Неточные совпадения
Главное, ему как будто приятно
было и даже льстило разыгрывать пред всеми свою смешную роль обиженного супруга и с прикрасами даже расписывать подробности о своей обиде.
Главное было в тоне и в замечательной неожиданности заключения.
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а
главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно
есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало
быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Тем не менее самая
главная забота его
была о старце: он трепетал за него, за славу его, боялся оскорблений ему, особенно тонких, вежливых насмешек Миусова и недомолвок свысока ученого Ивана, так это все представлялось ему.
— Убедительно и вас прошу не беспокоиться и не стесняться, — внушительно проговорил ему старец… — Не стесняйтесь,
будьте совершенно как дома. А
главное, не стыдитесь столь самого себя, ибо от сего лишь все и выходит.
Главное же потому устраняется, что суд церкви
есть суд единственно вмещающий в себе истину и ни с каким иным судом вследствие сего существенно и нравственно сочетаться даже и в компромисс временный не может.
Опуская
главную суть разговора, приведу лишь одно любопытнейшее замечание, которое у этого господчика вдруг вырвалось: «Мы, — сказал он, — собственно этих всех социалистов — анархистов, безбожников и революционеров — не очень-то и опасаемся; мы за ними следим, и ходы их нам известны.
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель
была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы
были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах
было много дорогих цветов; но
главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть
была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле,
был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой, как он, не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился,
главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
— Постой, Дмитрий, тут
есть одно
главное слово. Скажи мне: ведь ты жених, жених и теперь?
Главное, в честности его он
был уверен, и это раз навсегда, в том, что он не возьмет ничего и не украдет.
Старец этот, отец Ферапонт,
был тот самый престарелый монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже и упоминали как о противнике старца Зосимы, и
главное — старчества, которое и считал он вредным и легкомысленным новшеством.
Опасен же
был он,
главное, тем, что множество братии вполне сочувствовало ему, а из приходящих мирских очень многие чтили его как великого праведника и подвижника, несмотря на то, что видели в нем несомненно юродивого.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему
было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и,
главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
— Подождите, милая Катерина Осиповна, я не сказала
главного, не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что, может
быть, решение мое ужасно — для меня, но предчувствую, что я уже не переменю его ни за что, ни за что, во всю жизнь мою, так и
будет. Мой милый, мой добрый, мой всегдашний и великодушный советник и глубокий сердцеведец и единственный друг мой, какого я только имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит мое решение… Он его знает.
— В этих делах, Алексей Федорович, в этих делах теперь
главное — честь и долг, и не знаю, что еще, но нечто высшее, даже, может
быть, высшее самого долга.
Видите ли, мочалка-то
была гуще-с, еще всего неделю назад, — я про бороденку мою говорю-с; это ведь бороденку мою мочалкой прозвали, школьники главное-с.
Восхитился он этим, а
главное, что своя лошадка
будет и сам на ней поедет.
— С большою охотой, Lise, и непременно, только не в самом
главном. В самом
главном, если вы
будете со мной несогласны, то я все-таки сделаю, как мне долг велит.
Но только в том дело, самое
главное, что ей нужно, может
быть, лет пятнадцать аль двадцать, чтобы догадаться, что Дмитрия она вовсе не любит, а любит только меня, которого мучает.
Главное, тем она
была досадна, эта тоска, и тем раздражала, что имела какой-то случайный, совершенно внешний вид; это чувствовалось.
Но
главное, что раздражило наконец Ивана Федоровича окончательно и вселило в него такое отвращение, —
была какая-то отвратительная и особая фамильярность, которую сильно стал выказывать к нему Смердяков, и чем дальше, тем больше.
И даже если б и попробовали что передать, то
было бы очень мудрено это сделать, потому что
были не мысли, а
было что-то очень неопределенное, а
главное — слишком взволнованное.
Главное же в том заключалось, что, как узнал я тогда же,
был этот молодой помещик женихом ее уже давно и что сам же я встречал его множество раз в ихнем доме, но не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами.
Я ничего не выдал, хотя и бросились расспрашивать меня, но когда пожелал его навестить, то долго мне возбраняли,
главное супруга его: «Это вы, — говорит мне, — его расстроили, он и прежде
был мрачен, а в последний год все замечали в нем необыкновенное волнение и странные поступки, а тут как раз вы его погубили; это вы его зачитали, не выходил он от вас целый месяц».
А потом, конечно, и
главное,
была зависть к святости усопшего, столь сильно установившейся при жизни его, что и возражать как будто
было воспрещено.
Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал
было возражать некоторым из злословников, что «не везде ведь это и так» и что не догмат же какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что в самых даже православных странах, на Афоне например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там
главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы в земле и даже истлеют в ней, «и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Господь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то значит не удостоил такого Господь славы, — вот как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил отец Иосиф.
Этот старик, большой делец (теперь давно покойник),
был тоже характера замечательного,
главное скуп и тверд, как кремень, и хоть Грушенька поразила его, так что он и жить без нее не мог (в последние два года, например, это так и
было), но капиталу большого, значительного, он все-таки ей не отделил, и даже если б она пригрозила ему совсем его бросить, то и тогда бы остался неумолим.
Главное в том, что ничего-то он не мог разгадать из ее намерений; выманить же лаской или силой не
было тоже возможности: не далась бы ни за что, а только бы рассердилась и отвернулась от него вовсе, это он ясно тогда понимал.
Подробнее на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла
главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо
было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
Главное то
было нестерпимо обидно, что вот он, Митя, стоит над ним со своим неотложным делом, столько пожертвовав, столько бросив, весь измученный, а этот тунеядец, «от которого зависит теперь вся судьба моя, храпит как ни в чем не бывало, точно с другой планеты».
— Переврет, вижу, что переврет! Эх, Миша, а я
было тебя поцеловать хотел за комиссию… Коли не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей… Шампанское,
главное шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, и красного, и белого, и всего этого, как тогда… Они уж знают, как тогда
было.
Это
был самый
главный бакалейный магазин в нашем городе, богатых торговцев, и сам по себе весьма недурной.
И сказал тогда аду Господь: «Не стони, аде, ибо приидут к тебе отселева всякие вельможи, управители,
главные судьи и богачи, и
будешь восполнен так же точно, как
был во веки веков, до того времени, пока снова приду».
— Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, — скромно подтвердил Максимов. — С одним мусью-с. А
главное, всю деревушку мою перво-наперво на одну себя предварительно отписала. Ты, говорит, человек образованный, ты и сам найдешь себе кусок. С тем и посадила. Мне раз один почтенный архиерей и заметил: у тебя одна супруга
была хромая, а другая уж чресчур легконогая, хи-хи!
Войдя к Федосье Марковне все в ту же кухню, причем «для сумления» она упросила Петра Ильича, чтобы позволил войти и дворнику, Петр Ильич начал ее расспрашивать и вмиг попал на самое
главное: то
есть что Дмитрий Федорович, убегая искать Грушеньку, захватил из ступки пестик, а воротился уже без пестика, но с руками окровавленными: «И кровь еще капала, так и каплет с них, так и каплет!» — восклицала Феня, очевидно сама создавшая этот ужасный факт в своем расстроенном воображении.
Он рассказал, но мы уже приводить рассказа не
будем. Рассказывал сухо, бегло. О восторгах любви своей не говорил вовсе. Рассказал, однако, как решимость застрелиться в нем прошла, «ввиду новых фактов». Он рассказывал, не мотивируя, не вдаваясь в подробности. Да и следователи не очень его на этот раз беспокоили: ясно
было, что и для них не в том состоит теперь
главный пункт.
— Мы это все проверим, ко всему еще возвратимся при допросе свидетелей, который
будет, конечно, происходить в вашем присутствии, — заключил допрос Николай Парфенович. — Теперь же позвольте обратиться к вам с просьбою выложить сюда на стол все ваши вещи, находящиеся при вас, а
главное, все деньги, какие только теперь имеете.
Главное, не скрывали от Мити подозрений, что он мог и способен
был зашить деньги в платье.
Ему
было нестерпимо конфузно: все одеты, а он раздет и, странно это, — раздетый, он как бы и сам почувствовал себя пред ними виноватым, и,
главное, сам
был почти согласен, что действительно вдруг стал всех их ниже и что теперь они уже имеют полное право его презирать.
Главный, то
есть маленький пан, оказался чиновником двенадцатого класса в отставке, служил в Сибири ветеринаром, по фамилии же
был пан Муссялович.
Главное, знал меру, умел при случае сдержать себя самого, а в отношениях к начальству никогда не переступал некоторой последней и заветной черты, за которою уже проступок не может
быть терпим, обращаясь в беспорядок, бунт и в беззаконие.
Главное,
был очень самолюбив.
Главное, эти пятнадцатилетние слишком уж задирали пред ним нос и сперва даже не хотели считать его товарищем, как «маленького», что
было уже нестерпимо обидно.
Главное, у него тогда
было платьишко скверное, штанишки наверх лезут, а сапоги каши просят.
Мне,
главное, и за прежнее хотелось его прошколить, так что, признаюсь, я тут схитрил, притворился, что в таком негодовании, какого, может, и не
было у меня вовсе: «Ты, говорю, сделал низкий поступок, ты подлец, я, конечно, не разглашу, но пока прерываю с тобою сношения.
— Какой-то слух
был, что вы ее отыскиваете и что когда отыщете ее, то приведете. Смуров что-то говорил в этом роде. Мы,
главное, всё стараемся уверить, что Жучка жива, что ее где-то видели. Мальчики ему живого зайчика откуда-то достали, только он посмотрел, чуть-чуть улыбнулся и попросил, чтобы выпустили его в поле. Так мы и сделали. Сию минуту отец воротился и ему щенка меделянского принес, тоже достал откуда-то, думал этим утешить, только хуже еще, кажется, вышло…
— Черный нос, значит, из злых, из цепных, — важно и твердо заметил Коля, как будто все дело
было именно в щенке и в его черном носе. Но
главное было в том, что он все еще изо всех сил старался побороть в себе чувство, чтобы не заплакать как «маленький», и все еще не мог побороть. — Подрастет, придется посадить на цепь, уж я знаю.
Я сама знаю, что скверно сделала, я все лгала, я вовсе на него не сердилась, но мне вдруг,
главное вдруг, показалось, что это
будет так хорошо, эта сцена…
А
главное, кто ж теперь не в аффекте, вы, я — все в аффекте, и сколько примеров: сидит человек,
поет романс, вдруг ему что-нибудь не понравилось, взял пистолет и убил кого попало, а затем ему все прощают.