Неточные совпадения
Приступая к описанию недавних и столь странных событий, происшедших в нашем, доселе
ничем не отличавшемся городе, я принужден, по неумению моему, начать несколько издалека, а именно некоторыми биографическими подробностями о талантливом и многочтимом Степане Трофимовиче Верховенском. Пусть эти подробности послужат лишь введением к предлагаемой хронике, а самая история, которую я намерен описывать,
еще впереди.
Алеша и полковник
еще не успели
ничего понять, да им и не видно было и до конца казалось, что те шепчутся; а между тем отчаянное лицо старика их тревожило. Они смотрели выпуча глаза друг на друга, не зная, броситься ли им на помощь, как было условлено, или
еще подождать. Nicolas заметил, может быть, это и притиснул ухо побольнее.
— Ma foi, chére [Право же, дорогая (фр.).]… почему? Во-первых, потому, вероятно, что я все-таки не Паскаль, et puis [и затем (фр.).]… во-вторых, мы, русские,
ничего не умеем на своем языке сказать… По крайней мере до сих пор
ничего еще не сказали…
— Это зачем? Во-первых,
ничего еще, может быть, и не будет…
«Может,
ничего еще и не будет» — каково!
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет
ничего. Кто смеет убить себя, тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога не будет и
ничего не будет. Но никто
еще ни разу не сделал.
— А вот же вам в наказание и
ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да
еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше
ничего не скажу; до свиданья-с!
— Надо посмотреть и сообразить. Дело это — огромное. Сразу
ничего не выдумаешь. Опыт нужен. Да и когда издадим книгу, вряд ли
еще научимся, как ее издавать. Разве после многих опытов; но мысль наклевывается. Мысль полезная.
— Мне показалось
еще за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне не поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; я нисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что нельзя без сотрудника, потому что
ничего сама не умею. Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
Но он вдруг сам открыл глаза и, по-прежнему не шевелясь, просидел
еще минут десять, как бы упорно и любопытно всматриваясь в какой-то поразивший его предмет в углу комнаты, хотя там
ничего не было ни нового, ни особенного.
Он рассказал, что
еще в Петербурге «увлекся спервоначалу, просто по дружбе, как верный студент, хотя и не будучи студентом», и, не зная
ничего, «ни в чем не повинный», разбрасывал разные бумажки на лестницах, оставлял десятками у дверей, у звонков, засовывал вместо газет, в театр проносил, в шляпы совал, в карманы пропускал.
К тому же
ничего еще не знали о распоряжениях власти.
Ну, конечно, тот подпоручик, да
еще кто-нибудь, да
еще кто-нибудь здесь… ну и, может, Шатов, ну и
еще кто-нибудь, ну вот и все, дрянь и мизер… но я за Шатова пришел просить, его спасти надо, потому что это стихотворение — его, его собственное сочинение и за границей через него отпечатано; вот что я знаю наверно, а о прокламациях ровно
ничего не знаю.
— Почему, почему вы не хотите? Боитесь? Ведь я потому и схватился за вас, что вы
ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я пока
еще Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен?
И потому я совершенно убежден, что хотя Петр Степанович, Липутин, может, и
еще кто-нибудь, даже, пожалуй, и Федька, и шмыгали предварительно между фабричными (так как на это обстоятельство действительно существуют довольно твердые указания) и говорили с ними, но наверно не более как с двумя, с тремя, ну с пятью, лишь для пробы, и что из этого разговора
ничего не вышло.
Она отвечала уклончиво, что Андрей Антонович немного в волнении, но что это
ничего, что с ним это
еще с детства, что она знает «гораздо лучше» и что завтрашний праздник, конечно, развеселит его.
— Вы
ничего не кончили, а только способствовали, что всё провалилось. Ради бога без каламбуров, Степан Трофимович; отворяйте. Надо принять меры; к вам
еще могут прийти и вас оскорбить…
Но вот какое совпадение обстоятельств: я из своих (слышите, из своих, ваших не было ни рубля, и, главное, вы это сами знаете) дал этому пьяному дурачине Лебядкину двести тридцать рублей, третьего дня,
еще с вечера, — слышите, третьего дня, а не вчера после «чтения», заметьте это: это весьма важное совпадение, потому что я ведь
ничего не знал тогда наверно, поедет или нет к вам Лизавета Николаевна; дал же собственные деньги единственно потому, что вы третьего дня отличились, вздумали всем объявить вашу тайну.
— То есть
еще вовсе нет, и, признаюсь, я ровно
ничего не слыхал, но ведь с народом что поделаешь, особенно с погорелыми: Vox populi vox dei.
— Вы
ничего не можете; вы даже теперь мелкой злобы спрятать не можете, хоть вам и невыгодно показывать. Вы меня разозлите, и я вдруг захочу
еще полгода.
Старуху, пожалуй,
еще можно нанять для прислуги, это
ничего не стоит.
— Зачем? Est-ce que je suis si malade? Mais rien de sérieux. [Неужели же я так болен? Да ведь
ничего серьезного (фр.).] И зачем нам посторонние люди?
Еще узнают и — что тогда будет? Нет, нет, никто из посторонних, мы вместе, вместе!
Но тут уж он до того испугался, что она и не рада была, что
еще раз помянула. Трепеща и дрожа умолял он не звать никого, не предпринимать
ничего; брал с нее слово, уговаривал: «Никого, никого! Мы одни, только одни, nous partirons ensemble». [мы отправимся вместе (фр.).]