Неточные совпадения
Но вечера шли по-прежнему, и
разговоры были так же поэтичны и интересны.
— Гм! Это, может
быть, и неправда. По крайней мере вы бы записывали и запоминали такие слова, знаете, в случае
разговора… Ах, Степан Трофимович, я с вами серьезно, серьезно ехала говорить!
Когда я, в тот же вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром с Липутиным и о нашем
разговоре, — тот, к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задал мне дикий вопрос: «Знает Липутин или нет?» Я стал ему доказывать, что возможности не
было узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович стоял на своем.
Я вам, разумеется, только экстракт
разговора передаю, но ведь мысль-то понятна; кого ни спроси, всем одна мысль приходит, хотя бы прежде никому и в голову не входила: «Да, говорят, помешан; очень умен, но, может
быть, и помешан».
Я кстати упомянул и о
разговоре моем с Кирилловым и прибавил, что Кириллов, может
быть, сумасшедший.
— Ну, гостю честь и
будет. Не знаю, кого ты привел, что-то не помню этакого, — поглядела она на меня пристально из-за свечки и тотчас же опять обратилась к Шатову (а мною уже больше совсем не занималась во всё время
разговора, точно бы меня и не
было подле нее).
Это
был молодой человек лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и с клочковатыми, едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже по моде, но не щегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а
разговор всегда идущим к делу.
Мы со Степаном Трофимовичем, не без страха за смелость предположения, но обоюдно ободряя друг друга, остановились наконец на одной мысли: мы решили, что виновником разошедшихся слухов мог
быть один только Петр Степанович, хотя сам он некоторое время спустя, в
разговоре с отцом, уверял, что застал уже историю во всех устах, преимущественно в клубе, и совершенно известною до мельчайших подробностей губернаторше и ее супругу.
Были и другие
разговоры, но не общие, а частные, редкие и почти закрытые, чрезвычайно странные и о существовании которых я упоминаю лишь для предупреждения читателей, единственно ввиду дальнейших событий моего рассказа.
— Да я ведь у дела и
есть, я именно по поводу воскресенья! — залепетал Петр Степанович. — Ну чем, чем я
был в воскресенье, как по-вашему? Именно торопливою срединною бездарностию, и я самым бездарнейшим образом овладел
разговором силой. Но мне всё простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется, здесь теперь у всех решено; а во-вторых, потому, что милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли?
— Очень знакомы; я слишком предвижу, к чему вы клоните. Вся ваша фраза и даже выражение народ-«богоносец»
есть только заключение нашего с вами
разговора, происходившего с лишком два года назад, за границей, незадолго пред вашим отъездом в Америку… По крайней мере сколько я могу теперь припомнить.
— Это ваша фраза целиком, а не моя. Ваша собственная, а не одно только заключение нашего
разговора. «Нашего»
разговора совсем и не
было:
был учитель, вещавший огромные слова, и
был ученик, воскресший из мертвых. Я тот ученик, а вы учитель.
— Я не встал с первого вашего слова, не закрыл
разговора, не ушел от вас, а сижу до сих пор и смирно отвечаю на ваши вопросы и… крики, стало
быть, не нарушил еще к вам уважения.
Юлия Михайловна, выслушав отчет о
разговоре,
была очень недовольна.
Разговор был слышен, но слов нельзя
было уловить.
Минуя
разговоры — потому что не тридцать же лет опять болтать, как болтали до сих пор тридцать лет, — я вас спрашиваю, что вам милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и в канцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге, тогда как деспотизм тем временем
будет глотать жареные куски, которые вам сами в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого, в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и даст человечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не на бумаге?
Наконец началась и «кадриль литературы». В городе в последнее время, чуть только начинался где-нибудь
разговор о предстоящем бале, непременно сейчас же сводили на эту «кадриль литературы», и так как никто не мог представить, что это такое, то и возбуждала она непомерное любопытство. Опаснее ничего не могло
быть для успеха, и — каково же
было разочарование!
Я уже
был в другой части Заречья, далеко от того места, где упал Лембке, и тут в толпе услышал очень странные
разговоры.
Но странно
было бы описывать их
разговор.
Она ушла совершенно довольная. По виду Шатова и по
разговору его оказалось ясно как день, что этот человек «в отцы собирается и тряпка последней руки». Она нарочно забежала домой, хотя прямее и ближе
было пройти к другой пациентке, чтобы сообщить об этом Виргинскому.
— Ну, у Ставрогина
есть и другое, поумнее этого… — сварливо пробормотал Петр Степанович, с беспокойством следя за оборотом
разговора и за бледным Кирилловым.
(Арина Прохоровна, ее сестра, тетка и даже студентка теперь давно уже на воле; говорят даже, что и Шигалев будто бы непременно
будет выпущен в самом скором времени, так как ни под одну категорию обвиняемых не подходит; впрочем, это всё еще только
разговор.)
Неточные совпадения
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения
было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Все это
были, однако ж, одни faз́ons de parler, [
Разговоры (франц.).] и, в сущности, виконт готов
был стать на сторону какого угодно убеждения или догмата, если имел в виду, что за это ему перепадет лишний четвертак.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего
разговора, как она
была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки
было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
— Что? о вчерашнем
разговоре? — сказал Левин, блаженно щурясь и отдуваясь после оконченного обеда и решительно не в силах вспомнить, какой это
был вчерашний
разговор.
Левин не отвечал. Сказанное ими в
разговоре слово о том, что он действует справедливо только в отрицательном смысле, занимало его. «Неужели только отрицательно можно
быть справедливым?» спрашивал он себя.