Неточные совпадения
Второе: что «уголовная и судно-гражданская власть не должна принадлежать церкви и несовместима с природой ее и как божественного установления, и как союза людей для религиозных целей» и наконец, в-третьих: что «церковь есть царство не от
мира сего»…
В святом Евангелии слова «не от
мира сего» не
в том смысле употреблены.
Царство небесное, разумеется, не от
мира сего, а
в небе, но
в него входят не иначе как чрез церковь, которая основана и установлена на земле.
Христова же церковь, вступив
в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь
мир, а стало быть, и все древнее языческое государство
в церковь.
Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы,
в которую облекается Бог мой; пусть я иду
в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя
миру стоять и быть.
Монастырь он обошел кругом и через сосновую рощу прошел прямо
в скит. Там ему отворили, хотя
в этот час уже никого не впускали. Сердце у него дрожало, когда он вошел
в келью старца: «Зачем, зачем он выходил, зачем тот послал его „
в мир“? Здесь тишина, здесь святыня, а там — смущенье, там мрак,
в котором сразу потеряешься и заблудишься…»
Тогда каждый из вас будет
в силах весь
мир любовию приобрести и слезами своими мировые грехи омыть…
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, — что мирская наука, соединившись
в великую силу, разобрала,
в последний век особенно, все, что завещано
в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых
мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
— Увидимся еще, стало быть,
в миру-то, встретимся до тридцати-то лет, когда я от кубка-то начну отрываться.
Ну так представь же себе, что
в окончательном результате я
мира этого Божьего — не принимаю и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе.
— То-то и есть, что но… — кричал Иван. — Знай, послушник, что нелепости слишком нужны на земле. На нелепостях
мир стоит, и без них, может быть,
в нем совсем ничего бы и не произошло. Мы знаем, что знаем!
Солидарность
в грехе между людьми я понимаю, понимаю солидарность и
в возмездии, но не с детками же солидарность
в грехе, и если правда
в самом деле
в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов, то уж, конечно, правда эта не от
мира сего и мне непонятна.
Скажи мне сам прямо, я зову тебя — отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью
в финале осчастливить людей, дать им наконец
мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком
в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
У нас
в Москве,
в допетровскую старину, такие же почти драматические представления, из Ветхого Завета особенно, тоже совершались по временам; но, кроме драматических представлений, по всему
миру ходило тогда много повестей и «стихов»,
в которых действовали по надобности святые, ангелы и вся сила небесная.
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены
в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять
в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того,
в трех словах,
в трех только фразах человеческих, всю будущую историю
мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом
в пустыне?
А между тем
в вопросе этом заключалась великая тайна
мира сего.
В семь часов вечера Иван Федорович вошел
в вагон и полетел
в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним
миром навеки, и чтобы не было из него ни вести, ни отзыва;
в новый
мир,
в новые места, и без оглядки!» Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а
в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая
в Москву, он вдруг как бы очнулся.
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся
в Египет, бросив даже Отчизну, и умер
в чужой земле, изрекши на веки веков
в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно
в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние
мира, примиритель и спаситель его!
«Да как же это можно, чтоб я за всех виноват был, — смеется мне всякий
в глаза, — ну разве я могу быть за вас, например, виноват?» — «Да где, — отвечаю им, — вам это и познать, когда весь
мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем да и от других такой же лжи требуем.
— Бог сжалился надо мной и зовет к себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и
мир после стольких лет впервые. Разом ощутил
в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже смею любить детей моих и лобызать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу
в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как
в раю веселится… долг исполнил…
В просвещенном
мире слово сие произносится
в наши дни у иных уже с насмешкой, а у некоторых и как бранное.
Образ Христов хранят пока
в уединении своем благолепно и неискаженно,
в чистоте правды Божией, от древнейших отцов, апостолов и мучеников, и, когда надо будет, явят его поколебавшейся правде
мира.
Посмотрите у мирских и во всем превозносящемся над народом Божиим
мире, не исказился ли
в нем лик Божий и правда его?
Провозгласил
мир свободу,
в последнее время особенно, и что же видим
в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство!
Уверяют, что
мир чем далее, тем более единится, слагается
в братское общение тем, что сокращает расстояния, передает по воздуху мысли.
Юноша брат мой у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается,
в одном месте тронешь —
в другом конце
мира отдается.
Бог взял семена из
миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным
мирам иным; если ослабевает или уничтожается
в тебе сие чувство, то умирает и взращенное
в тебе.
А если вас таких двое сойдутся, то вот уж и весь
мир,
мир живой любви, обнимите друг друга
в умилении и восхвалите Господа: ибо хотя и
в вас двоих, но восполнилась правда его.
И вот тот, который должен бы был, по упованиям его, быть вознесен превыше всех
в целом
мире, — тот самый вместо славы, ему подобавшей, вдруг низвержен и опозорен!
Как будто нити ото всех этих бесчисленных
миров Божиих сошлись разом
в душе его, и она вся трепетала, «соприкасаясь
мирам иным».
Подробнее на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот
в чем состояла главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь
мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
Вследствие этого-то простодушия своего он, между прочим, был серьезно убежден, что старый Кузьма, собираясь отходить
в другой
мир, чувствует искреннее раскаяние за свое прошлое с Грушенькой, и что нет теперь у нее покровителя и друга более преданного, как этот безвредный уже старик.
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней как пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь ни случилось — за минуту одну весь
мир отдам», — промелькнуло
в его голове. Грушенька
в самом деле выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась
в кресле, на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
Зато
в свою очередь молоденький Николай Парфенович оказался единственным тоже человеком
в целом
мире, которого искренно полюбил наш «обиженный» прокурор.
И таков ли, таков ли был бы я
в эту ночь и
в эту минуту теперь, сидя с вами, — так ли бы я говорил, так ли двигался, так ли бы смотрел на вас и на
мир, если бы
в самом деле был отцеубийцей, когда даже нечаянное это убийство Григория не давало мне покоя всю ночь, — не от страха, о! не от одного только страха вашего наказания!
— Слушай, легкомысленная старуха, — начал, вставая с дивана, Красоткин, — можешь ты мне поклясться всем, что есть святого
в этом
мире, и сверх того чем-нибудь еще, что будешь наблюдать за пузырями
в мое отсутствие неустанно? Я ухожу со двора.
— Лекарь, есть только одно существо
в целом
мире, которое может приказывать Николаю Красоткину, это вот этот человек, — Коля указал на Алешу, — ему повинуюсь, прощайте!
— Я ведь одному вам говорю, — начала опять Лиза. — Я себе одной говорю, да еще вам. Вам одному
в целом
мире. И вам охотнее, чем самой себе говорю. И вас совсем не стыжусь. Алеша, почему я вас совсем не стыжусь, совсем? Алеша, правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и режут?
Я тогда, как
в этот погреб полез, то
в страхе был и
в сумлении; потому больше
в страхе, что был вас лишимшись и ни от кого уже защиты не ждал
в целом
мире.
Слушай:
в снах, и особенно
в кошмарах, ну, там от расстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый
мир событий, связанный такою интригой, с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты, попы…
Атомы-то и
в древнем
мире были.
Я ведь знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись,
в чем дело, рявкну «осанну», и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем
мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему, даже газетам и журналам, потому что кто ж на них тогда станет подписываться.
Люди совокупятся, чтобы взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастия и радости
в одном только здешнем
мире.
Мало того: если даже период этот и никогда не наступит, но так как Бога и бессмертия все-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному
в целом
мире, и, уж конечно,
в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится.
В юридическом
мире над этим несколько смеялись, ибо наш прокурор именно этим качеством своим заслужил даже некоторую известность, если далеко не повсеместно, то гораздо большую, чем можно было предположить ввиду его скромного места
в нашем суде.
Человек, не смигнувший задумать такое бесстрашное и зверское дело и потом исполнить его, — сообщает такие известия, которые знает только он
в целом
мире и о которых, если бы только он об них умолчал, никто и не догадался бы никогда
в целом
мире.
Напротив, повторяю это, если б он промолчал хоть только об деньгах, а потом убил и присвоил эти деньги себе, то никто бы никогда
в целом
мире не мог обвинить его по крайней мере
в убийстве для грабежа, ибо денег этих ведь никто, кроме него, не видал, никто не знал, что они существуют
в доме.
Еще
в Петербурге, еще только собираясь сюда, я был предварен — да и сам знал безо всякого предварения, что встречу здесь оппонентом глубокого и тончайшего психолога, давно уже заслужившего этим качеством своим некоторую особливую славу
в нашем молодом еще юридическом
мире.
„Ведь унеси он этот пакет с собою, то никто бы и не узнал
в целом
мире, что был и существовал пакет, а
в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам — заявил про него
в своей речи, именно
в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не узнал
в целом
мире, что был пакет, а
в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.