Неточные совпадения
Как нарочно, в то же самое время в Москве схвачена была и поэма Степана Трофимовича, написанная им еще
лет шесть до сего, в Берлине, в самой первой его молодости, и ходившая
по рукам, в списках, между двумя любителями и у одного студента.
Исследований не оказалось; но зато оказалось возможным простоять всю остальную жизнь, более двадцати
лет, так сказать, «воплощенной укоризной» пред отчизной,
по выражению народного поэта...
В продолжение всей двадцатилетней дружбы с Варварой Петровной он раза
по три и
по четыре в
год регулярно впадал в так называемую между нами «гражданскую скорбь», то есть просто в хандру, но словечко это нравилось многоуважаемой Варваре Петровне.
Это было в пятьдесят пятом
году, весной, в мае месяце, именно после того как в Скворешниках получилось известие о кончине генерал-лейтенанта Ставрогина, старца легкомысленного, скончавшегося от расстройства в желудке,
по дороге в Крым, куда он спешил
по назначению в действующую армию.
Правда, не могла она горевать очень много, ибо в последние четыре
года жила с мужем в совершенной разлуке,
по несходству характеров, и производила ему пенсион.
Одна странная мысль вдруг осенила Степана Трофимовича: «Не рассчитывает ли неутешная вдова на него и не ждет ли, в конце траурного
года, предложения с его стороны?» Мысль циническая; но ведь возвышенность организации даже иногда способствует наклонности к циническим мыслям, уже
по одной только многосторонности развития.
Но,
по некоторому гражданскому кокетству, он не только не молодился, но как бы и щеголял солидностию
лет своих, и в костюме своем, высокий, сухощавый, с волосами до плеч, походил как бы на патриарха или, еще вернее, на портрет поэта Кукольника, литографированный в тридцатых
годах при каком-то издании, особенно когда сидел
летом в саду, на лавке, под кустом расцветшей сирени, опершись обеими руками на трость, с раскрытою книгой подле и поэтически задумавшись над закатом солнца.
Он со слезами вспоминал об этом девять
лет спустя, — впрочем, скорее
по художественности своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари держу, — говорил он мне сам (но только мне и
по секрету), — что никто-то изо всей этой публики знать не знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное: стало быть, был же в нем острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение, несмотря на всё свое упоение; и, стало быть, не было в нем острого ума, если он даже девять
лет спустя не мог вспомнить о том без ощущения обиды.
Когда его,
по шестнадцатому
году, повезли в лицей, то он был тщедушен и бледен, странно тих и задумчив.
По смерти же генерала, приключившейся в прошлом
году, неутешная Прасковья Ивановна отправилась с дочерью за границу, между прочим и с намерением употребить виноградное лечение, которое и располагала совершить в Vernex-Montreux во вторую половину
лета.
— Ты хоть и умна, но ты сбрендила. Это хоть и правда, что я непременно теперь тебя вздумала замуж выдать, но это не
по необходимости, а потому только, что мне так придумалось, и за одного только Степана Трофимовича. Не будь Степана Трофимовича, я бы и не подумала тебя сейчас выдавать, хоть тебе уж и двадцать
лет… Ну?
Без сомнения, Степан Трофимович имел полное право,
по смыслу формальной доверенности, продать лес и, поставив в счет тысячерублевый невозможный ежегодный доход, столько
лет высылавшийся аккуратно, сильно оградить себя при расчете.
Я же и обошел всех,
по его просьбе, и всем наговорил, что Варвара Петровна поручила нашему «старику» (так все мы между собою звали Степана Трофимовича) какую-то экстренную работу, привести в порядок какую-то переписку за несколько
лет; что он заперся, а я ему помогаю, и пр., и пр.
Была будто бы кем-то обольщена в своей чести, и за это вот господин Лебядкин, уже многие
годы, будто бы с обольстителя ежегодную дань берет, в вознаграждение благородной обиды, так
по крайней мере из его болтовни выходит — а по-моему, пьяные только слова-с.
Начинают прямо без изворотов,
по их всегдашней манере: «Вы помните, говорит, что четыре
года назад Николай Всеволодович, будучи в болезни, сделал несколько странных поступков, так что недоумевал весь город, пока всё объяснилось.
В углу помещался старинный образ, пред которым баба еще до нас затеплила лампадку, а на стенах висели два больших тусклых масляных портрета: один покойного императора Николая Павловича, снятый, судя
по виду, еще в двадцатых
годах столетия; другой изображал какого-то архиерея.
— А скажите, если позволите, почему вы не так правильно по-русски говорите? Неужели за границей в пять
лет разучились?
А между тем, если бы совокупить все эти факты за целый
год в одну книгу,
по известному плану и
по известной мысли, с оглавлениями, указаниями, с разрядом
по месяцам и числам, то такая совокупность в одно целое могла бы обрисовать всю характеристику русской жизни за весь
год, несмотря даже на то, что фактов публикуется чрезвычайно малая доля в сравнении со всем случившимся.
Мы, напротив, тотчас решили с Кирилловым, что «мы, русские, пред американцами маленькие ребятишки и нужно родиться в Америке или
по крайней мере сжиться долгими
годами с американцами, чтобы стать с ними в уровень».
Одна лишь Варвара Петровна была скромно и по-всегдашнему одета во всё черное; так бессменно одевалась она в продолжение последних четырех
лет.
Поспешу заметить здесь,
по возможности вкратце, что Варвара Петровна хотя и стала в последние
годы излишне, как говорили, расчетлива и даже скупенька, но иногда не жалела денег собственно на благотворительность.
Это был молодой человек
лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и с клочковатыми, едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже
по моде, но не щегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу.
По-видимому, он был всё тот же, как и четыре
года назад: так же изящен, так же важен, так же важно входил, как и тогда, даже почти так же молод.
Повторю, эти слухи только мелькнули и исчезли бесследно, до времени, при первом появлении Николая Всеволодовича; но замечу, что причиной многих слухов было отчасти несколько кратких, но злобных слов, неясно и отрывисто произнесенных в клубе недавно возвратившимся из Петербурга отставным капитаном гвардии Артемием Павловичем Гагановым, весьма крупным помещиком нашей губернии и уезда, столичным светским человеком и сыном покойного Павла Павловича Гаганова, того самого почтенного старшины, с которым Николай Всеволодович имел, четыре с лишком
года тому назад, то необычайное
по своей грубости и внезапности столкновение, о котором я уже упоминал прежде, в начале моего рассказа.
— Очень знакомы; я слишком предвижу, к чему вы клоните. Вся ваша фраза и даже выражение народ-«богоносец» есть только заключение нашего с вами разговора, происходившего с лишком два
года назад, за границей, незадолго пред вашим отъездом в Америку…
По крайней мере сколько я могу теперь припомнить.
Федька подхватывал на
лету, кидался, бумажки сыпались в грязь, Федька ловил и прикрикивал: «Эх, эх!» Николай Всеволодович кинул в него, наконец, всею пачкой и, продолжая хохотать, пустился
по переулку на этот раз уже один.
«Да хоть бы и сто хромоножек, — кто молод не был!» Ставили на вид почтительность Николая Всеволодовича к матери, подыскивали ему разные добродетели, с благодушием говорили об его учености, приобретенной в четыре
года по немецким университетам.
Но случилось так, что
по выходе из заведения, уже
года три спустя, этот мрачный товарищ, бросивший свое служебное поприще для русской литературы и вследствие того уже щеголявший в разорванных сапогах и стучавший зубами от холода, в летнем пальто в глубокую осень, встретил вдруг случайно у Аничкова моста своего бывшего protégé [протеже, т. е. опекаемого, покровительствуемого (фр.).] «Лембку», как все, впрочем, называли того в училище.
Он всё служил
по видным местам, и всё под начальством единоплеменников, и дослужился наконец до весьма значительного, сравнительно с его
летами, чина.
У Юлии Михайловны,
по старому счету, было двести душ, и, кроме того, с ней являлась большая протекция. С другой стороны, фон Лембке был красив, а ей уже за сорок. Замечательно, что он мало-помалу влюбился в нее и в самом деле,
по мере того как всё более и более ощущал себя женихом. В день свадьбы утром послал ей стихи. Ей всё это очень нравилось, даже стихи: сорок
лет не шутка. Вскорости он получил известный чин и известный орден, а затем назначен был в нашу губернию.
Этот негодяй, который несколько
лет вертелся пред Степаном Трофимовичем, представляя на его вечеринках,
по востребованию, разных жидков, исповедь глухой бабы или родины ребенка, теперь уморительно карикатурил иногда у Юлии Михайловны, между прочим, и самого Степана Трофимовича, под названием «Либерал сороковых
годов».
Действительно, предприятие было эксцентрическое: все отправлялись за реку, в дом купца Севостьянова, у которого во флигеле, вот уж
лет с десять, проживал на покое, в довольстве и в холе, известный не только у нас, но и
по окрестным губерниям и даже в столицах Семен Яковлевич, наш блаженный и пророчествующий.
Прежний мягкий губернатор наш оставил управление не совсем в порядке; в настоящую минуту надвигалась холера; в иных местах объявился сильный скотский падеж; всё
лето свирепствовали
по городам и селам пожары, а в народе всё сильнее и сильнее укоренялся глупый ропот о поджогах.
—
По части русской беллетристики? Позвольте, я что-то читал… «
По пути»… или «В путь»… или «На перепутье», что ли, не помню. Давно читал,
лет пять. Некогда.
То были, — так как теперь это не тайна, — во-первых, Липутин, затем сам Виргинский, длинноухий Шигалев — брат госпожи Виргинской, Лям-шин и, наконец, некто Толкаченко — странная личность, человек уже
лет сорока и славившийся огромным изучением народа, преимущественно мошенников и разбойников, ходивший нарочно
по кабакам (впрочем, не для одного изучения народного) и щеголявший между нами дурным платьем, смазными сапогами, прищуренно-хитрым видом и народными фразами с завитком.
— Видите-с. А так как при самых благоприятных обстоятельствах раньше пятидесяти
лет, ну тридцати, такую резню не докончишь, потому что ведь не бараны же те-то, пожалуй, и не дадут себя резать, — то не лучше ли, собравши свой скарб, переселиться куда-нибудь за тихие моря на тихие острова и закрыть там свои глаза безмятежно? Поверьте-с, — постучал он значительно пальцем
по столу, — вы только эмиграцию такою пропагандой вызовете, а более ничего-с!
Эти бутончики
года по два своей юности о-ча-ро-вательны, даже
по три… ну а там расплываются навеки… производя в своих мужьях тот печальный ин-диф-фе-рентизм, который столь способствует развитию женского вопроса… если только я правильно понимаю этот вопрос…
Она не убила его, задев лишь на
лету концом
по шее, но поприще Андрея Антоновича кончилось,
по крайней мере у нас; удар сбил его с ног, и он упал без памяти.
— Это хоть и по-педантски, но
по крайней мере неглупо сказано и напоминает мне три
года назад; вы иногда были довольно остроумны три
года назад.
— Со вчерашнего вечера я обдумал дело, — начал он уверенно и методически, по-всегдашнему (и мне кажется, если бы под ним провалилась земля, то он и тут не усилил бы интонации и не изменил бы ни одной йоты в методичности своего изложения), — обдумав дело, я решил, что замышляемое убийство есть не только потеря драгоценного времени, которое могло бы быть употреблено более существенным и ближайшим образом, но сверх того представляет собою то пагубное уклонение от нормальной дороги, которое всегда наиболее вредило делу и на десятки
лет отклоняло успехи его, подчиняясь влиянию людей легкомысленных и
по преимуществу политических, вместо чистых социалистов.
Он поднял глаза и, к удивлению, увидел пред собою одну даму — une dame et elle en avait l’air [она именно имела вид дамы (фр.).] —
лет уже за тридцать, очень скромную на вид, одетую по-городскому, в темненькое платье и с большим серым платком на плечах.
У него мелькнуло в ту минуту, что он не читал Евангелия
по крайней мере
лет тридцать и только разве
лет семь назад припомнил из него капельку лишь
по Ренановой книге «Vie de Jésus».
Выйдя в сени, он сообщил всем, кто хотел слушать, что Степан Трофимович не то чтоб учитель, а «сами большие ученые и большими науками занимаются, а сами здешние помещики были и живут уже двадцать два
года у полной генеральши Ставрогиной, заместо самого главного человека в доме, а почет имеют от всех
по городу чрезвычайный.
Она рассказала, что, после мужа оставшись всего восемнадцати
лет, находилась некоторое время в Севастополе «в сестрах», а потом жила
по разным местам-с, а теперь вот ходит и Евангелие продает.
Но она стала на своем и досказала:
по ее словам, она уже была здесь
летом с одною «очень благородною госпожой-с» из города и тоже заночевали, пока пароход не приходил, целых даже два дня-с, и что такого горя натерпелись, что вспомнить страшно.