Неточные совпадения
Именно мне все так и кажется, когда я к людям вхожу, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, так вот «давай же я и в самом
деле сыграю шута, не боюсь
ваших мнений, потому что все вы до единого подлее меня!» Вот потому я и шут, от стыда шут, старец великий, от стыда.
— Какое мне
дело до
вашей веры! — крикнул было Миусов, но вдруг сдержал себя, с презрением проговорив: — Вы буквально мараете все, к чему ни прикоснетесь.
— О, я настоятельно просила, я умоляла, я готова была на колени стать и стоять на коленях хоть три
дня пред
вашими окнами, пока бы вы меня впустили. Мы приехали к вам, великий исцелитель, чтобы высказать всю нашу восторженную благодарность. Ведь вы Лизу мою исцелили, исцелили совершенно, а чем? — тем, что в четверг помолились над нею, возложили на нее
ваши руки. Мы облобызать эти руки спешили, излить наши чувства и наше благоговение!
— И то уж много и хорошо, что ум
ваш мечтает об этом, а не о чем ином. Нет-нет да невзначай и в самом
деле сделаете какое-нибудь доброе
дело.
— А я так слышал, что третьего
дня у Катерины Ивановны он отделывал меня на чем свет стоит — вот до чего интересовался
вашим покорным слугой.
— Но Боже! — вскрикнула вдруг Катерина Ивановна, всплеснув руками, — он-то! Он мог быть так бесчестен, так бесчеловечен! Ведь он рассказал этой твари о том, что было там, в тогдашний роковой, вечно проклятый, проклятый
день! «Приходили красу продавать, милая барышня!» Она знает!
Ваш брат подлец, Алексей Федорович!
Он только что теперь обратил внимание, хотя Алеша рассказал все давеча зараз, и обиду и крик Катерины Ивановны: «
Ваш брат подлец!» — Да, в самом
деле, может быть, я и рассказал Грушеньке о том «роковом
дне», как говорит Катя.
— Это оттого, что
ваш палец в воде. Ее нужно сейчас же переменить, потому что она мигом нагреется. Юлия, мигом принеси кусок льду из погреба и новую полоскательную чашку с водой. Ну, теперь она ушла, я о
деле: мигом, милый Алексей Федорович, извольте отдать мне мое письмо, которое я вам прислала вчера, — мигом, потому что сейчас может прийти маменька, а я не хочу…
В нем он встретил этого отставного офицера, штабс-капитана этого, которого
ваш батюшка употреблял по каким-то своим
делам.
— Я говорил, вас жалеючи. На
вашем месте, если бы только тут я, так все бы это тут же бросил… чем у такого
дела сидеть-с… — ответил Смердяков, с самым открытым видом смотря на сверкающие глаза Ивана Федоровича. Оба помолчали.
И да не смущает вас грех людей в
вашем делании, не бойтесь, что затрет он
дело ваше и не даст ему совершиться, не говорите: «Силен грех, сильно нечестие, сильна среда скверная, а мы одиноки и бессильны, затрет нас скверная среда и не даст совершиться благому деланию».
— В карман? Да, в карман. Это хорошо… Нет, видите ли, это все вздор! — вскричал он, как бы вдруг выходя из рассеянности. — Видите: мы сперва это
дело кончим, пистолеты-то, вы мне их отдайте, а вот
ваши деньги… потому что мне очень, очень нужно… и времени, времени ни капли…
— Я не знаю
ваших отношений… коли вы так утвердительно говорите, значит дала… А вы денежки-то в лапки, да вместо Сибири-то, по всем по трем… Да куда вы в самом
деле теперь, а?
— Вообразите, я его уже четыре
дня вожу с собою, — продолжал он, немного как бы растягивая лениво слова, но безо всякого фатовства, а совершенно натурально. — Помните, с тех пор, как
ваш брат его тогда из коляски вытолкнул и он полетел. Тогда он меня очень этим заинтересовал, и я взял его в деревню, а он все теперь врет, так что с ним стыдно. Я его назад везу…
— Непременно! — восторженно прыгнула к своему бюро госпожа Хохлакова. — И знаете, вы меня поражаете, вы меня просто потрясаете
вашею находчивостью и
вашим умением в этих
делах… Вы здесь служите? Как это приятно услышать, что вы здесь служите…
— Ну, господа, теперь
ваш,
ваш вполне. И… если б только не все эти мелочи, то мы бы сейчас же и сговорились. Я опять про мелочи. Я
ваш, господа, но, клянусь, нужно взаимное доверие —
ваше ко мне и мое к вам, — иначе мы никогда не покончим. Для вас же говорю. К
делу, господа, к
делу, и, главное, не ройтесь вы так в душе моей, не терзайте ее пустяками, а спрашивайте одно только
дело и факты, и я вас сейчас же удовлетворю. А мелочи к черту!
— И вообще, если бы вы начали
вашу повесть со систематического описания всего
вашего вчерашнего
дня с самого утра? Позвольте, например, узнать: зачем вы отлучались из города и когда именно поехали и приехали… и все эти факты…
— Это положительно отказываюсь сказать, господа! Видите, не потому, чтоб не мог сказать, али не смел, али опасался, потому что все это плевое
дело и совершенные пустяки, а потому не скажу, что тут принцип: это моя частная жизнь, и я не позволю вторгаться в мою частную жизнь. Вот мой принцип.
Ваш вопрос до
дела не относится, а все, что до
дела не относится, есть моя частная жизнь! Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а кому — не скажу.
Это
дело личного соображения
вашего.
— Позвольте же повторить вопрос в таком случае, — как-то подползая, продолжал Николай Парфенович. — Откуда же вы могли разом достать такую сумму, когда, по собственному признанию
вашему, еще в пять часов того
дня…
— Ведь нам что-с, это ведь не наше
дело, а
ваше, сами себе повредите, — нервно заметил Николай Парфенович.
И таков ли, таков ли был бы я в эту ночь и в эту минуту теперь, сидя с вами, — так ли бы я говорил, так ли двигался, так ли бы смотрел на вас и на мир, если бы в самом
деле был отцеубийцей, когда даже нечаянное это убийство Григория не давало мне покоя всю ночь, — не от страха, о! не от одного только страха
вашего наказания!
— Как же
ваши, — пролепетал Николай Парфенович, — тогда как еще в пять часов
дня, по собственному признанию
вашему…
— Не беспокойтесь так, Дмитрий Федорович, — заключил прокурор, — все теперь записанное вы потом прослушаете сами и с чем не согласитесь, мы по
вашим словам изменим, а теперь я вам один вопросик еще в третий раз повторю: неужто в самом
деле никто, так-таки вовсе никто, не слыхал от вас об этих зашитых вами в ладонку деньгах? Это, я вам скажу, почти невозможно представить.
— Ведь это народ-то у нас, Маврикий Маврикиевич, совсем без стыда! — восклицал Трифон Борисыч. — Тебе Аким третьего
дня дал четвертак денег, ты их пропил, а теперь кричишь. Доброте только
вашей удивляюсь с нашим подлым народом, Маврикий Маврикиевич, только это одно скажу!
—
Ваше превосходительство,
ваше превосходительство… неужели?.. — начал было он и не договорил, а лишь всплеснул руками в отчаянии, хотя все еще с последнею мольбой смотря на доктора, точно в самом
деле от теперешнего слова доктора мог измениться приговор над бедным мальчиком.
— А, это уж не мое
дело, — усмехнулся доктор, — я лишь сказал то, что могла сказать на-у-ка на
ваш вопрос о последних средствах, а остальное… к сожалению моему…
Я, разумеется, и не претендовала на его частые визиты, зная, сколько у него теперь и без того хлопот, — vous comprenez, cette affaire et la mort terrible de votre papa, [вы понимаете, это
дело и ужасная смерть
вашего отца (фр.).] — только вдруг узнаю, что он был опять, только не у меня, а у Lise, это уже
дней шесть тому, пришел, просидел пять минут и ушел.
— Ведь вот-с, опять это самое: они на меня свалить желают, что это моих рук дело-с, — это я уже слышал-с, — а вот хоть бы это самое, что я в падучей представляться мастер: ну сказал ли бы я вам наперед, что представляться умею, если б у меня в самом
деле какой замысел тогда был на родителя
вашего?
— Как уж известно вам, от единого страху-с. Ибо в таком был тогда положении, что, в страхе сотрясаясь, всех подозревал. Вас тоже положил испытать-с, ибо если и вы, думаю, того же самого желаете, что и братец
ваш, то и конец тогда всякому этому
делу, а сам пропаду заодно, как муха.
— Как же это нет-с? Следовало, напротив, за такие мои тогдашние слова вам, сыну родителя
вашего, меня первым
делом в часть представить и выдрать-с… по крайности по мордасам тут же на месте отколотить, а вы, помилуйте-с, напротив, нимало не рассердимшись, тотчас дружелюбно исполняете в точности по моему весьма глупому слову-с и едете, что было вовсе нелепо-с, ибо вам следовало оставаться, чтобы хранить жизнь родителя… Как же мне было не заключить?
— «Отец святой, это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый
день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» — «Сын мой, — вздыхает патер, — всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание
ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом…»
— О, это прекрасно! Мыслитель, как вы, может и даже должен относиться весьма широко ко всякому общественному явлению. Покровительством преосвященного
ваша полезнейшая брошюра разошлась и доставила относительную пользу… Но я вот о чем, главное, желал бы у вас полюбопытствовать: вы только что заявили, что были весьма близко знакомы с госпожой Светловой? (Nota bene. [Заметь особо (лат.).] Фамилия Грушеньки оказалась «Светлова». Это я узнал в первый раз только в этот
день, во время хода процесса.)