Неточные совпадения
Но она ничего
не забывала, а он забывал иногда
слишком уж скоро и, ободренный ее же спокойствием, нередко в тот же день смеялся и школьничал за шампанским, если приходили приятели.
«Прасковья всю жизнь была
слишком чувствительна, с самого еще пансиона, — думала она, —
не таков Nicolas, чтоб убежать из-за насмешек девчонки.
Да и насчет Дарьи Прасковья
слишком уж скоро повинилась: верно, что-нибудь про себя оставила, чего
не хотела сказать…»
Но, однако, должен еще раз засвидетельствовать, что подозрений на Дашу у ней к утру никаких
не осталось, а по правде, никогда и
не начиналось;
слишком она была в ней уверена.
Наконец-то я… видите ли, я
слишком давно уже
не видал Петрушу! — завяз на этой фразе Степан Трофимович.
Может быть, она уже со
слишком строгими требованиями относилась к себе, никогда
не находя в себе силы удовлетворить этим требованиям.
Я решительно
не верил этому изданию; потом это глупое письмо, но в котором
слишком ясно предлагался какой-то донос «по документам» и о чем все они промолчали, а говорили совсем о другом; наконец, эта типография и внезапный уход Шатова именно потому, что заговорили о типографии.
Губернаторша пошла к кресту первая, но,
не дойдя двух шагов, приостановилась, видимо желая уступить дорогу Варваре Петровне, с своей стороны подходившей
слишком уж прямо и как бы
не замечая никого впереди себя.
— Ты, кажется,
слишком уж в дурном расположении приехала; что твои ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, кушай и
не сердись.
— Это всё вздор и
не то! — гневалась и теряла терпение Варвара Петровна, — это аллегории; кроме того, вы
слишком пышно изволите говорить, милостивый государь, что я считаю дерзостью.
Я
слишком помню это мгновение; он
не смигнул даже глазом и пристально смотрел на мать; ни малейшего изменения в лице его
не последовало.
Я
слишком понимаю, что никем
не уполномочен рассказывать и имею, пожалуй, смешной вид, сам напрашиваясь.
Довольно странно было и вне обыкновенных приемов это навязчивое желание этого вдруг упавшего с неба господина рассказывать чужие анекдоты. Но он поймал Варвару Петровну на удочку, дотронувшись до
слишком наболевшего места. Я еще
не знал тогда характера этого человека вполне, а уж тем более его намерений.
И мне и Николаю Всеволодовичу
слишком известны ваши здешние проделки, в которых,
не забудьте это, вы должны будете дать отчет.
— Но вы
не можете вообразить, какие здесь начались интриги! — они измучили даже нашу бедную Прасковью Ивановну — а ее-то уж по какой причине? Я, может быть,
слишком виновата пред тобой сегодня, моя милая Прасковья Ивановна, — прибавила она в великодушном порыве умиления, но
не без некоторой победоносной иронии.
Она со злобным наслаждением выслушала все «правдивые» словоизвержения Петра Степановича, очевидно игравшего роль (какую —
не знал я тогда, но роль была очевидная, даже
слишком уж грубовато сыгранная).
— Напротив, — продолжала она, — я вам
слишком благодарна, что вы заговорили; без вас я бы так и
не узнала. В первый раз в двадцать лет я раскрываю глаза. Николай Всеволодович, вы сказали сейчас, что и вы были нарочно извещены: уж
не писал ли и к вам Степан Трофимович в этом же роде?
—
Слишком много уступок,
не согласится, — проговорил Кириллов.
— Я
слишком долго вас ждал, — как-то весь чуть
не затрясся Шатов и привстал было с места, — говорите ваше дело, я тоже скажу… потом…
— Если б я и был шпион, то кому доносить? — злобно проговорил он,
не отвечая прямо. — Нет, оставьте меня, к черту меня! — вскричал он, вдруг схватываясь за первоначальную,
слишком потрясшую его мысль, по всем признакам несравненно сильнее, чем известие о собственной опасности. — Вы, вы, Ставрогин, как могли вы затереть себя в такую бесстыдную, бездарную лакейскую нелепость! Вы член их общества! Это ли подвиг Николая Ставрогина! — вскричал он чуть
не в отчаянии.
— Если б я веровал, то, без сомнения, повторил бы это и теперь; я
не лгал, говоря как верующий, — очень серьезно произнес Николай Всеволодович. — Но уверяю вас, что на меня производит
слишком неприятное впечатление это повторение прошлых мыслей моих.
Не можете ли вы перестать?
— Я эти слова говорил, но детей
не я обижал, — произнес Ставрогин, но только после
слишком долгого молчания. Он побледнел, и глаза его вспыхнули.
Он отстал. Николай Всеволодович дошел до места озабоченный. Этот с неба упавший человек совершенно был убежден в своей для него необходимости и
слишком нагло спешил заявить об этом. Вообще с ним
не церемонились. Но могло быть и то, что бродяга
не всё лгал и напрашивался на службу в самом деле только от себя, и именно потихоньку от Петра Степановича; а уж это было всего любопытнее.
Капитан Лебядкин дней уже восемь
не был пьян; лицо его как-то отекло и пожелтело, взгляд был беспокойный, любопытный и очевидно недоумевающий;
слишком заметно было, что он еще сам
не знает, каким тоном ему можно заговорить и в какой всего выгоднее было бы прямо попасть.
Но он уже лепетал машинально; он
слишком был подавлен известиями и сбился с последнего толку. И, однако же, почти тотчас же, как вышел на крыльцо и распустил над собой зонтик, стала наклевываться в легкомысленной и плутоватой голове его опять всегдашняя успокоительная мысль, что с ним хитрят и ему лгут, а коли так, то
не ему бояться, а его боятся.
Мнительный, быстро и глубоко оскорблявшийся Гаганов почел прибытие верховых за новое себе оскорбление, в том смысле, что враги
слишком, стало быть, надеялись на успех, коли
не предполагали даже нужды в экипаже на случай отвоза раненого.
— Имеете полное право, — отрубил Кириллов. Маврикий Николаевич
не сказал ничего. Расставили в третий раз, скомандовали; в этот раз Гаганов дошел до самого барьера и с барьера, с двенадцати шагов, стал прицеливаться. Руки его
слишком дрожали для правильного выстрела. Ставрогин стоял с пистолетом, опущенным вниз, и неподвижно ожидал его выстрела.
Варвара Петровна тотчас же поспешила заметить, что Степан Трофимович вовсе никогда
не был критиком, а, напротив, всю жизнь прожил в ее доме. Знаменит же обстоятельствами первоначальной своей карьеры, «
слишком известными всему свету», а в самое последнее время — своими трудами по испанской истории; хочет тоже писать о положении теперешних немецких университетов и, кажется, еще что-то о дрезденской Мадонне. Одним словом, Варвара Петровна
не захотела уступить Юлии Михайловне Степана Трофимовича.
Торопливая и
слишком обнаженная грубость этих колкостей была явно преднамеренная. Делался вид, что со Степаном Трофимовичем как будто и нельзя говорить другим, более тонким языком и понятиями. Степан Трофимович твердо продолжал
не замечать оскорблений. Но сообщаемые события производили на него всё более и более потрясающее впечатление.
— Отчего же и нет? Ведь вы же умный человек и, конечно, сами
не веруете, а
слишком хорошо понимаете, что вера вам нужна, чтобы народ абрютировать. Правда честнее лжи.
— От
слишком уж доброго. Я
не знала, что у тебя коллекция прокламаций, сделай одолжение, покажи.
Но, от избытка ли поэзии, от долгих ли грустных неудач первой молодости, она вдруг, с переменой судьбы, почувствовала себя как-то
слишком уж особенно призванною, чуть ли
не помазанною, «над коей вспыхнул сей язык», а в языке-то этом и заключалась беда; все-таки ведь он
не шиньон, который может накрыть каждую женскую голову.
Видите-с: я
слишком ценю ее дружбу и высоко уважаю… ну и там всё это… но я
не промахнусь.
—
Не совсем это так, — приятно уклонился Лембке. — Это — предрассудок молодости, что
слишком много припасено… Но кстати, позвольте одно словцо: ведь если этот Кириллов был секундантом у Ставрогина, то и господин Ставрогин в таком случае…
— А-а! — приподнялся Кармазинов с дивана, утираясь салфеткой, и с видом чистейшей радости полез лобызаться — характерная привычка русских людей, если они
слишком уж знамениты. Но Петр Степанович помнил по бывшему уже опыту, что он лобызаться-то лезет, а сам подставляет щеку, и потому сделал на сей раз то же самое; обе щеки встретились. Кармазинов,
не показывая виду, что заметил это, уселся на диван и с приятностию указал Петру Степановичу на кресло против себя, в котором тот и развалился.
— И котлетку, и кофею, и вина прикажите еще прибавить, я проголодался, — отвечал Петр Степанович, с спокойным вниманием рассматривая костюм хозяина. Господин Кармазинов был в какой-то домашней куцавеечке на вате, вроде как бы жакеточки, с перламутровыми пуговками, но
слишком уж коротенькой, что вовсе и
не шло к его довольно сытенькому брюшку и к плотно округленным частям начала его ног; но вкусы бывают различны. На коленях его был развернут до полу шерстяной клетчатый плед, хотя в комнате было тепло.
— Так и следует, — уже
не смеясь и как-то
слишком серьезно поддакнул Кармазинов.
— Нет,
не злимся, а только отворачиваемся.
Слишком долго вместе в Америке пролежали.
— Если
не ошибаюсь (впрочем, это
слишком верно), Лизавета Николаевна уже обручена с вами, — проговорил наконец Ставрогин.
Она
слишком несчастна, и я
не могу того вынести.
—
Слишком долго тянете, ничего
не поймешь, — прокричала студентка.
— То есть мы знаем, например, что предрассудок о боге произошел от грома и молнии, — вдруг рванулась опять студентка, чуть
не вскакивая глазами на Ставрогина, —
слишком известно, что первоначальное человечество, пугаясь грома и молнии, обоготворило невидимого врага, чувствуя пред ним свою слабость. Но откуда произошел предрассудок о семействе? Откуда могло взяться само семейство?
—
Слишком не к чести вашей относится,
не знаю, как вас зовут, — отрезала в решительном негодовании студентка.
Я
слишком понимаю, что я, прибыв сюда и собрав вас сам вместе, обязан вам объяснениями (опять неожиданное раскрытие), но я
не могу дать никаких, прежде чем
не узнаю, какого образа мыслей вы держитесь.
— А про то, что аффилиации, какие бы ни были, делаются по крайней мере глаз на глаз, а
не в незнакомом обществе двадцати человек! — брякнул хромой. Он высказался весь, но уже
слишком был раздражен. Верховенский быстро оборотился к обществу с отлично подделанным встревоженным видом.
Сейчас вы отлично выгнали Шатова: вы
слишком знали, что он
не сказал бы: «
не донесу», а солгать пред вами почел бы низостью.
— Охоты нет, так я и знал! — вскричал тот в порыве неистовой злобы. — Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок,
не верю, аппетит у вас волчий!.. Поймите же, что ваш счет теперь
слишком велик, и
не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного, как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал, на вас же глядя. Если бы
не глядел я на вас из угла,
не пришло бы мне ничего в голову!..
Другие до сих пор у нас отвергают выбор, утверждая, что семидесяти человек
слишком было бы много для выборных, а что просто эта толпа состояла из наиболее обиженных и приходили они просить лишь сами за себя, так что общего фабричного «бунта», о котором потом так прогремели, совсем никакого
не было.
Знаете ли, что мне известны имена четырех негодяев и что я схожу с ума, схожу окончательно, окончательно!!!..» Но тут Юлия Михайловна вдруг прервала молчание и строго объявила, что она давно сама знает о преступных замыслах и что всё это глупость, что он
слишком серьезно принял, и что касается до шалунов, то она
не только тех четверых знает, но и всех (она солгала); но что от этого совсем
не намерена сходить с ума, а, напротив, еще более верует в свой ум и надеется всё привести к гармоническому окончанию: ободрить молодежь, образумить ее, вдруг и неожиданно доказать им, что их замыслы известны, и затем указать им на новые цели для разумной и более светлой деятельности.
— Быть
не может, Петр Степанович. Социализм
слишком великая мысль, чтобы Степан Трофимович
не сознавал того, — с энергией заступилась Юлия Михайловна.