Неточные совпадения
Вдруг, и почти тогда же, как я предлагал напечатать
здесь, — печатают нашу поэму там, то
есть за границей, в одном из революционных сборников, и совершенно без ведома Степана Трофимовича.
Как бы ни хлопотали
здесь наши доносчики, а иезуитом я
быть не желаю.
— Что «подобного более не
будет», и avec cette morgue [с таким высокомерием (фр.).]… Супругу, Юлию Михайловну, мы узрим
здесь в конце августа, прямо из Петербурга.
Они ведь обе только
здесь в первый раз проведали об этих здешних историях с Nicolas четыре года назад: «Вы тут
были, вы видели, правда ли, что он сумасшедший?» И откуда эта идея вышла, не понимаю.
— Слишком довольно и наяву. А ты вечно чтобы матери противоречить. Вы
здесь, когда Николай Всеволодович приезжал,
были, четыре года назад?
— То
есть не по-братски, а единственно в том смысле, что я брат моей сестре, сударыня, и поверьте, сударыня, — зачастил он, опять побагровев, — что я не так необразован, как могу показаться с первого взгляда в вашей гостиной. Мы с сестрой ничто, сударыня, сравнительно с пышностию, которую
здесь замечаем. Имея к тому же клеветников. Но до репутации Лебядкин горд, сударыня, и… и… я приехал отблагодарить… Вот деньги, сударыня!
Но как, однако ж,
здесь ваши ноги, Прасковья Ивановна, и справедливо ли приговорил вам швейцарский консилиум климат родины?.. как-с? примочки? это очень, должно
быть, полезно.
Варвара Петровна, вся раскрасневшись, вскочила
было с места и крикнула Прасковье Ивановне: «Слышала, слышала ты, что он
здесь ей сейчас говорил?» Но та уж и отвечать не могла, а только пробормотала что-то, махнув рукой.
У Лебядкина этого
была сестра, — вот эта самая, что сейчас
здесь сидела.
Кириллов, тут бывший (чрезвычайный оригинал, Варвара Петровна, и чрезвычайно отрывистый человек; вы, может
быть, когда-нибудь его увидите, он теперь
здесь), ну так вот, этот Кириллов, который, по обыкновению, всё молчит, а тут вдруг разгорячился, заметил, я помню, Николаю Всеволодовичу, что тот третирует эту госпожу как маркизу и тем окончательно ее добивает.
— Но вы не можете вообразить, какие
здесь начались интриги! — они измучили даже нашу бедную Прасковью Ивановну — а ее-то уж по какой причине? Я, может
быть, слишком виновата пред тобой сегодня, моя милая Прасковья Ивановна, — прибавила она в великодушном порыве умиления, но не без некоторой победоносной иронии.
«Ты, говорит, меня не
поил и по почте выслал, да еще
здесь ограбил».
— Vous ne comprenez pas. Passons. [Вы не понимаете. Оставим это (фр.).] Но… обыкновенно на свете кончается ничем, но
здесь будет конец, непременно, непременно!
— Да я ведь у дела и
есть, я именно по поводу воскресенья! — залепетал Петр Степанович. — Ну чем, чем я
был в воскресенье, как по-вашему? Именно торопливою срединною бездарностию, и я самым бездарнейшим образом овладел разговором силой. Но мне всё простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется,
здесь теперь у всех решено; а во-вторых, потому, что милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли?
Кстати:
здесь скопцы
есть в уезде, любопытный народ…
Я ответил ему тотчас же, тоже письмом, и совершенно откровенно высказал, что, вероятно, он на меня сердится за происшествие с его отцом, четыре года назад,
здесь в клубе, и что я с моей стороны готов принести ему всевозможные извинения на том основании, что поступок мой
был неумышленный и произошел в болезни.
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин, не слушая и продолжая свою мысль, — вы там, положим, сделали все эти смешные пакости… Вы знаете наверно отсюда, что там
будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы
здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело
здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние
будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?
— То
есть в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений; свидетели брака
здесь. Всё это произошло тогда в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а если не обнаруживалось до сих пор, то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником) дали тогда слово молчать.
— Наконец-то-с! — затоптался и засуетился капитан Лебядкин, — это
был он, — пожалуйте зонтичек; очень мокро-с; я его разверну
здесь на полу в уголку, милости просим, милости просим.
— Может
быть, сбился? Увы, мне нет развития! Всё погубил! Верите ли, Николай Всеволодович,
здесь впервые очнулся от постыдных пристрастий — ни рюмки, ни капли! Имею угол и шесть дней ощущаю благоденствие совести. Даже стены пахнут смолой, напоминая природу. А что я
был, чем я
был?
—
Здесь,
здесь, — тотчас же подхватил Лебядкин шепотом, — угодно
будет взглянуть? — указал он на припертую дверь в другую комнату.
— Вот люди! — обратился вдруг ко мне Петр Степанович. — Видите, это
здесь у нас уже с прошлого четверга. Я рад, что нынче по крайней мере вы
здесь и рассудите. Сначала факт: он упрекает, что я говорю так о матери, но не он ли меня натолкнул на то же самое? В Петербурге, когда я
был еще гимназистом, не он ли будил меня по два раза в ночь, обнимал меня и плакал, как баба, и как вы думаете, что рассказывал мне по ночам-то? Вот те же скоромные анекдоты про мою мать! От него я от первого и услыхал.
— То
есть это вот что, — рванулся Петр Степанович, — значит, что он написал
здесь, полгода назад, эти стихи, но
здесь не мог отпечатать, ну, в тайной типографии какой-нибудь — и потому просит напечатать за границей… Кажется, ясно?
— Позвольте, однако же, вот вы изволите утверждать, что записка адресована
была за границу; но
здесь адреса нет; почему же вам стало известно, что записка адресована к господину Кириллову и, наконец, за границу и… и… что писана она действительно господином Шатовым?
— Э, нет, нет, нет! Вот тут маху дали, хоть вы и хитры. И даже меня удивляете. Я ведь думал, что вы насчет этого не без сведений… Гм, Ставрогин — это совершенно противоположное, то
есть совершенно… Avis au lecteur. [К сведению читателя (фр.).
Здесь в смысле: вы предупреждены.]
— Блюм, ты поклялся меня замучить! Подумай, он лицо все-таки
здесь заметное. Он
был профессором, он человек известный, он раскричится, и тотчас же пойдут насмешки по городу, ну и всё манкируем… и подумай, что
будет с Юлией Михайловной!
Поднялась портьера, и появилась Юлия Михайловна. Она величественно остановилась при виде Блюма, высокомерно и обидчиво окинула его взглядом, как будто одно присутствие этого человека
здесь было ей оскорблением. Блюм молча и почтительно отдал ей глубокий поклон и, согбенный от почтения, направился к дверям на цыпочках, расставив несколько врозь свои руки.
—
Здесь есть какой-то Шатов, — осведомился великий писатель, — и, вообразите, я его не видал.
— А вот затем, что тот член от Общества, ревизор, засел в Москве, а я там кой-кому объявил, что, может
быть, посетит ревизор; и они
будут думать, что вы-то и
есть ревизор, а так как вы уже
здесь три недели, то еще больше удивятся.
То, что я делаю
здесь, и то, что я предаю ее вам, может
быть, непримиримейшему ее врагу, на мой взгляд, такая подлость, которую я, разумеется, не перенесу никогда.
— А коли лежит просто, рот разевает на всех, так как же его не стибрить! Будто серьезно не верите, что возможен успех? Эх, вера-то
есть, да надо хотенья. Да, именно с этакими и возможен успех. Я вам говорю, он у меня в огонь пойдет, стоит только прикрикнуть на него, что недостаточно либерален. Дураки попрекают, что я всех
здесь надул центральным комитетом и «бесчисленными разветвлениями». Вы сами раз этим меня корили, а какое тут надувание: центральный комитет — я да вы, а разветвлений
будет сколько угодно.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало
быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он
был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и
есть причина, что все меня
здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
Что же до людей поэтических, то предводительша, например, объявила Кармазинову, что она после чтения велит тотчас же вделать в стену своей белой залы мраморную доску с золотою надписью, что такого-то числа и года,
здесь, на сем месте, великий русский и европейский писатель, кладя перо, прочел «Merci» и таким образом в первый раз простился с русскою публикой в лице представителей нашего города, и что эту надпись все уже прочтут на бале, то
есть всего только пять часов спустя после того, как
будет прочитано «Merci».
— Степан Трофимович! — радостно проревел семинарист. —
Здесь в городе и в окрестностях бродит теперь Федька Каторжный, беглый с каторги. Он грабит и недавно еще совершил новое убийство. Позвольте спросить; если б вы его пятнадцать лет назад не отдали в рекруты в уплату за карточный долг, то
есть попросту не проиграли в картишки, скажите, попал бы он в каторгу? резал бы людей, как теперь, в борьбе за существование? Что скажете, господин эстетик?
Вспомните, какой
был в последнее время
здесь тон, то
есть во всем городишке?
— И это Ставрогин, «кровопийца Ставрогин», как называет вас
здесь одна дама, которая в вас влюблена! Слушайте, я ведь вам уже сказала: я разочла мою жизнь на один только час и спокойна. Разочтите и вы так свою… впрочем, вам не для чего; у вас так еще много
будет разных «часов» и «мгновений».
И представьте, я лечу сюда на беговых дрожках, а Маврикий Николаевич
здесь у садовой вашей решетки, на заднем углу сада… в шинели, весь промок, должно
быть всю ночь сидел!
— А! стало
быть, вы не расслышали! Успокойтесь, Маврикий Николаевич жив и здоров, в чем можете мигом удостовериться, потому что он
здесь у дороги, у садовой решетки… и, кажется, всю ночь просидел; промок, в шинели… Я ехал, он меня видел.
— В своеволии! — яростно крикнул Петр Степанович. — Пока я
здесь, вы не смели действовать без моего позволения. Довольно. Готов донос, и, может
быть, завтра же или сегодня в ночь вас перехватают. Вот вам. Известие верное.
— Да ведь он еще
здесь, не уехал. Он только завтра уедет, — мягко и убедительно заметил Эркель. — Я его особенно приглашал присутствовать в качестве свидетеля; к нему моя вся инструкция
была (соткровенничал он как молоденький неопытный мальчик). Но он, к сожалению, не согласился, под предлогом отъезда; да и в самом деле что-то спешит.
— Я
здесь, — откликнулся Лямшин, вдруг выходя из-за дерева. Он
был в теплом пальто и плотно укутан в плед, так что трудно
было рассмотреть его физиономию даже и с фонарем.
— Надо быть-с, надо быть-с. То-то мужики
здесь дивятся, словно, сударь, вас на большой дороге будто бы пешком повстречали. Глупый они народ-с.
— Но…
здесь тоже хорошо… И я не хочу, — прошамкал
было Степан Трофимович.
—
Здесь вам не постоялый двор, господин, мы обеда для проезжих не содержим. Раков сварить аль самовар поставить, а больше нет у нас ничего. Рыба свежая завтра лишь
будет.
«
Здесь», однако,
было вовсе не так хорошо. Он ничего не хотел знать из ее затруднений; голова его
была полна одними фантазиями. Свою же болезнь он считал чем-то мимолетным, пустяками, и не думал о ней вовсе, а думал только о том, как они пойдут и станут продавать «эти книжки». Он просил ее почитать ему Евангелие.
— Дарья, — зашептала она вдруг Дарье Павловне, — немедленно за доктором, за Зальцфишем; пусть едет сейчас Егорыч; пусть наймет
здесь лошадей, а из города возьмет другую карету. Чтобы к ночи
быть тут.
— Милая, — пролепетал наконец Степан Трофимович, обращаясь к Софье Матвеевне, —
побудьте, милая, там, я что-то хочу
здесь сказать…
Заключил он, что
здесь, в нашем городе, устроена
была Петром Степановичем лишь первая проба такого систематического беспорядка, так сказать программа дальнейших действий, и даже для всех пятерок, — и что это уже собственно его (Лямшина) мысль, его догадка и «чтобы непременно попомнили и чтобы всё это поставили на вид, до какой степени он откровенно и благонравно разъясняет дело и, стало
быть, очень может пригодиться даже и впредь для услуг начальства».