Неточные совпадения
Нет, она взаправду, она взаправду влюбилась
в Грушеньку, то
есть не
в Грушеньку, а
в свою же мечту,
в свой
бред, — потому-де что это моя мечта, мой
бред!
—
В тот самый день он у меня
в лихорадке был-с, всю ночь
бредил.
— «Папа, говорит, папа, я его повалю, как большой
буду, я ему саблю выбью своей саблей, брошусь на него, повалю его, замахнусь на него саблей и скажу ему: мог бы сейчас убить, но прощаю тебя, вот тебе!» Видите, видите, сударь, какой процессик
в головке-то его произошел
в эти два дня, это он день и ночь об этом именно мщении с саблей думал и ночью, должно
быть, об этом бредил-с.
Госпожа Хохлакова опять встретила Алешу первая. Она торопилась: случилось нечто важное: истерика Катерины Ивановны кончилась обмороком, затем наступила «ужасная, страшная слабость, она легла, завела глаза и стала
бредить. Теперь жар, послали за Герценштубе, послали за тетками. Тетки уж здесь, а Герценштубе еще нет. Все сидят
в ее комнате и ждут. Что-то
будет, а она без памяти. А ну если горячка!»
Грушенька закричала первая, чтоб ей дали вина: «
Пить хочу, совсем пьяная хочу напиться, чтобы как прежде, помнишь, Митя, помнишь, как мы здесь тогда спознавались!» Сам же Митя
был как
в бреду и предчувствовал «свое счастье».
— Илюша часто, очень часто поминал об вас, даже, знаете, во сне,
в бреду. Видно, что вы ему очень, очень
были дороги прежде… до того случая… с ножиком. Тут
есть и еще причина… Скажите, это ваша собака?
Предмет этой заботы
был все тот же: Катерина Ивановна, о которой Грушенька, когда еще лежала больная, поминала даже
в бреду.
В тиши, наедине со своею совестью, может
быть, спрашивает себя: „Да что такое честь, и не предрассудок ли кровь?“ Может
быть, крикнут против меня и скажут, что я человек болезненный, истерический, клевещу чудовищно,
брежу, преувеличиваю.
О, я вполне убежден вместе с судом и с прокуратурой, что Иван Карамазов — больной и
в горячке, что показание его действительно могло
быть отчаянною попыткой, замышленною притом же
в бреду, спасти брата, свалив на умершего.
В области же действительной жизни, которая имеет не только свои права, но и сама налагает великие обязанности, —
в этой области мы, если хотим
быть гуманными, христианами наконец, мы должны и обязаны проводить убеждения, лишь оправданные рассудком и опытом, проведенные чрез горнило анализа, словом, действовать разумно, а не безумно, как во сне и
в бреду, чтобы не нанести вреда человеку, чтобы не измучить и не погубить человека.
— Я вас серьезно прошу, Карташов, не вмешиваться более с вашими глупостями, особенно когда с вами не говорят и не хотят даже знать,
есть ли вы на свете, — раздражительно отрезал
в его сторону Коля. Мальчик так и вспыхнул, но ответить ничего не осмелился. Между тем все тихонько
брели по тропинке, и вдруг Смуров воскликнул...
На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной
был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
Неточные совпадения
Такова
была внешняя постройка этого
бреда. Затем предстояло урегулировать внутреннюю обстановку живых существ,
в нем захваченных.
В этом отношении фантазия Угрюм-Бурчеева доходила до определительности поистине изумительной.
Но река продолжала свой говор, и
в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой
бред, но
есть и другой
бред, который, пожалуй, похитрей твоего
будет". Да; это
был тоже
бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два
бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
Еще задолго до прибытия
в Глупов он уже составил
в своей голове целый систематический
бред,
в котором, до последней мелочи,
были регулированы все подробности будущего устройства этой злосчастной муниципии. На основании этого
бреда вот
в какой приблизительно форме представлялся тот город, который он вознамерился возвести на степень образцового.
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив головы и едва
поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это
был тоже
бред, но
бред точь-в-точь совпадавший с тем
бредом, который гнездился
в его голове…
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом;
в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее
был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую
в весеннее время водой.
Бред продолжался.