтобы не
говорила этого
на суде.
И что бы ты ни
говорил на меня
на суде, что бы ты ни свидетельствовал — принимаю и не боюсь тебя; сам все подтвержу!
На этом прокурор прекратил расспросы. Ответы Алеши произвели было
на публику самое разочаровывающее впечатление. О Смердякове у нас уже поговаривали еще до
суда, кто-то что-то слышал, кто-то
на что-то указывал,
говорили про Алешу, что он накопил какие-то чрезвычайные доказательства в пользу брата и в виновности лакея, и вот — ничего, никаких доказательств, кроме каких-то нравственных убеждений, столь естественных в его качестве родного брата подсудимого.
Ну и пусть, я тоже не стану дотрогиваться, но, однако, позволю себе лишь заметить, что если чистая и высоконравственная особа, какова бесспорно и есть высокоуважаемая госпожа Верховцева, если такая особа,
говорю я, позволяет себе вдруг, разом,
на суде, изменить первое свое показание, с прямою целью погубить подсудимого, то ясно и то, что это показание ее было сделано не беспристрастно, не хладнокровно.
— Все для письма я вам доставлю сейчас, — ответила надзирательница, — но должна вас предупредить, что все письма, исключая писем к адвокату, должны быть распечатанными, так как их до отправки читает директриса тюрьмы. Только к адвокатам письма не читаются… Что же касается хороших адвокатов, то я могу назвать вам их несколько: Янсен, Фрик, сенатор Робер, Стоккарт, — все это знаменитости, но кто из них лучше, трудно сказать… Я знаю только, что берут они очень дорого и
говорят на суде очень красноречиво.
Неточные совпадения
— Погоди. И за те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку,
судом скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (
говоря это, Бородавкин изодрал и растоптал), с тобой же самим, яко с растлителем добрых нравов, по предварительной отдаче
на поругание, поступить, как мне, градоначальнику, заблагорассудится.
Да вот вам, панове, вперед
говорю: если кто в походе напьется, то никакого нет
на него
суда.
К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический язык сплетни; про матроса
говаривали, что он где-то кого-то убил, оттого, мол, его больше не берут служить
на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что «терзается угрызениями преступной совести».
Катерина. Э! Что меня жалеть, никто виноват — сама
на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.) Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского
суда?
Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь грех здесь,
на земле, натерпишься.
— И без говядинки обойдемся,
на нет и
суда нет. Бедность,
говорят, не порок.