Неточные совпадения
— Но он
черт знает что говорит, — возражал фон Лембке. — Я не могу относиться толерантно, когда он при людях и в моем присутствии утверждает, что правительство нарочно опаивает народ водкой, чтоб его абрютировать и тем удержать от восстания. Представь мою
роль, когда я принужден при всех это слушать.
— На честное слово рисковать общим делом — это верх глупости!
Черт возьми, как это глупо, господа, теперь! И какую вы принимаете на себя
роль в минуту опасности?
Я хотел заложить Карповичу шубу и часы и поднести ей букет живых цветов с любовной запиской; раз, незаметным образом, забрался на сцену Большого театра и хотя оттуда был выведен, но, невзирая на это, торжественно задумал поступить в балет на
роли чертей, дабы сблизиться с милой блондинкой.
Неточные совпадения
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая
роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю,
черт возьми! Согласны ли, господа?
— Потому что ни
черта не знаешь, — неистово закричал дядя Хрисанф. — Ты почитай книгу «Политическая
роль французского театра», этого… как его? Боборыкина!
— Вопрос о путях интеллигенции — ясен: или она идет с капиталом, или против его — с рабочим классом. А ее
роль катализатора в акциях и реакциях классовой борьбы — бесплодная, гибельная для нее
роль… Да и смешная. Бесплодностью и, должно быть, смутно сознаваемой гибельностью этой позиции Ильич объясняет тот смертный визг и вой, которым столь богата текущая литература. Правильно объясняет. Читал я кое-что, — Андреева, Мережковского и прочих, —
черт знает, как им не стыдно? Детский испуг какой-то…
Он смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все не наблюдают за собой или не сознаются в этой, врожденной человеку,
черте: одни — только казаться, а другие и быть и казаться как можно лучше — одни, натуры мелкие — только наружно, то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние — и внутренно, что в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая
роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
Странно, во мне всегда была, и, может быть, с самого первого детства, такая
черта: коли уж мне сделали зло, восполнили его окончательно, оскорбили до последних пределов, то всегда тут же являлось у меня неутолимое желание пассивно подчиниться оскорблению и даже пойти вперед желаниям обидчика: «Нате, вы унизили меня, так я еще пуще сам унижусь, вот смотрите, любуйтесь!» Тушар бил меня и хотел показать, что я — лакей, а не сенаторский сын, и вот я тотчас же сам вошел тогда в
роль лакея.