Неточные совпадения
Только два раза во
всю свою жизнь сказала она ему: «Я вам этого никогда не
забуду!» Случай с бароном был уже второй случай; но и первый случай в свою очередь так характерен и, кажется, так много означал в судьбе Степана Трофимовича, что я решаюсь и о нем упомянуть.
— Уж не знаю, каким это манером узнали-с, а когда я вышла и уж
весь проулок прошла, слышу, они меня догоняют без картуза-с: «Ты, говорят, Агафьюшка, если, по отчаянии, прикажут тебе: “Скажи, дескать, своему барину, что он умней во
всем городе”, так ты им тотчас на то не
забудь: “Сами оченно хорошо про то знаем-с и вам того же самого желаем-с…”»
— Извозчики? извозчики
всего ближе отсюда… у собора стоят, там всегда стоят, — и вот я чуть было не повернулся бежать за извозчиком. Я подозреваю, что он именно этого и ждал от меня. Разумеется, я тотчас же опомнился и остановился, но движение мое он заметил очень хорошо и следил за мною
всё с тою же скверною улыбкой. Тут случилось то, чего я никогда не
забуду.
Он выдвинул ящик и выбросил на стол три небольшие клочка бумаги, писанные наскоро карандашом,
все от Варвары Петровны. Первая записка была от третьего дня, вторая от вчерашнего, а последняя пришла сегодня,
всего час назад; содержания самого пустого,
все о Кармазинове, и обличали суетное и честолюбивое волнение Варвары Петровны от страха, что Кармазинов
забудет ей сделать визит. Вот первая, от третьего дня (вероятно, была и от четвертого дня, а может быть, и от пятого...
Умоляю вас, наконец (так и было выговорено: умоляю), сказать мне
всю правду, безо всяких ужимок, и если вы при этом дадите мне обещание не
забыть потом никогда, что я говорила с вами конфиденциально, то можете ожидать моей совершенной и впредь всегдашней готовности отблагодарить вас при всякой возможности».
— А конфидента под рукой не случилось, а Настасья подвернулась, — ну и довольно! А у той целый город кумушек! Ну да полноте, ведь это
всё равно; ну пусть знают, даже лучше. Скорее же приходите, мы обедаем рано… Да,
забыла, — уселась она опять, — слушайте, что такое Шатов?
Эти дружеские пальцы вообще безжалостны, а иногда бестолковы, pardon, [простите (фр.).] но, вот верите ли, а я почти
забыл обо
всем этом, о мерзостях-то, то есть я вовсе не
забыл, но я, по глупости моей,
всё время, пока был у Lise, старался быть счастливым и уверял себя, что я счастлив.
Она, кажется, и
забыла, что я в комнате, и стояла
всё на том же месте у стола, очень задумавшись, склонив голову и неподвижно смотря в одну выбранную на ковре точку.
У ней какие-то припадки нервные, чуть не ежедневные, и ей память отбивают, так что она после них
всё забывает, что сейчас было, и всегда время перепутывает.
Я немножко
забыл теперь, как это
всё происходило тогда по порядку, потому что вышла сумятица.
И что же: при
всем этом она никогда не
забывала о хромоножке.
— Стойте, вот она! — вынул Петр Степанович из заднего кармана пачку почтовых листиков. — Измялась немножко. Вообразите, как взял тогда у вас, так и пролежала
всё время в заднем кармане с носовым платком;
забыл.
— Cela date de Pétersbourg, [Это началось в Петербурге (фр.).] когда мы с нею хотели там основать журнал. Вот где корень. Мы тогда ускользнули, и они нас
забыли, а теперь вспомнили. Cher, cher, разве вы не знаете! — воскликнул он болезненно. — У нас возьмут, посадят в кибитку, и марш в Сибирь на
весь век, или
забудут в каземате…
— К Лембке. Cher, я должен, я обязан. Это долг. Я гражданин и человек, а не щепка, я имею права, я хочу моих прав… Я двадцать лет не требовал моих прав, я
всю жизнь преступно
забывал о них… но теперь я их потребую. Он должен мне
всё сказать,
всё. Он получил телеграмму. Он не смеет меня мучить, не то арестуй, арестуй, арестуй!
Но лучше
всего, если бы мы
забыли друг друга навеки.
— Не оскорбляйте же меня первый. Благодарю вас за
всё прежнее, но повторяю, что я
всё покончил с людьми, с добрыми и злыми. Я пишу письмо к Дарье Павловне, которую так непростительно
забывал до сих пор. Завтра снесите его, если хотите, а теперь «merci».
Еще раз вам merci за
всё, и расстанемся друг с другом, как Кармазинов с публикой, то есть
забудем друг друга как можно великодушнее.
— Невероятно. Пожар в умах, а не на крышах домов. Стащить его и бросить
всё! Лучше бросить, лучше бросить! Пусть уж само как-нибудь! Ай, кто еще плачет? Старуха! Кричит старуха, зачем
забыли старуху?
— Правда, правда. Сидит у садовой решетки. Отсюда, — отсюда в шагах трехстах, я думаю. Я поскорее мимо него, но он меня видел. Вы не знали? В таком случае очень рад, что не
забыл передать. Вот этакой-то
всего опаснее на случай, если с ним револьвер, и, наконец, ночь, слякоть, естественная раздражительность, — потому что ведь каковы же его обстоятельства-то, ха-ха! Как вы думаете, зачем он сидит?
— Ну довольно, а теперь, чтобы не
забыть, — ужасно хладнокровно перескочил Петр Степанович, — этот листок вы должны будете собственноручно набрать и напечатать. Шатова типографию мы выроем, и ее завтра же примете вы. В возможно скором времени вы наберете и оттиснете сколько можно более экземпляров, и затем
всю зиму разбрасывать. Средства будут указаны. Надо как можно более экземпляров, потому что у вас потребуют из других мест.
Шатов застал Кириллова,
всё еще ходившего из угла в угол по комнате, до того рассеянным, что тот даже
забыл о приезде жены, слушал и не понимал.
— Ну разумеется, не терять же вещи, — поднял к его лицу фонарь Петр Степанович. — Но ведь вчера
все условились, что взаправду принимать не надо. Пусть он укажет только вам точку, где у него тут зарыто; потом сами выроем. Я знаю, что это где-то в десяти шагах от какого-то угла этого грота… Но черт возьми, как же вы это
забыли, Липутин? Условлено, что вы встретите его один, а уже потом выйдем мы… Странно, что вы спрашиваете, или вы только так?
В соседстве телеги ему, естественно, показалось благонадежнее, но, догнав ее, он тотчас же опять
забыл обо
всем и опять погрузился в свои обрывки мыслей и представлений.
«Да как же это возможно», — прошептал он в глубоком и пугливом недоумении, однако вошел в избу. «Elle l’а voulu», [Она этого хотела (фр.).] — вонзилось что-то в его сердце, и он опять вдруг
забыл обо
всем, даже о том, что вошел в избу.
— Нет, нет, стоит только закутаться, и вообще свежий какой-то ветер, даже уж очень свежий, но мы
забудем это. Я, главное, не то бы хотел сказать. Chère et incomparable amie, [Дорогой и несравненный друг (фр.).] мне кажется, что я почти счастлив, и виною того — вы. Мне счастье невыгодно, потому что я немедленно лезу прощать
всех врагов моих…
— Так, так, не
забывай ни малейшей подробности, — ободрила Варвара Петровна. Наконец о том, как поехали и как Степан Трофимович
всё говорил, «уже совсем больные-с», а здесь
всю жизнь, с самого первоначалу, несколько даже часов рассказывали.