Неточные совпадения
Я только теперь, на
днях, узнал, к величайшему моему удивлению, но зато уже в совершенной достоверности, что Степан Трофимович проживал между нами, в нашей губернии, не только не в ссылке, как принято было
у нас думать, но даже и под присмотром никогда не находился.
Однажды, еще при первых слухах об освобождении крестьян, когда вся Россия вдруг взликовала и готовилась вся возродиться, посетил Варвару Петровну один проезжий петербургский барон, человек с самыми высокими связями и стоявший весьма близко
у дела.
В первые годы, или, точнее, в первую половину пребывания
у Варвары Петровны, Степан Трофимович всё еще помышлял о каком-то сочинении и каждый
день серьезно собирался его писать.
О домашних
делах своих он никогда, впрочем,
у нас не высказывался.
Замечу, что
у нас многие полагали, что в
день манифеста будет нечто необычайное, в том роде, как предсказывал Липутин, и всё ведь так называемые знатоки народа и государства.
Кажется, и Степан Трофимович
разделял эти мысли, и до того даже, что почти накануне великого
дня стал вдруг проситься
у Варвары Петровны за границу; одним словом, стал беспокоиться.
Упомяну как странность: все
у нас, чуть не с первого
дня, нашли его чрезвычайно рассудительным человеком.
Кстати замечу в скобках, что милый, мягкий наш Иван Осипович, бывший наш губернатор, был несколько похож на бабу, но хорошей фамилии и со связями, — чем и объясняется то, что он просидел
у нас столько лет, постоянно отмахиваясь руками от всякого
дела.
Она
у графа К. чрез Nicolas заискивала, она сына с матерью хотела
разделить.
— А ты мети, пятнадцать раз в
день мети! Дрянная
у вас зала (когда вышли в залу). Затворите крепче двери, она станет подслушивать. Непременно надо обои переменить. Я ведь вам присылала обойщика с образчиками, что же вы не выбрали? Садитесь и слушайте. Садитесь же, наконец, прошу вас. Куда же вы? Куда же вы? Куда же вы!
Вдруг получилось
у нас известие, что он участвовал в составлении какой-то подметной прокламации и притянут к
делу.
Скоро
день вашего рождения; я буду
у вас вместе с нею.
Когда пошли
у нас недавние слухи, что приедет Кармазинов, я, разумеется, ужасно пожелал его увидать и, если возможно, с ним познакомиться. Я знал, что мог бы это сделать чрез Степана Трофимовича; они когда-то были друзьями. И вот вдруг я встречаюсь с ним на перекрестке. Я тотчас узнал его; мне уже его показали
дня три тому назад, когда он проезжал в коляске с губернаторшей.
— Э, какое мне
дело до чина! Какую сестру? Боже мой… вы говорите: Лебядкин? Но ведь
у нас был Лебядкин…
— Ну, теперь к вам домой! Я знаю, где вы живете. Я сейчас, сию минуту буду
у вас. Я вам, упрямцу, сделаю первый визит и потом на целый
день вас к себе затащу. Ступайте же, приготовьтесь встречать меня.
У ней распухли ноги, и вот уже несколько
дней только и делала, что капризничала и ко всем придиралась, несмотря на то что Лизу всегда побаивалась.
Дело у Лизаветы Николаевны до Шатова, к удивлению моему, оказалось в самом
деле только литературным.
— Мне показалось еще за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги
у меня свои и даром лежат, почему же и мне не поработать для общего
дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; я нисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что нельзя без сотрудника, потому что ничего сама не умею. Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
— Скажите ему, что
у меня такое желание и что я больше ждать не могу, но что я его сейчас не обманывала. Он, может быть, ушел потому, что он очень честный и ему не понравилось, что я как будто обманывала. Я не обманывала; я в самом
деле хочу издавать и основать типографию…
Это был молодой человек лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и с клочковатыми, едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже по моде, но не щегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все
у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к
делу.
Шатов,
у которого я хотел было справиться о Марье Тимофеевне, заперся и, кажется, все эти восемь
дней просидел
у себя на квартире, даже прервав свои занятия в городе.
— Да я ведь
у дела и есть, я именно по поводу воскресенья! — залепетал Петр Степанович. — Ну чем, чем я был в воскресенье, как по-вашему? Именно торопливою срединною бездарностию, и я самым бездарнейшим образом овладел разговором силой. Но мне всё простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется, здесь теперь
у всех решено; а во-вторых, потому, что милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли?
— Я ничего, ничего не думаю, — заторопился, смеясь, Петр Степанович, — потому что знаю, вы о своих
делах сами наперед обдумали и что
у вас всё придумано. Я только про то, что я серьезно к вашим услугам, всегда и везде и во всяком случае, то есть во всяком, понимаете это?
Я
у него целый
день в Духове прожил.
— Понимаю, понимаю, берегите слова. Мне жаль, что вы в жару;
у меня самое необходимое
дело.
Что же касается до их здешних намерений, то ведь движение нашей русской организации такое
дело темное и почти всегда такое неожиданное, что действительно
у нас всё можно попробовать.
— Н-нет… Я не очень боюсь… Но ваше
дело совсем другое. Я вас предупредил, чтобы вы все-таки имели в виду. По-моему, тут уж нечего обижаться, что опасность грозит от дураков;
дело не в их уме: и не на таких, как мы с вами,
у них подымалась рука. А впрочем, четверть двенадцатого, — посмотрел он на часы и встал со стула, — мне хотелось бы сделать вам один совсем посторонний вопрос.
— Чтобы по приказанию, то этого не было-с ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога, как Мартын мыла, да с тех пор
день не ел, другой погодил, а на третий опять не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел… Так вот не будет ли вашей милости от щедрот; а
у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей не являйся.
Случилось это так: как раз на другой же
день после события
у супруги предводителя дворянства нашей губернии, в тот
день именинницы, собрался весь город.
Одним словом,
у меня будет сначала литературное утро, потом легкий завтрак, потом перерыв и в тот же
день вечером бал.
— То есть они ведь вовсе в тебе не так нуждаются. Напротив, это чтобы тебя обласкать и тем подлизаться к Варваре Петровне. Но, уж само собою, ты не посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, — ухмыльнулся он, —
у вас
у всех,
у старичья, адская амбиция. Но послушай, однако, надо, чтобы не так скучно.
У тебя там что, испанская история, что ли? Ты мне
дня за три дай просмотреть, а то ведь усыпишь, пожалуй.
— Ну еще же бы нет! Первым
делом. То самое, в котором ты уведомлял, что она тебя эксплуатирует, завидуя твоему таланту, ну и там об «чужих грехах». Ну, брат, кстати, какое, однако,
у тебя самолюбие! Я так хохотал. Вообще твои письма прескучные;
у тебя ужасный слог. Я их часто совсем не читал, а одно так и теперь валяется
у меня нераспечатанным; я тебе завтра пришлю. Но это, это последнее твое письмо — это верх совершенства! Как я хохотал, как хохотал!
У Юлии Михайловны, по старому счету, было двести душ, и, кроме того, с ней являлась большая протекция. С другой стороны, фон Лембке был красив, а ей уже за сорок. Замечательно, что он мало-помалу влюбился в нее и в самом
деле, по мере того как всё более и более ощущал себя женихом. В
день свадьбы утром послал ей стихи. Ей всё это очень нравилось, даже стихи: сорок лет не шутка. Вскорости он получил известный чин и известный орден, а затем назначен был в нашу губернию.
Всё еще не решались, где устроить вечерний бал: в огромном ли доме предводительши, который та уступала для этого
дня, или
у Варвары Петровны в Скворешниках?
Она жила
у бойкой дамы и по целым
дням разъезжала с нею и со всем разрезвившимся обществом в прогулках по городу, участвовала в увеселениях, в танцах.
— Именно фуги, — поддакнул он, — пусть она женщина, может быть, гениальная, литературная, но — воробьев она распугает. Шести часов не выдержит, не то что шести
дней. Э-эх, Андрей Антонович, не налагайте на женщину срока в шесть
дней! Ведь признаете же вы за мною некоторую опытность, то есть в этих
делах; ведь знаю же я кое-что, и вы сами знаете, что я могу знать кое-что. Я
у вас не для баловства шести
дней прошу, а для
дела.
Старушка извещала в Москву чуть не каждый
день о том, как он почивал и что изволил скушать, а однажды отправила телеграмму с известием, что он, после званого обеда
у градского головы, принужден был принять ложку одного лекарства.
«Этот неуч, — в раздумье оглядывал его искоса Кармазинов, доедая последний кусочек и выпивая последний глоточек, — этот неуч, вероятно, понял сейчас всю колкость моей фразы… да и рукопись, конечно, прочитал с жадностию, а только лжет из видов. Но может быть и то, что не лжет, а совершенно искренно глуп. Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж не гений ли он какой
у них в самом
деле, черт его, впрочем, дери».
Сегодня под видом
дня рождения Виргинского соберутся
у него из наших; другого, впрочем, оттенка не будет вовсе, приняты меры.
Из последних один очень молодой артиллерист, всего только на
днях приехавший из одного учебного военного заведения, мальчик молчаливый и еще не успевший составить знакомства, вдруг очутился теперь
у Виргинского с карандашом в руках и, почти не участвуя в разговоре, поминутно отмечал что-то в своей записной книжке.
Студентка же, конечно, ни в чем не участвовала, но
у ней была своя забота; она намеревалась прогостить всего только
день или два, а затем отправиться дальше и дальше, по всем университетским городам, чтобы «принять участие в страданиях бедных студентов и возбудить их к протесту».
— Довольно! Слушайте, я бросил папу! К черту шигалевщину! К черту папу! Нужно злобу
дня, а не шигалевщину, потому что шигалевщина ювелирская вещь. Это идеал, это в будущем. Шигалев ювелир и глуп, как всякий филантроп. Нужна черная работа, а Шигалев презирает черную работу. Слушайте: папа будет на Западе, а
у нас,
у нас будете вы!
Там Софья Антроповна, старушка из благородных, давно уже проживавшая
у Юлии Михайловны, растолковала ему, что та еще в десять часов изволила отправиться в большой компании, в трех экипажах, к Варваре Петровне Ставрогиной в Скворешники, чтоб осмотреть тамошнее место для будущего, уже второго, замышляемого праздника, через две недели, и что так еще три
дня тому было условлено с самою Варварой Петровной.
Странная была
у меня идея еще со вчерашнего
дня: мне всё казалось, что его тотчас же освищут, лишь только он покажется.
А что
у нас делают отцы семейств, сановники, жены,
девы в подобных обстоятельствах?
В два часа пополудни он забегал к Гаганову, всего за
день прибывшему из деревни и
у которого собрался полон дом посетителей, много и горячо говоривших о только что происшедших событиях.
— Итак, вы отрицаетесь? А я утверждаю, что сожгли вы, вы одни и никто другой. Господа, не лгите,
у меня точные сведения. Своеволием вашим вы подвергли опасности даже общее
дело. Вы всего лишь один узел бесконечной сети узлов и обязаны слепым послушанием центру. Между тем трое из вас подговаривали к пожару шпигулинских, не имея на то ни малейших инструкций, и пожар состоялся.
Фанатически, младенчески преданный «общему
делу», а в сущности Петру Верховенскому, он действовал по его инструкции, данной ему в то время, когда в заседании
у нашихусловились и распределили роли на завтра.
«“Ох, устала, ох, устала!” — припоминал он ее восклицания, ее слабый, надорванный голос. Господи! Бросить ее теперь, а
у ней восемь гривен; протянула свой портмоне, старенький, крошечный! Приехала места искать — ну что она понимает в местах, что они понимают в России? Ведь это как блажные дети, всё
у них собственные фантазии, ими же созданные; и сердится, бедная, зачем не похожа Россия на их иностранные мечтаньица! О несчастные, о невинные!.. И однако, в самом
деле здесь холодно…»
Знал только, что
у него какие-то старые счеты с «теми людьми», и хотя сам был в это
дело отчасти замешан сообщенными ему из-за границы инструкциями (впрочем, весьма поверхностными, ибо близко он ни в чем не участвовал), но в последнее время он всё бросил, все поручения, совершенно устранил себя от всяких
дел, прежде же всего от «общего
дела», и предался жизни созерцательной.