Неточные совпадения
Когда Варвара Петровна объявила
свою мысль об издании журнала, то к ней хлынуло еще больше народу, но тотчас же посыпались в
глаза обвинения, что она капиталистка и эксплуатирует труд.
— Нет, ничего, — капельку подумала Даша и взглянула на Варвару Петровну
своими светлыми
глазами.
Он круто повернулся на диване, захватил
свою шляпу, потом опять отложил и, снова усевшись по-прежнему, с каким-то вызовом уставился
своими черными вспыхнувшими
глазами на Степана Трофимовича. Я никак не мог понять такой странной раздражительности.
Я особенно припоминаю ее в то мгновение: сперва она побледнела, но вдруг
глаза ее засверкали. Она выпрямилась в креслах с видом необычной решимости. Да и все были поражены. Совершенно неожиданный приезд Николая Всеволодовича, которого ждали у нас разве что через месяц, был странен не одною
своею неожиданностью, а именно роковым каким-то совпадением с настоящею минутой. Даже капитан остановился как столб среди комнаты, разинув рот и с ужасно глупым видом смотря на дверь.
— Не сердитесь, не сердитесь, не сверкайте
глазами… Впрочем, вы не сверкаете. Вам любопытно, почему я так откровенен? Да именно потому, что всё теперь переменилось, кончено, прошло и песком заросло. Я вдруг переменил об вас
свои мысли. Старый путь кончен совсем; теперь я уже никогда не стану вас компрометировать старым путем, теперь новым путем.
Он медленно уселся на диван, на
свое прежнее место в углу, и закрыл
глаза, как бы от усталости.
— Это не от меня, как знаете; когда скажут, — пробормотал он, как бы несколько тяготясь вопросом, но в то же время с видимою готовностию отвечать на все другие вопросы. На Ставрогина он смотрел, не отрываясь,
своими черными
глазами без блеску, с каким-то спокойным, но добрым и приветливым чувством.
— Оправьтесь, полноте, чего бояться, неужто вы меня не узнали? — уговаривал Николай Всеволодович, но на этот раз долго не мог уговорить; она молча смотрела на него, всё с тем же мучительным недоумением, с тяжелою мыслию в
своей бедной голове и всё так же усиливаясь до чего-то додуматься. То потупляла
глаза, то вдруг окидывала его быстрым, обхватывающим взглядом. Наконец не то что успокоилась, а как бы решилась.
До этого он расхаживал по кабинету и толковал о чем-то
глаз на
глаз с чиновником
своей канцелярии Блюмом, чрезвычайно неуклюжим и угрюмым немцем, которого привез с собой из Петербурга, несмотря на сильнейшую оппозицию Юлии Михайловны.
Прибывшая девица Виргинская, тоже недурная собой, студентка и нигилистка, сытенькая и плотненькая, как шарик, с очень красными щеками и низенького роста, поместилась подле Арины Прохоровны, еще почти в дорожном
своем костюме, с каким-то свертком бумаг в руке, и разглядывала гостей нетерпеливыми прыгающими
глазами.
— То есть мы знаем, например, что предрассудок о боге произошел от грома и молнии, — вдруг рванулась опять студентка, чуть не вскакивая
глазами на Ставрогина, — слишком известно, что первоначальное человечество, пугаясь грома и молнии, обоготворило невидимого врага, чувствуя пред ним
свою слабость. Но откуда произошел предрассудок о семействе? Откуда могло взяться само семейство?
— Однако порядочный вздор! — как бы вырвалось у Верхо-венского. Впрочем, он, совершенно равнодушно и не подымая
глаз, продолжал обстригать
свои ногти.
Петр Степанович быстро обернулся. На пороге, из темноты, выступила новая фигура — Федька, в полушубке, но без шапки, как дома. Он стоял и посмеивался, скаля
свои ровные белые зубы. Черные с желтым отливом
глаза его осторожно шмыгали по комнате, наблюдая господ. Он чего-то не понимал; его, очевидно, сейчас привел Кириллов, и к нему-то обращался его вопросительный взгляд; стоял он на пороге, но переходить в комнату не хотел.
Он закрыл
глаза своим красным фуляром и рыдал, рыдал минут пять, конвульсивно.
И он, дрожа от негодования и с непомерным желанием вызова, перевел
свой грозный обличительный перст на стоявшего в двух шагах и выпучившего на нас
глаза Флибустьерова.
— Да, я распрощаюсь; скажу
свое «Merci» и уеду, и там… в Карльсруэ… закрою
глаза свои, — начал мало-помалу раскисать Кармазинов.
— Там, в Карльсруэ, я закрою
глаза свои. Нам, великим людям, остается, сделав
свое дело, поскорее закрывать
глаза, не ища награды. Сделаю так и я.
Я так был поражен, что не поверил
глазам своим.
И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и в этой льдинке отразилась Германия или, лучше сказать, небо Германии, и радужною игрой
своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из
глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „“Нет преступления!” “„Да, — сказал я сквозь слезы, — но коли так, то ведь нет и праведников”.
Я видел потом, не веря
глазам своим, что на эстраду вдруг откуда-то вскочила студентка (родственница Виргинского), с тем же
своим свертком под мышкой, так же одетая, такая же красная, такая же сытенькая, окруженная двумя-тремя женщинами, двумя-тремя мужчинами, в сопровождении смертельного врага
своего гимназиста.
— Он заплакал и поднес обе ее руки к
своим заплаканным
глазам.
Этот странный мальчик отличался необыкновенною молчаливостью; он мог просидеть десять вечеров сряду в шумной компании и при самых необыкновенных разговорах, сам не говоря ни слова, а напротив, с чрезвычайным вниманием следя
своими детскими
глазами за говорившими и слушая.
— Прежде чем раскрою рот, выкладывайте
свое, вы что-то подобрались, — заметил он, с злобною усмешкой обводя
глазами физиономии.
И он поскорее отводил
глаза, поскорей отходил, как бы пугаясь одной идеи видеть в ней что-нибудь другое, чем несчастное, измученное существо, которому надо помочь, — «какие уж тут надежды! О, как низок, как подл человек!» — и он шел опять в
свой угол, садился, закрывал лицо руками и опять мечтал, опять припоминал… и опять мерещились ему надежды.
Виргинский в продолжение дня употребил часа два, чтоб обежать всех нашихи возвестить им, что Шатов наверно не донесет, потому что к нему воротилась жена и родился ребенок, и, «зная сердце человеческое», предположить нельзя, что он может быть в эту минуту опасен. Но, к смущению
своему, почти никого не застал дома, кроме Эркеля и Лямшина. Эркель выслушал это молча и ясно смотря ему в
глаза; на прямой же вопрос: «Пойдет ли он в шесть часов или нет?» — отвечал с самою ясною улыбкой, что, «разумеется, пойдет».
Всё крепче и крепче, с судорожным порывом, сжимая сзади руками Виргинского, он визжал без умолку и без перерыва, выпучив на всех
глаза и чрезвычайно раскрыв
свой рот, а ногами мелко топотал по земле, точно выбивая по ней барабанную дробь.
— Да не оставлю же я вас, Степан Трофимович, никогда не оставлю-с! — схватила она его руки и сжала в
своих, поднося их к сердцу, со слезами на
глазах смотря на него. («Жалко уж очень мне их стало в ту минуту», — передавала она.) Губы его задергались как бы судорожно.
Неточные совпадения
Да сказать Держиморде, чтобы не слишком давал воли кулакам
своим; он, для порядка, всем ставит фонари под
глазами — и правому и виноватому.
И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый
глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права
свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Помещик так растрогался, // Что правый
глаз заплаканный // Ему платочком вытерла // Сноха с косой распущенной // И чмокнула старинушку // В здоровый этот
глаз. // «Вот! — молвил он торжественно // Сынам
своим наследникам // И молодым снохам. — // Желал бы я, чтоб видели // Шуты, врали столичные, // Что обзывают дикими // Крепостниками нас, // Чтоб видели, чтоб слышали…»
Гремит на Волге музыка. // Поют и пляшут девицы — // Ну, словом, пир горой! // К девицам присоседиться // Хотел старик, встал на ноги // И чуть не полетел! // Сын поддержал родителя. // Старик стоял: притопывал, // Присвистывал, прищелкивал, // А
глаз свое выделывал — // Вертелся колесом!
И рассказали странники, // Как встретились нечаянно, // Как подрались, заспоривши, // Как дали
свой зарок // И как потом шаталися, // Искали по губерниям // Подтянутой, Подстреленной, // Кому живется счастливо. // Вольготно на Руси? // Влас слушал — и рассказчиков //
Глазами мерял: — Вижу я, // Вы тоже люди странные! — // Сказал он наконец. — // Чудим и мы достаточно. // А вы — и нас чудней! —