Неточные совпадения
—
Ну, тут вы немного ошибаетесь; я в самом деле… был нездоров… — пробормотал Николай Всеволодович нахмурившись. — Ба! — вскричал он, —
да неужели вы и в самом деле думаете, что я способен бросаться на людей в полном рассудке?
Да для чего же бы это?
—
Да всё это такие пустяки-с… то есть этот капитан, по всем видимостям, уезжал от нас тогда не для фальшивых бумажек, а единственно затем только, чтоб эту сестрицу свою разыскать, а та будто бы от него пряталась в неизвестном месте;
ну а теперь привез, вот и вся история.
— Ах, как жаль! — воскликнул Липутин с ясною улыбкой. — А то бы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и шел с тем намерением, чтобы сообщить, хотя вы, впрочем, наверно уж и сами слышали.
Ну,
да уж в другой раз, Алексей Нилыч так торопятся… До свиданья-с. С Варварой Петровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за мной посылала, просто умора. До свиданья-с.
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии,
да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника.
Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
Ну, а монашек стал мне тут же говорить поучение,
да так это ласково и смиренно говорил и с таким, надо быть, умом; сижу я и слушаю.
Ну,
да и черт побери с глупым любопытством! Шатов, понимаешь ли ты, как хорошо жить на свете!
—
Ну,
да бог с тобой, не рядясь садил, — махнул рукой ванька и поглядел на нее, как бы думая: «
Да и грех тебя обижать-то»; затем, сунув за пазуху кожаный кошель, тронул лошадь и укатил, напутствуемый насмешками близ стоявших извозчиков.
— Что вижу?
Да ну же, говорите что-нибудь!
— Матушка! — продолжала Прасковья Ивановна, капельку успокоившись, — друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата в неосторожных словах,
да уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми меня какие-то людишки бомбардируют;
ну и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а у меня, матушка, дочь!
—
Ну верю, верю, что любишь, убери свои руки. Ведь ты мешаешь другим… Ах, вот и Николай Всеволодович,
да не шали же, прошу тебя, наконец!
— А? Что? Вы что-то сказали? Вижу, вижу, что я опять, кажется, сморозил; вы не предлагали условий,
да и не предложите, верю, верю,
ну успокойтесь; я и сам ведь знаю, что мне не стоит их предлагать, так ли? Я за вас вперед отвечаю и — уж конечно, от бездарности; бездарность и бездарность… Вы смеетесь? А? Что?
—
Да я ведь у дела и есть, я именно по поводу воскресенья! — залепетал Петр Степанович. —
Ну чем, чем я был в воскресенье, как по-вашему? Именно торопливою срединною бездарностию, и я самым бездарнейшим образом овладел разговором силой. Но мне всё простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется, здесь теперь у всех решено; а во-вторых, потому, что милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли?
— А,
ну…
да, конечно, — пролепетал Петр Степанович, как бы замявшись, — там слухи о помолвке, вы знаете? Верно, однако. Но вы правы, она из-под венца прибежит, стоит вам только кликнуть. Вы не сердитесь, что я так?
—
Ну нет, уж извините, у меня совсем почти не осталось средств,
да и зачем мне вам деньги давать?..
Ну, а если сам боится, с воскресного-то афронта,
да еще так, как никогда?
—
Ну, я так и предчувствовала, что они опять монастырь предложат! Эка невидаль мне ваш монастырь!
Да и зачем я в него пойду, с чем теперь войду? Теперь уж одна-одинешенька! Поздно мне третью жизнь начинать.
Пусть правительство основывает там хоть республику,
ну там из политики или для усмирения страстей, а с другой стороны, параллельно, пусть усилит губернаторскую власть, и мы, губернаторы, поглотим республику;
да что республику: всё, что хотите, поглотим; я по крайней мере чувствую, что готов…
—
Ну,
да я вам не обязан отчетами в прежней жизни, — махнул он рукой, — всё это ничтожно, всё это три с половиной человека, а с заграничными и десяти не наберется, а главное — я понадеялся на вашу гуманность, на ум.
—
Да говорю же вам, что их, очевидно, всего-на-всё пять человек,
ну, десять, почему я знаю?
Ну, конечно, тот подпоручик,
да еще кто-нибудь,
да еще кто-нибудь здесь…
ну и, может, Шатов,
ну и еще кто-нибудь,
ну вот и все, дрянь и мизер… но я за Шатова пришел просить, его спасти надо, потому что это стихотворение — его, его собственное сочинение и за границей через него отпечатано; вот что я знаю наверно, а о прокламациях ровно ничего не знаю.
—
Да, вам же первому и достанется, скажет, что сами заслужили, коли вам так пишут. Знаем мы женскую логику.
Ну, прощайте. Я вам, может, даже дня через три этого сочинителя представлю. Главное, уговор!
—
Ну, кому надо!
Да чего вы так испугались, ведь у вас, Юлия Михайловна говорила, заготовляется всегда по нескольку списков, один за границей у нотариуса, другой в Петербурге, третий в Москве, потом в банк, что ли, отсылаете.
—
Да, но вспомните, что вы обязались, когда будете сочинять предсмертное письмо, то не иначе как вместе со мной, и, прибыв в Россию, будете в моем…
ну, одним словом, в моем распоряжении, то есть на один только этот случай, разумеется, а во всех других вы, конечно, свободны, — почти с любезностию прибавил Петр Степанович.
—
Ну,
да я не для рассуждений приехал, — промахнулся значительным словцом Верховенский и, как бы вовсе не замечая своего промаха, подвинул к себе свечу, чтобы было светлее.
Ну,
да впрочем, я говорить не умею; я прибыл сюда с сообщениями, а потому прошу всю почтенную компанию не то что вотировать, а прямо и просто заявить, что вам веселее: черепаший ли ход в болоте или на всех парах через болото?
—
Ну, чего плакать! Вам непременно надо сцену? На ком-нибудь злобу сорвать?
Ну и рвите на мне, только скорее, потому что время идет, а надо решиться. Напортили чтением, скрасим балом. Вот и князь того же мнения. Да-с, не будь князя, чем бы у вас там кончилось?
— Непременно, сзади сидел, спрятался, всю машинку двигал!
Да ведь если б я участвовал в заговоре, — вы хоть это поймите! — так не кончилось бы одним Липутиным! Стало быть, я, по-вашему, сговорился и с папенькой, чтоб он нарочно такой скандал произвел? Ну-с, кто виноват, что папашу допустили читать? Кто вас вчера останавливал, еще вчера, вчера?
— Chère dame, [Дорогая (фр.).] — наклонился он к Юлии Михайловне, — право бы уехать. Мы их только стесняем, а без нас они отлично повеселятся. Вы всё исполнили, открыли им бал,
ну и оставьте их в покое…
Да и Андрей Антонович не совсем, кажется, чувствует себя у-до-вле-тво-рительно… Чтобы не случилось беды?
— А,
ну вот еще фантазия! Я так и боялся… Нет, мы уж эту дрянь лучше оставим в стороне;
да и нечего вам смотреть.
— Лизавета Николаевна, это уж такое малодушие! — бежал за нею Петр Степанович. — И к чему вы не хотите, чтоб он вас видел? Напротив, посмотрите ему прямо и гордо в глаза… Если вы что-нибудь насчет того…девичьего… то ведь это такой предрассудок, такая отсталость…
Да куда же вы, куда же вы? Эх, бежит! Воротимтесь уж лучше к Ставрогину, возьмем мои дрожки…
Да куда же вы? Там поле…
ну, упала!..
— А-а! Он боится, что я…
ну,
да я и теперь могу его, если… Где он, в кухне?
— Вы-то, вы-то, такой мальчишка, — такой глупенький мальчишка, — вы тоже туда влезли с головой, как баран? Э,
да им и надо этакого соку!
Ну, ступайте! Э-эх! Тот подлец вас всех надул и бежал.
Но он кончил тем, что донес;
ну,
да черт, наплевать!..
—
Ну, где же у вас тут заступ и нет ли еще другого фонаря?
Да не бойтесь, тут ровно нет никого, и в Скворешниках теперь, хотя из пушек отсюдова пали, не услышат. Это вот здесь, вот тут, на самом этом месте…
— Подожди, Степан Трофимович, подожди, голубчик! — уговаривала она его как ребенка, —
ну подожди же, подожди, вот Дарья воротится и… Ах, боже мой, хозяйка, хозяйка,
да приди хоть ты, матушка!
—
Ну успокойся, успокойся,
ну голубчик мой,
ну батюшка! Ах, боже мой,
да ус-по-кой-тесь же! — крикнула она неистово. — О мучитель, мучитель, вечный мучитель мой!