Неточные совпадения
Привычка привела почти к тому же и Степана Трофимовича, но еще в более невинном и безобидном
виде, если можно так выразиться, потому что прекраснейший был
человек.
И это там, где сам же он скопил себе «домишко», где во второй раз женился и взял за женой деньжонки, где, может быть, на сто верст кругом не было ни одного
человека, начиная с него первого, хоть бы с
виду только похожего на будущего члена «всемирно-общечеловеческой социальной республики и гармонии».
Ну, тут уж сама Лиза поступила нехорошо, молодого
человека к себе приблизила из
видов, чтобы в Николае Всеволодовиче ревность возбудить.
Сделка для молодого
человека была выгодная: он получал с отца в год до тысячи рублей в
виде дохода с имения, тогда как оно при новых порядках не давало и пятисот (а может быть, и того менее).
Это выставило бы в таком бескорыстном и великодушном
виде прежних отцов и вообще прежних
людей сравнительно с новою легкомысленною и социальною молодежью.
Все письма его были коротенькие, сухие, состояли из одних лишь распоряжений, и так как отец с сыном еще с самого Петербурга были, по-модному, на ты, то и письма Петруши решительно имели
вид тех старинных предписаний прежних помещиков из столиц их дворовым
людям, поставленным ими в управляющие их имений.
— Это писал
человек в пьяном
виде и негодяй! — вскричал я в негодовании. — Я его знаю!
— А я, мать моя, светского мнения не так боюсь, как иные; это вы, под
видом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои
люди, так для вас же лучше, чем если бы чужие слышали.
Такая поспешность такого надутого собою
человека кольнула Степана Трофимовича больнее всего; но я объяснил себе иначе: зазывая к себе нигилиста, господин Кармазинов, уж конечно, имел в
виду сношения его с прогрессивными юношами обеих столиц.
В другой раз, у одного мелкого чиновника, почтенного с
виду семьянина, заезжий из другого уезда молодой
человек, тоже мелкий чиновник, высватал дочку, семнадцатилетнюю девочку, красотку, известную в городе всем.
Человека четыре стояли на коленях, но всех более обращал на себя внимание помещик,
человек толстый, лет сорока пяти, стоявший на коленях у самой решетки, ближе всех на
виду, и с благоговением ожидавший благосклонного взгляда или слова Семена Яковлевича.
Прибыв в пустой дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки,
человека, видавшего
виды и специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского дома; какие вещи, картины; где их расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за Степаном Трофимовичем.
Помните, потом в феврале, когда пронеслась весть, вы вдруг прибежали ко мне перепуганный и стали требовать, чтоб я тотчас же дала вам удостоверение, в
виде письма, что затеваемый журнал до вас совсем не касается, что молодые
люди ходят ко мне, а не к вам, а что вы только домашний учитель, который живет в доме потому, что ему еще недодано жалование, не так ли?
Подпоручик был еще молодой
человек, недавно из Петербурга, всегда молчаливый и угрюмый, важный с
виду, хотя в то же время маленький, толстый и краснощекий.
Вы поймете и сами покажете дело в настоящем
виде, а не как бог знает что, как глупую мечту сумасбродного
человека… от несчастий, заметьте, от долгих несчастий, а не как черт знает там какой небывалый государственный заговор!..
Петр Степанович, с
видом окончательно выведенного из терпения
человека, выхватил из кармана бумажник, а из него записку.
Поднялась портьера, и появилась Юлия Михайловна. Она величественно остановилась при
виде Блюма, высокомерно и обидчиво окинула его взглядом, как будто одно присутствие этого
человека здесь было ей оскорблением. Блюм молча и почтительно отдал ей глубокий поклон и, согбенный от почтения, направился к дверям на цыпочках, расставив несколько врозь свои руки.
— А-а! — приподнялся Кармазинов с дивана, утираясь салфеткой, и с
видом чистейшей радости полез лобызаться — характерная привычка русских
людей, если они слишком уж знамениты. Но Петр Степанович помнил по бывшему уже опыту, что он лобызаться-то лезет, а сам подставляет щеку, и потому сделал на сей раз то же самое; обе щеки встретились. Кармазинов, не показывая
виду, что заметил это, уселся на диван и с приятностию указал Петру Степановичу на кресло против себя, в котором тот и развалился.
«Этот неуч, — в раздумье оглядывал его искоса Кармазинов, доедая последний кусочек и выпивая последний глоточек, — этот неуч, вероятно, понял сейчас всю колкость моей фразы… да и рукопись, конечно, прочитал с жадностию, а только лжет из
видов. Но может быть и то, что не лжет, а совершенно искренно глуп. Гениального
человека я люблю несколько глупым. Уж не гений ли он какой у них в самом деле, черт его, впрочем, дери».
Под
видом дня рождения хозяина собралось гостей
человек до пятнадцати; но вечеринка совсем не походила на обыкновенную провинциальную именинную вечеринку.
Эти пятеро избранных сидели теперь за общим столом и весьма искусно умели придать себе
вид самых обыкновенных
людей, так что никто их не мог узнать.
То были, — так как теперь это не тайна, — во-первых, Липутин, затем сам Виргинский, длинноухий Шигалев — брат госпожи Виргинской, Лям-шин и, наконец, некто Толкаченко — странная личность,
человек уже лет сорока и славившийся огромным изучением народа, преимущественно мошенников и разбойников, ходивший нарочно по кабакам (впрочем, не для одного изучения народного) и щеголявший между нами дурным платьем, смазными сапогами, прищуренно-хитрым
видом и народными фразами с завитком.
И, наконец, в заключение, один гимназист, очень горячий и взъерошенный мальчик лет восемнадцати, сидевший с мрачным
видом оскорбленного в своем достоинстве молодого
человека и видимо страдая за свои восемнадцать лет.
— А про то, что аффилиации, какие бы ни были, делаются по крайней мере глаз на глаз, а не в незнакомом обществе двадцати
человек! — брякнул хромой. Он высказался весь, но уже слишком был раздражен. Верховенский быстро оборотился к обществу с отлично подделанным встревоженным
видом.
Многие, правда, старались принять самый нахмуренный и политический
вид; но, вообще говоря, непомерно веселит русского
человека всякая общественная скандальная суматоха.
При этом
виде чуть не половина публики засмеялась, двадцать
человек зааплодировали.
— Да разве вы ее не любите? — подхватил Петр Степанович с
видом беспредельного удивления. — А коли так, зачем же вы ее вчера, как вошла, у себя оставили и как благородный
человек не уведомили прямо, что не любите? Это ужасно подло с вашей стороны; да и в каком же подлом
виде вы меня пред нею поставили?
Он презирал Шатова уже давно за его «плаксивое идиотство», как выражался он о нем еще за границей, и твердо надеялся справиться с таким нехитрым
человеком, то есть не выпускать его из
виду во весь этот день и пресечь ему путь при первой опасности.
— Ох, устала! — присела она с бессильным
видом на жесткую постель. — Пожалуйста, поставьте сак и сядьте сами на стул. Впрочем, как хотите, вы торчите на глазах. Я у вас на время, пока приищу работу, потому что ничего здесь не знаю и денег не имею. Но если вас стесняю, сделайте одолжение, опять прошу, заявите сейчас же, как и обязаны сделать, если вы честный
человек. Я все-таки могу что-нибудь завтра продать и заплатить в гостинице, а уж в гостиницу извольте меня проводить сами… Ох, только я устала!
Испуг Шатова, отчаянный тон его просьб, мольбы о помощи обозначали переворот в чувствах предателя:
человек, решившийся даже предать себя, чтобы только погубить других, кажется, имел бы другой
вид и тон, чем представлялось в действительности.
Это не земное; я не про то, что оно небесное, а про то, что
человек в земном
виде не может перенести.
Она ушла совершенно довольная. По
виду Шатова и по разговору его оказалось ясно как день, что этот
человек «в отцы собирается и тряпка последней руки». Она нарочно забежала домой, хотя прямее и ближе было пройти к другой пациентке, чтобы сообщить об этом Виргинскому.
Только это одно спасет всех
людей и в следующем же поколении переродит физически; ибо в теперешнем физическом
виде, сколько я думал, нельзя быть
человеку без прежнего бога никак.
Поутру горничная передала Дарье Павловне, с таинственным
видом, письмо. Это письмо, по ее словам, пришло еще вчера, но поздно, когда все уже почивали, так что она не посмела разбудить. Пришло не по почте, а в Скворешники через неизвестного
человека к Алексею Егорычу. А Алексей Егорыч тотчас сам и доставил, вчера вечером, ей в руки, и тотчас же опять уехал в Скворешники.