Неточные совпадения
Бесспорно, что и он некоторое время принадлежал к знаменитой плеяде иных прославленных деятелей нашего прошедшего поколения, и одно время, — впрочем, всего только одну самую маленькую минуточку, — его имя многими тогдашними торопившимися
людьми произносилось чуть не наряду
с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и только что начинавшего тогда за границей Герцена.
Однажды, еще при первых слухах об освобождении крестьян, когда вся Россия вдруг взликовала и готовилась вся возродиться, посетил Варвару Петровну один проезжий петербургский барон,
человек с самыми высокими связями и стоявший весьма близко у дела.
Таким образом, барон
с первого взгляда должен был понять, какими
людьми Варвара Петровна окружает себя, хотя бы и в губернском уединении.
Впрочем, большинство этих новых
людей хоть и посещали Варвару Петровну, но считали себя почему-то обязанными смотреть на нее
с презрением и
с нескрываемою насмешкой.
Она, конечно, понимала, что ей нельзя водиться
с этими
людьми, но все-таки принимала их
с жадностию, со всем женским истерическим нетерпением и, главное, всё чего-то ждала.
Престарелый генерал Иван Иванович Дроздов, прежний друг и сослуживец покойного генерала Ставрогина,
человек достойнейший (но в своем роде) и которого все мы здесь знаем, до крайности строптивый и раздражительный, ужасно много евший и ужасно боявшийся атеизма, заспорил на одном из вечеров Варвары Петровны
с одним знаменитым юношей.
Прожили они вдвоем недели
с три, а потом расстались, как вольные и ничем не связанные
люди; конечно, тоже и по бедности.
Являлся на вечера и еще один молодой
человек, некто Виргинский, здешний чиновник, имевший некоторое сходство
с Шатовым, хотя, по-видимому, и совершенно противоположный ему во всех отношениях; но это тоже был «семьянин».
Жалкий и чрезвычайно тихий молодой
человек, впрочем лет уже тридцати,
с значительным образованием, но больше самоучка.
— Мы, как торопливые
люди, слишком поспешили
с нашими мужичками, — заключил он свой ряд замечательных мыслей, — мы их ввели в моду, и целый отдел литературы, несколько лет сряду, носился
с ними как
с новооткрытою драгоценностью.
Но, откинув смешное, и так как я все-таки
с сущностию дела согласен, то скажу и укажу: вот были
люди!
Не то чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками
людях, о зверском поступке
с одною дамой хорошего общества,
с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично.
Упомяну как странность: все у нас, чуть не
с первого дня, нашли его чрезвычайно рассудительным
человеком.
Один из почтеннейших старшин нашего клуба, Павел Павлович Гаганов,
человек пожилой и даже заслуженный, взял невинную привычку ко всякому слову
с азартом приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!» Оно и пусть бы.
Она всю ночь не спала и даже ходила рано утром совещаться к Степану Трофимовичу и у него заплакала, чего никогда еще
с нею при
людях не случалось.
В зале, куда вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (в другие разы прогуливавшегося, на правах родственника, по всему дому невозбранно), воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе
с тем и домашний у губернатора
человек, распечатывал в углу у стола пакеты; а в следующей комнате, у ближайшего к дверям залы окна, поместился один заезжий, толстый и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и читал «Голос», разумеется не обращая никакого внимания на то, что происходило в зале; даже и сидел спиной.
И это там, где сам же он скопил себе «домишко», где во второй раз женился и взял за женой деньжонки, где, может быть, на сто верст кругом не было ни одного
человека, начиная
с него первого, хоть бы
с виду только похожего на будущего члена «всемирно-общечеловеческой социальной республики и гармонии».
Отставной штаб-ротмистр Тушин и сам был
человек со средствами и
с некоторыми способностями.
Он
с волнением подозревал, что о нем уже донесли новому губернатору, как о
человеке опасном.
— Вскоре затем познакомились мы
с одним молодым
человеком, кажется, вашего «профессора» племянник, да и фамилия та же…
Только Николай Всеволодович, вместо того чтобы приревновать, напротив, сам
с молодым
человеком подружился, точно и не видит ничего, али как будто ему всё равно.
Сделка для молодого
человека была выгодная: он получал
с отца в год до тысячи рублей в виде дохода
с имения, тогда как оно при новых порядках не давало и пятисот (а может быть, и того менее).
Это выставило бы в таком бескорыстном и великодушном виде прежних отцов и вообще прежних
людей сравнительно
с новою легкомысленною и социальною молодежью.
Он добр, благороден, очень чувствителен, и я так тогда, в Петербурге, порадовался, сравнив его
с современною молодежью, но c’est un pauvre sire tout de même [это всё же жалкий
человек (фр.).]…
Все письма его были коротенькие, сухие, состояли из одних лишь распоряжений, и так как отец
с сыном еще
с самого Петербурга были, по-модному, на ты, то и письма Петруши решительно имели вид тех старинных предписаний прежних помещиков из столиц их дворовым
людям, поставленным ими в управляющие их имений.
— О, такова ли она была тогда! — проговаривался он иногда мне о Варваре Петровне. — Такова ли она была прежде, когда мы
с нею говорили… Знаете ли вы, что тогда она умела еще говорить? Можете ли вы поверить, что у нее тогда были мысли, свои мысли. Теперь всё переменилось! Она говорит, что всё это одна только старинная болтовня! Она презирает прежнее… Теперь она какой-то приказчик, эконом, ожесточенный
человек, и всё сердится…
Про Кармазинова рассказывали, что он дорожит связями своими
с сильными
людьми и
с обществом высшим чуть не больше души своей.
Но при первом князе, при первой графине, при первом
человеке, которого он боится, он почтет священнейшим долгом забыть вас
с самым оскорбительным пренебрежением, как щепку, как муху, тут же, когда вы еще не успели от него выйти; он серьезно считает это самым высоким и прекрасным тоном.
Это был еще молодой
человек, лет около двадцати семи, прилично одетый, стройный и сухощавый брюнет,
с бледным, несколько грязноватого оттенка лицом и
с черными глазами без блеску.
— Понимаю, что если вы, по вашим словам, так долго прожили за границей, чуждаясь для своих целей
людей, и — забыли Россию, то, конечно, вы на нас, коренных русаков, поневоле должны смотреть
с удивлением, а мы равномерно на вас.
— Нет, заметьте, заметьте, — подхватил Липутин, как бы и не слыхав Степана Трофимовича, — каково же должно быть волнение и беспокойство, когда
с таким вопросом обращаются
с такой высоты к такому
человеку, как я, да еще снисходят до того, что сами просят секрета. Это что же-с? Уж не получили ли известий каких-нибудь о Николае Всеволодовиче неожиданных?
А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как… то есть стыдно только сказать как глуп; есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает, хотя и преклоняется пред его остроумием: «Поражен, говорит, этим
человеком: премудрый змий» (собственные слова).
— Да и я хочу верить, что вздор, и
с прискорбием слушаю, потому что, как хотите, наиблагороднейшая девушка замешана, во-первых, в семистах рублях, а во-вторых, в очевидных интимностях
с Николаем Всеволодовичем. Да ведь его превосходительству что стоит девушку благороднейшую осрамить или чужую жену обесславить, подобно тому как тогда со мной казус вышел-с? Подвернется им полный великодушия
человек, они и заставят его прикрыть своим честным именем чужие грехи. Так точно и я ведь вынес-с; я про себя говорю-с…
Деспотические действия Варвары Петровны он объяснил себе только отчаянным желанием ее поскорее замазать свадьбой
с почтенным
человеком дворянские грешки ее бесценного Nicolas!
— Знаю, знаю, — сказала она, — я очень рада. Мама об вас тоже много слышала. Познакомьтесь и
с Маврикием Николаевичем, это прекрасный
человек. Я об вас уже составила смешное понятие: ведь вы конфидент Степана Трофимовича?
— Это наш, наш! — завизжал подле голосок Липутина, — это господин Г—в, классического воспитания и в связях
с самым высшим обществом молодой
человек.
— Он не сумасшедший, но это
люди с коротенькими мыслями, — вяло и как бы нехотя промямлил он.
— Если вы не устроите к завтраму, то я сама к ней пойду, одна, потому что Маврикий Николаевич отказался. Я надеюсь только на вас, и больше у меня нет никого; я глупо говорила
с Шатовым… Я уверена, что вы совершенно честный и, может быть, преданный мне
человек, только устройте.
— Чего рассказывать. Третьего года мы отправились втроем на эмигрантском пароходе в Американские Штаты на последние деньжишки, «чтобы испробовать на себе жизнь американского рабочего и таким образом личнымопытом проверить на себе состояние
человека в самом тяжелом его общественном положении». Вот
с какою целию мы отправились.
— Мы там нанялись в работники к одному эксплуататору; всех нас, русских, собралось у него
человек шесть — студенты, даже помещики из своих поместий, даже офицеры были, и всё
с тою же величественною целью.
Раз мы едем, а
человек полез в мой карман, вынул мою головную щетку и стал причесываться; мы только переглянулись
с Кирилловым и решили, что это хорошо и что это нам очень нравится…
Варвара Петровна приостановилась, и вдруг странное, необыкновенное существо, женщина
с бумажной розой на голове, протиснувшись между
людей, опустилась пред нею на колени.
— Кажется, это Лебядкиных-с, — выискался наконец один добрый
человек с ответом на запрос Варвары Петровны, наш почтенный и многими уважаемый купец Андреев, в очках,
с седою бородой, в русском платье и
с круглою цилиндрическою шляпой, которую держал теперь в руках, — они у Филипповых в доме проживают, в Богоявленской улице.
— Это невозможно, Варвара Петровна, —
с беспокойством выступил вдруг всё время невозмутимо молчавший Маврикий Николаевич, — если позволите, это не такой
человек, который может войти в общество, это… это… это невозможный
человек, Варвара Петровна.
Сообразив и зная, что у Николая Всеволодовича чрезвычайно много врагов, я тотчас же послала за одним здесь
человеком, за одним тайным и самым мстительным и презренным из всех врагов его, и из разговоров
с ним мигом убедилась в презренном происхождении анонима.
— Маврикий Николаевич, я к вам
с чрезвычайною просьбой, сделайте мне одолжение, сходите взглянуть на этого
человека внизу, и если есть хоть какая-нибудь возможность его впустить,то приведите его сюда.
«Есть
люди, которым чистое белье даже неприлично-с», как возразил раз когда-то Липутин на шутливый упрек ему Степана Трофимовича в неряшестве.
Это был молодой
человек лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста,
с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и
с клочковатыми, едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже по моде, но не щегольски; как будто
с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу.
Мне, например, запомнилось, что Марья Тимофеевна, вся замирая от испуга, поднялась к нему навстречу и сложила, как бы умоляя его, пред собою руки; а вместе
с тем вспоминается и восторг в ее взгляде, какой-то безумный восторг, почти исказивший ее черты, — восторг, который трудно
людьми выносится.
Довольно странно было и вне обыкновенных приемов это навязчивое желание этого вдруг упавшего
с неба господина рассказывать чужие анекдоты. Но он поймал Варвару Петровну на удочку, дотронувшись до слишком наболевшего места. Я еще не знал тогда характера этого
человека вполне, а уж тем более его намерений.