Неточные совпадения
Он слишком
хорошо понял, что приказание переезжать, вслух и с таким показным криком, дано было «в увлечении», так сказать даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно в их же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на то, что ему не дают больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла в доме и
все опять-таки для красы; и
все в том же роде, конечно, случилось теперь и с папашей.
— Я жених, формальный и благословенный, произошло
все в Москве, по моем приезде, с парадом, с образами, и в лучшем виде. Генеральша благословила и — веришь ли, поздравила даже Катю: ты выбрала, говорит,
хорошо, я вижу его насквозь. И веришь ли, Ивана она невзлюбила и не поздравила. В Москве же я много и с Катей переговорил, я ей
всего себя расписал, благородно, в точности, в искренности.
Все выслушала...
Григорий остолбенел и смотрел на оратора, выпучив глаза. Он хоть и не понимал
хорошо, что говорят, но что-то из
всей этой дребедени вдруг понял и остановился с видом человека, вдруг стукнувшегося лбом об стену. Федор Павлович допил рюмку и залился визгливым смехом.
— То ли еще узрим, то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил
всех хотя бы до времени вслух о сем не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но почти сам не веруя своей оговорке, что очень
хорошо усмотрели и слушавшие.
Вчера Иван здесь
хорошо говорил, хоть и были мы
все пьяны.
— Ах, Алеша, напротив, ужасно как
хорошо, — нежно и со счастьем посмотрела на него Lise. Алеша стоял,
все еще держа свою руку в ее руке. Вдруг он нагнулся и поцеловал ее в самые губки.
«Ах, как, говорит, это
хорошо, как
все Божие
хорошо и чудесно!» Сидит, задумался, тихо и сладко.
Выслушал он, смотрит так
хорошо на меня: «
Все это, говорит, чрезвычайно как любопытно, я к вам еще и еще приду».
«Странное дело, пока шел сюда,
все казалось
хорошо, а теперь вот и ахинея!» — вдруг пронеслось в его безнадежной голове.
Те очень
хорошо понимали, о чем он разузнает, и разуверили его вполне: никого не было, ночевал Иван Федорович, «
все было в совершенном порядке».
Он бросился вон. Испуганная Феня рада была, что дешево отделалась, но очень
хорошо поняла, что ему было только некогда, а то бы ей, может, несдобровать. Но, убегая, он
все же удивил и Феню, и старуху Матрену одною самою неожиданною выходкой: на столе стояла медная ступка, а в ней пестик, небольшой медный пестик, в четверть аршина
всего длиною. Митя, выбегая и уже отворив одною рукой дверь, другою вдруг на лету выхватил пестик из ступки и сунул себе в боковой карман, с ним и был таков.
— В карман? Да, в карман. Это
хорошо… Нет, видите ли, это
все вздор! — вскричал он, как бы вдруг выходя из рассеянности. — Видите: мы сперва это дело кончим, пистолеты-то, вы мне их отдайте, а вот ваши деньги… потому что мне очень, очень нужно… и времени, времени ни капли…
Но и это
все казалось Мите ужасно как
хорошо и бесспорно.
Калганов очень
хорошо понимал отношения Мити к Грушеньке, догадывался и о пане, но его
все это не так занимало, даже, может быть, вовсе не занимало, а занимал его
всего более Максимов.
— Ну да
хорошо, а ты рассказывай, — крикнула Грушенька Максимову. — Что ж вы
все замолчали?
Пусть
все смотрят, как я пляшу… как я
хорошо и прекрасно пляшу…
— Ах, это прекрасный, прекрасный человек, я знакома с Михаилом Макаровичем. Непременно, именно к нему. Как вы находчивы, Петр Ильич, и как
хорошо это вы
все придумали; знаете, я бы никак на вашем месте этого не придумала!
— Он это очень
хорошо понимает и сожалеет… то есть не о платье своем сожалеет, а, собственно, обо
всем этом случае… — промямлил было Николай Парфенович.
Видите, следите за мной: я присвояю три тысячи, вверенные моей чести, кучу на них, прокутил
все, наутро являюсь к ней и говорю: «Катя, виноват, я прокутил твои три тысячи», — ну что,
хорошо?
— Что ж такое? — счел нужным оборониться Коля, хотя ему очень приятна была и похвала. — Латынь я зубрю, потому что надо, потому что я обещался матери кончить курс, а по-моему, за что взялся, то уж делать
хорошо, но в душе глубоко презираю классицизм и
всю эту подлость… Не соглашаетесь, Карамазов?
Алеша пожал ей руку. Грушенька
все еще плакала. Он видел, что она его утешениям очень мало поверила, но и то уж было ей
хорошо, что хоть горе сорвала, высказалась. Жалко ему было оставлять ее в таком состоянии, но он спешил. Предстояло ему еще много дела.
Я сама знаю, что скверно сделала, я
все лгала, я вовсе на него не сердилась, но мне вдруг, главное вдруг, показалось, что это будет так
хорошо, эта сцена…
— Напротив, очень рада. Только что сейчас рассуждала опять, в тридцатый раз: как
хорошо, что я вам отказала и не буду вашей женой. Вы в мужья не годитесь: я за вас выйду, и вдруг дам вам записку, чтобы снести тому, которого полюблю после вас, вы возьмете и непременно отнесете, да еще ответ принесете. И сорок лет вам придет, и вы
все так же будете мои такие записки носить.
— А чтобы нигде ничего не осталось. Ах, как бы
хорошо, кабы ничего не осталось! Знаете, Алеша, я иногда думаю наделать ужасно много зла и
всего скверного, и долго буду тихонько делать, и вдруг
все узнают.
Все меня обступят и будут показывать на меня пальцами, а я буду на
всех смотреть. Это очень приятно. Почему это так приятно, Алеша?
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала
все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал,
все стонал, а тот стоял и на него любовался. Это
хорошо!
Он пришел, а я ему вдруг рассказала про мальчика и про компот,
все рассказала,
все, и сказала, что «это
хорошо».
—
Хорошо,
хорошо… Обо мне потом. Чего это я
всё дрожу… Слова не могу выговорить.
Все, что есть обратного понятию о гражданине, полнейшее, даже враждебное отъединение от общества: «Гори хоть
весь свет огнем, было бы одному мне
хорошо».
И хотя бы мы были заняты самыми важными делами, достигли почестей или впали бы в какое великое несчастье —
все равно не забывайте никогда, как нам было раз здесь
хорошо,
всем сообща, соединенным таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному мальчику, может быть, лучшими, чем мы есть в самом деле.