Неточные совпадения
— И вас. Знаете ли, я думал отдать мир
папе. Пусть он выйдет пеш и бос и покажется
черни: «Вот, дескать, до чего меня довели!» — и всё повалит за ним, даже войско.
Папа вверху, мы кругом, а под нами шигалевщина. Надо только, чтобы с
папой Internationale согласилась; так и будет. А старикашка согласится мигом. Да другого ему и выхода нет, вот помяните мое слово, ха-ха-ха, глупо? Говорите, глупо или нет?
— Довольно! Слушайте, я бросил
папу! К черту шигалевщину! К черту
папу! Нужно злобу дня, а не шигалевщину, потому что шигалевщина ювелирская вещь. Это идеал, это в будущем. Шигалев ювелир и глуп, как всякий филантроп. Нужна
черная работа, а Шигалев презирает
черную работу. Слушайте:
папа будет на Западе, а у нас, у нас будете вы!
Оглянулся я: у солдат лица как-то разгорелися, глаза заблистали. Направо от меня, рядом, стояли пешие казаки в длинных черкесках и высоких
черных папахах, заломленных на затылок… Как вкопанные, будто не им говорят, стояли они.
Ряды черных фигур в косматых папахах, с иглами штыков, появлялись на невысоком холме, вырезывались на огне зари, спускались вниз и тонули во мраке; над черным горизонтом двигались дальше только
черные папахи и острый лес винтовок.
На дне окопа, под лесом торчавших во все стороны штыков, весело копошились
черные папахи и нагольные, заглянцевевшие от носки полушубки. Каоляновые стебли в печурках потрескивали.
Неточные совпадения
Клим Самгин замедлил шаг, оглянулся, желая видеть лицо человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый, плохо одетый старик с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и человек лет тридцати, небритый, черноусый, с большим носом и веселыми глазами, тоже бедно одетый, в замазанном,
черном полушубке, в сибирской
папахе.
— Что не больно?.. — закричал вдруг бешено Симеон, и его
черные безбровые и безресницые глаза сделались такими страшными, что кадеты отшатнулись. — Я тебя так съезжу по сусалам, что ты папу-маму говорить разучишься! Ноги из заду выдерну. Ну, мигом! А то козырну по шее!
Папа, который в Москве почти совсем не занимался нами и с вечно озабоченным лицом только к обеду приходил к нам, в
черном сюртуке или фраке, — вместе с своими большими выпущенными воротничками рубашки, халатом, старостами, приказчиками, прогулками на гумно и охотой, много потерял в моих глазах.
По этим данным я в детстве составил себе такое твердое и ясное понятие о том, что Епифановы наши враги, которые готовы зарезать или задушить не только
папа, но и сына его, ежели бы он им попался, и что они в буквальном смысле
черные люди, что, увидев в год кончины матушки Авдотью Васильевну Епифанову, la belle Flamande, ухаживающей за матушкой, я с трудом мог поверить тому, что она была из семейства
черных людей, и все-таки удержал об этом семействе самое низкое понятие.
Будучи ребенком, не раз я слышал, как
папа сердился за эту тяжбу, бранил Епифановых, призывал различных людей, чтобы, по моим понятиям, защититься от них, слышал, как Яков называл их нашими неприятелями и
черными людьми, и помню, как maman просила, чтоб в ее доме и при ней даже не упоминали про этих людей.