Возвратясь в гостиную, Варвара Петровна сначала
молчала минуты три, что-то как бы отыскивая на столе; но вдруг обернулась к Степану Трофимовичу и, бледная, со сверкающими глазами, процедила шепотом...
Неточные совпадения
Та с жаром приняла его, но он и тут постыдно обманул ее ожидания: просидел всего пять
минут,
молча, тупо уставившись в землю и глупо улыбаясь, и вдруг, не дослушав ее и на самом интересном месте разговора, встал, поклонился как-то боком, косолапо, застыдился в прах, кстати уж задел и грохнул об пол ее дорогой наборный рабочий столик, разбил его и вышел, едва живой от позора.
Но Шатушка
молчал; с
минуту продолжалось общее молчание. Слезы тихо текли по ее набеленным щекам; она сидела, забыв свои обе руки на плечах Шатова, но уже не смотря на него.
— Длинное, чтобы быть прочитанным? Согласен; шесть почтовых листов.
Молчите,
молчите! Скажите: можете вы уделить мне еще десять
минут, но теперь же, сейчас же… Я слишком долго вас ждал!
Никто ему не ответил;
молчали целую
минуту.
Виргинский в продолжение дня употребил часа два, чтоб обежать всех нашихи возвестить им, что Шатов наверно не донесет, потому что к нему воротилась жена и родился ребенок, и, «зная сердце человеческое», предположить нельзя, что он может быть в эту
минуту опасен. Но, к смущению своему, почти никого не застал дома, кроме Эркеля и Лямшина. Эркель выслушал это
молча и ясно смотря ему в глаза; на прямой же вопрос: «Пойдет ли он в шесть часов или нет?» — отвечал с самою ясною улыбкой, что, «разумеется, пойдет».
— Вы, может быть. Вы бы уж лучше
молчали, Липутин, вы только так говорите, по привычке. Подкупленные, господа, все те, которые трусят в
минуту опасности. Из страха всегда найдется дурак, который в последнюю
минуту побежит и закричит: «Ай, простите меня, а я всех продам!» Но знайте, господа, что вас уже теперь ни за какой донос не простят. Если и спустят две степени юридически, то все-таки Сибирь каждому, и, кроме того, не уйдете и от другого меча. А другой меч повострее правительственного.
Она всё
молчала —
минуты две, три.
Пока священник читал отходную, умирающий не показывал никаких признаков жизни; глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв еще
молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
Выстрел повторился. Оба замолчали, ожидая третьего. Самгин раскуривал папиросу, чувствуя, что в нем что-то ноет, так же, как стекла в окне.
Молчали минуту, две. Лютов надел шапку на колено и продолжал, потише, озабоченно:
Закрыв глаза, я вижу, как из жерла каменки, с ее серых булыжников густым потоком льются мохнатые пестрые твари, наполняют маленькую баню, дуют на свечу, высовывают озорниковато розовые языки. Это тоже смешно, но и жутко. Бабушка, качая головою,
молчит минуту и вдруг снова точно вспыхнет вся.
Неточные совпадения
Наткнувшись на какую-нибудь неправильность, Угрюм-Бурчеев на
минуту вперял в нее недоумевающий взор, но тотчас же выходил из оцепенения и
молча делал жест вперед, как бы проектируя прямую линию.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С
минуту он
молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
Он выбрал
минуту, когда учитель
молча смотрел в книгу.
Молча повиновались ему: в эту
минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть.
Минуты две они
молчали, // Но к ней Онегин подошел // И молвил: «Вы ко мне писали, // Не отпирайтесь. Я прочел // Души доверчивой признанья, // Любви невинной излиянья; // Мне ваша искренность мила; // Она в волненье привела // Давно умолкнувшие чувства; // Но вас хвалить я не хочу; // Я за нее вам отплачу // Признаньем также без искусства; // Примите исповедь мою: // Себя на суд вам отдаю.